Текст.

[grey-kite]

В виде исключения - не перенос с какого-либо из конкурсов плюс редактура.;J Совершенно отдельный от; хотя идея перевода возникла где-то в процессе зимней ФБ.

Вообще, словосочетание, местами описывающее для меня пару де Винтеров - "несостоявшийся белладольф". Или даже - точнее - "белладольф в отражении фандомного бессознательного". Этот факт делает мне... странно; так что лучше перевод, и только.
Нет, текст не имеет отношения к ассоциациям - просто это действительно хороший текст, который написан не на фемную тему, что в данном микрофандоме скорее исключение. Так что я не мог его не перевести, даже если это заняло много времени. Теперь, пожалуй, я мог бы сказать, что это лучший из моих переводов на данный момент.

Название: Нас будит речь людская, и мы тонем (Till human voices wake us, and we drown )
Переводчик: Коршун
Бета:  Альре Сноу
Фандом: "Ребекка" (книжная версия)
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Персонажи/пейринг: Максим де Винтер/Ребекка де Винтер
Аннотация: говорят, что море в конце концов потребует своего
Предупреждения от автора: не вполне достоверный рассказчик, каноничная смерть персонажа, поток сознания, второе лицо, настоящее время ( )
Примечание автора: строчка в названии взята из стихотворения Т. С. Элиота.
Примечание переводчика: переводчик нашел в интернете несколько разных версий перевода стихотворения "The Love Song of Alfred J. Prufrock", и в конечном итоге решил дать собственный перевод названия. И вообще переводчик предполагает какие-то отсылки к стихотворению в тексте, но пытаться их прослеживать все же не станет.

Говорят, что море в конце концов потребует своего. Так ты твердишь себе снова и снова, пока стальное острие протыкает деревянную обшивку, и ледяные, соленые воды Атлантики врываются внутрь. Ее распахнутые глаза - ты не смог закрыть их, как ни старался; даже мертвая она досаждает тебе - встречают твой взгляд, ярко-алая улыбка всё еще не сошла с ее губ, и отзвук ее смеха слышится в вое ветра. Но это ненадолго. Черви, рыбы и прочие создания глубин быстро расправятся с ней, и мир, так или иначе, не рухнет.

*
Когда она была маленькой, старухи в деревне предостерегали юношей от морген. Те не пели, как сирены Гомера; но глаза моргены зачаровывали любого, кто на нее посмотрит, и таили в себе всю дикость и все обещания самого моря.
Как отметила колонка светских сплетен в "Standard", когда новость об их помолвке достигла Лондона: "Максимиллиан де Винтер не устоял; и кто мог бы?". Само имя - Ребекка де Винтер - звучало идеально. То был роман сезона: между тихим, необщительным наследником некогда славного Мэндерли - он замкнулся в себе еще до войны, но сейчас едва появлялся в обществе и остро нуждался в том, чтобы обзавестись женой и наследником, - и беспокойной, ослепительной Ребеккой Морвэн, о которой - по словам ее преданной Дэнни - в более культурные времена юноши сочиняли бы целые поэмы.
Ребекка разве что смеялась:
- Только если бы стихи были хорошими, Дэнни! Мне стыдно было бы вдохновлять на скучные вирши.
Ее слова вызывали вереницу отчаянных протестов, ведь ничего из написанного о ней не могло быть скучным...
- О, Дэнни, достаточно, - Ребекка смотрелась в зеркало и накладывала черную тушь на веки. По контрасту с таким обрамлением, ее глаза выглядели серыми, словно волны, разбивавшиеся о берег близ Мэндерли. Глаза моргены, по словам наиболее суеверных из деревенских жителей.
Пока она была маленькой, ее любимой историей была повесть о Затерянном Городе Ис, прекраснейшем городе мира, исчезнувшем в одну ночь под натиском волн. Некоторые говорили, что его никогда не существовало; другие - что легкомыслие женщины ускорило его конец. Ребекка задавалась вопросом: было ли это не легкомыслием, но врожденным чувством мимолетности всякого совершенства.
Возможно, ей следовало быть осторожней, когда она увидела Мэндерли - ее Мэндерли, - и сразу подумала, что здесь будет ее Ис.

*
Залы и коридоры Мэндерли всегда были полны призраков, но раньше привидения тебе не являлись. Бледная тень на границе зрения; аромат азалий, который еще держится в каждой комнате. Это место теперь ее, точно как она и сказала. Весь дом - твое наследство, твое наследие - стал мавзолеем, где вечно возносят молитвы за душу Ребекки де Винтер. Твоей возлюбленной, утраченной, незаменимой жены. Нет ни единого уголка, не источавшего бы крохотных искр ее живого присутствия: от свежих кремовых роз в утренней комнате до многажды перелистанного тома Шекспира, заботливо спрятанного в одном из ящиков секретера. Всякая комната, кажется, полна ожиданием, словно она может войти в любую секунду. Слуги шепчутся. Они слышат, как ты расхаживаешь взад и вперед среди ночи, ожидая, казалось бы, неизбежного стука, бегающего взгляда, приглушенных смущением слов: "Боюсь, мы что-то обнаружили в бухте".
Гостиная постепенно заполняется букетами лилий и записками, выражающими соболезнования. Все, кажется, любили Ребекку - как вы и планировали, как она и обещала, в тот далекий день, когда волны другого океана разбивались под вами. Если бы ты только убил ее тогда, насколько проще всё было бы.

*
В сказке ту, чей грех привел к падению славного Иса, звали принцессой Дахут. Она была не милой невинной девой, но соблазнительницей, бродившей по городу в плаще и маске, в поисках прекраснейших юношей. Что она делала с ними в душистых уголках своей усадьбы, можно только догадываться, но их всегда находили мертвыми на следующее утро, в бухте, метко названной Baie des Trepassés, Залив мертвых душ.
Единственный из них пережил больше, чем одну ночь: рыцарь, с головы до пят облаченный в красное, с волосами цвета полированной меди и губами, подобными гранатовым зернам Прозерпины. В некоторых версиях он был самим Дьяволом, посланным Ису в наказание за грехи принцессы. Ребекка задумывалась, не был ли он храбрым юношей из глубин города, знавшим, что красота Иса стала перезрелой и обременительной, знавшим, как и все сказочники, что единственный способ достичь бессмертия - взять на себя ответственность и написать концовку.
И Ребекка колебалась только однажды, на горном склоне с видом на Средиземное море - изысканно аквамариново-синее, так непохожее на серый в белую крапинку залив Дуарнене. Конечно, у этого моря были свои собственные истории. Атлантида, в общем и целом, не особенно отличалась от Иса.
Она подумала на мгновение, что Макс мог бы понять, мог бы забыть тот мир, откуда пришел. Отвращение на его лице, презрение в его взгляде заморозили ее кровь даже под солнцем Ривьеры. В течение мига она могла видеть убийство в его глазах. Даже Гамлет в конечном счете склонился к убийству. Несколько ничем не защищенных дюймов, и ее ноги - в модных туфлях на каблуке, непригодных для прогулок по краю пропасти, - соскользнут.
- Дорогой Макс, - она слышала дрожь в своем голосе - дрожь готовой лопнуть струны - и думала об единственном, что, она знала, он любит. - Я предлагаю сделку. Я заново открою твой драгоценный Мэндерли.
Настала едва заметная пауза, но Ребекка ею воспользовалась.
- Я сделаю его самой знаменитой достопримечательностью страны. Люди будут посещать нас, завидовать нам, говорить о нас; они скажут, что мы - удачнейшая, счастливейшая, прекраснейшая пара во всей Англии.
Мэндерли. Единственное, о чем он заботился больше, чем о собственной совести.

*
Медленно, очень медленно вопросы сходят на нет. Журналисты перестают приезжать; многие тысячи художников, ремесленников и коллекционеров, полагавшихся на заказы и знакомства Ребекки, а также все прочие недооцененные друзья, исчезают за стенами угрюмого молчания. Но тебе по-прежнему снится море, рвущееся сквозь дыры, и эти глаза - как же она обычно их называла? - триумфально изучающие тебя. Так что ты бежишь, оставив Мэндерли дремать в лесистых пределах. Сначала Париж, где ты слышишь ее смех в лабиринте старинных улиц Латинского квартала; затем Лион и Лозанна, обделенные вниманием высшего общества, но влекущие из глубин иные воспоминания: о лесах, канавах и спутанных стеблях ползучей колючки. И вот ты снова обращаешься к морю, к сверкающему городу шарады и шанса - Монте-Карло.

*
Она впервые наткнулась на картину, исследуя чердак в поисках произведений искусства. Кто-то засунул портрет в совершенно нетронутой раме, обернутый мешковиной, за ужасный викторианский шкаф и оставил там - Ребекка даже предположить не могла, сколько времени с тех пор прошло. На позолоченной табличке значилось: "Леди Кэролайн де Винтер".
Максим не замечал, что она повесила картину в холле, пока на улице в Керрите к ним обоим не пристали с градом вопросов о скандале, связанном с леди Кэролайн де Винтер, несколько пожилых антикваров. Хотя Ребекка настаивала, что на чердак портрет не вернется, Макс отказался мириться с его присутствием на основном этаже, и они сошлись на галерее менестрелей.
- Почему эта женщина так тебя беспокоит, Макс? - спросила она однажды за ужином. Его сумбурный ответ ее не устроил, и тогда она позвонила самому страстному из трех их преследователей, предложив ему получасовой осмотр портрета в Мэндерли в обмен на всю информацию, которую удалось собрать о леди Кэролайн.
По-видимому, леди Кэролайн совершила смертный грех, будучи поймана in flagrante delicto - но не прежде, чем подарила супругу троих наследников, чье истинное происхождение никогда не обсуждалось, хотя оставалось сомнительным до конца их дней.
Возможно, кое-что значило, что она - спустя две недели после того, как начала что-то подозревать, - все же определилась с костюмом для ежегодного бала-маскарада. Она завела эту традицию еще в первый год брака с Максом - традицию, которой высшее общество Корнуолла и Лондона было столь довольно, чтобы притворяться, будто та возникла сама собой на заре времен.
К вечеру, на который был назначен бал, все их гости уже слышали - благодаря замечательному инструменту: керритским сплетням, - что Ребекка дала знаменитому профессору Смиту из Оксфорда разрешение на осмотр небезызвестного - скорее даже, печально известного - портрета леди Кэролайн де Винтер. И поэтому, когда она спускалась по главной лестнице в большой зал Мэндерли в облаке белой органзы, и темные завитки волос дразнили ее голые плечи, все вокруг знали, кем была леди Кэролайн. Даже не глядя на Макса, она могла сказать, что он был мертвенно-бледен.
И все-таки он не мог отвести от нее глаз. Всякий раз, когда она танцевала с другим мужчиной, она могла чувствовать этот пристальный взгляд, могла почти что слышать молчаливый вопрос: "Это он, тот самый?" Не в силах сопротивляться желанию еще чуточку его поддразнить, она больше обычного флиртовала с кузеном Джеком, пока Макс не коснулся ее плеча и не повел танцевать, стискивая ее пальцы так сильно, что даже мог бы сломать.
- Макс, в самом деле...
- Ты выставляешь себя дурой, - прошипел он, прежде чем дружелюбно кивнуть полковнику Джулиану, когда тот прошел мимо них в круге танца вместе с женой. - Фавелл.
- Ты думаешь, у меня такой удручающий вкус, Макс? - она наклонилась настолько, чтобы шептать ему в самое ухо. К своему удовольствию, она ощутила, как его плечи напряглись под рукой. - Это, дорогой, было специально для тебя.
Она притворилась, что не видит того, на чем настаивал ее внутренний голос: алых отсветов у него в глазах.

*
У каждой женщины, которую ты видишь - ее лицо, даже если только на долю секунды, и этого достаточно, чтобы твое сердце подпрыгивало, а нервы дергались. Она зовет из моря, словно Сирена - нет, как-то иначе, как же она называла это? Моргена. Почти как фея Моргана. Ты слышишь в волнах ее смех, откровенный и тихий, каким он был в ту ночь бала-маскарада, пока ты не заткнул ей рот поцелуем. "Иди ко мне, Макс. Ты не можешь жить без меня, я в твоей крови, словно вирус; и все, что тебе нужно - один лишь шаг, один шаг..." И ты внезапно видишь Мэндерли глубоко под водой, сверкающий светом и жизнью, и нужен один только крошечный шаг за край...

*
Je reviens.

Море в конце концов потребует своих. И море станет для них защитником.