Выменял совесть на инженерный калькулятор во втором классе начальной школы(С)
...нет ничего лучше для возвращения в дайри, чем октябрьский флэшмоб про разного рода ебанину.
В котором, правда, я участвую "без обязаловки", т.е. фрагментарно - на что будут идеи. Потому что присматривался, но не готовился заранее. Ну да за рекордами не гонюсь.
читать дальше04.10 - превращение в монстра
Название: Чудовища и я
Канон: Mass Effect
Форма: текст
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Персонаж: Рила, упоминаются Самара, Моринт и Фалере
Предупреждения: смерть персонажа (канонично подразумевается)
Ссылка на фикбук: ficbook.net/readfic/7429528
читать дальшеРиле — пять, и она рисует чудовищ.
У чудовищ серая кожа и длинные руки-когти; их широкие рты рвутся улыбками, не вмещающими все целиком зубы — острые, длинные, рыбьи. У чудовищ на затылках — не просто отростки (о-ро-го-вев-ши-е, важно произносит старшая сестра, показывая на себе — у самой Рилы на задней части головы пока еще только бугорки), а настоящие щупальца, как у морского зверя в океанариуме, куда их водила мама. У чудовищ — длинные ноги, как у танцовщиц, на которых Риле еще нельзя пока что смотреть, но она все равно смотрит, спрятавшись за креслом в компании Миралы — та точно не выдаст. С чудовищ капает черная слизь, и Рила с удовольствием льёт краску на широкие бумажные листы, пока те не идут волнами и не сминаются, а затем скатывает из них шары, пачкая ладони, и выбрасывает прочь — представляя, будто с ними выбрасывает и страх: далеко-далеко, дальше соседней галактики.
Рила боится: если однажды она прекратит рисовать их, упрямо лезущих из ее головы, они вылезут из нее каким-то еще путем, через грудь или живот — и от самой Рилы потом не останется ничегошеньки.
Риле — сорок пять, и ей говорят, что она — чудовище.
Она плачет, забыв про стыд, уронив лицо в ладони, на глазах юстицара, психиатра и храмовой посвященной — комиссии, уполномоченной установить ее состояние. Никто из них не говорит ей ни слова утешения; молчание давит на плечи, заставляя их клониться всё ниже. Конечно, она понимает: ее сестра — убийца, и никто не обязан верить, будто сама она — не такая (пусть даже она ни разу не пробовала слияние, и даже подругу не успела завести), и всё же обида комом встает в горле, еще больше не давая дышать. Ее хрустальная арфа и воздушные барабаны остались в сумке, которую полицейская просила оставить снаружи — и Риле уже ясно дали понять: инструментов она больше не увидит. В монастыре, поясняет посвященная, есть другие; более традиционные. Рила всхлипывает последний раз и поднимает взгляд — но в трех парах глаз напротив себя не видит ничего, кроме пустоты, а еще — страха; подлого трусливого ужаса — «сохрани нас!». И Рила ничего не может с собой поделать — губы сами собой расходятся в улыбке, нелепой и отчаянной, как молитвенная поза матери за дверьми — ее силуэт Рила четко видит за чужими спинами даже сейчас.
Юстицар вздрагивает от этой улыбки, а затем хмурится — и Рила чувствует, как смыкаются на запястьях биотические наручники, но всё равно не может перестать улыбаться. (Мирала, в конце концов, помнит она, всегда старалась быть серьезной — как мама).
Риле — где-то между четырьмя сотнями и пятью (в монастыре быстро становится незачем точно считать года), и чудовища приходят за ней сами. Шаткими, воющими тенями они наводняют коридоры и кельи, и оскаленные зубы в безгубых ртах щерятся улыбками: всепринимающими, пригласительными. Чудовища протягивают руки и зовут в объятия — ты же наша, ты всегда это знала, — и смотрят прямо в лицо, не мигая, и Рила пошатывается, чувствуя, как глаза наливаются обморочной чернотой. И как тягучее, вязкое, как смола, течет внутрь нее — визгливым воем ввинчивается в уши: так всеобъемлюще и так полно, что Рила не сразу осознает — ее держат за руку, ее тащат прочь, и синее сияние дрожит вокруг: защитным биотическим полем.
Рила зла на Фалере за это спасение; Рила, в отличие от неё, всегда знала: всё так и есть. Они — чудовища, и в глазах матери — пришедшей к ним уже слишком, чересчур поздно — живет эхо все того же подлого, застарелого страха; и если лицо баньши, навек застывшее в перекошенной улыбке, — именно то, что хотелось бы втайне увидеть всем, кто смотрит на ардат-якши — зачем тянуть?..
Почему бы не отомстить? шепчет-воет ветер из разбитых окон голосом Миралы; но Рила стискивает ладонь на холодом металлопластике детонатора. Зажмуривает глаза.
Даже если Фалере неправа вовсе. Даже если они чудовища.
Они — свои собственные чудовища, и так было (будет) всегда.
Когда острые когти-пальцы из ее детских снов нежно, точно любимая (любимая, которой у Рилы не было никогда — никогда не будет) обхватывают ее за затылок, Рила вскидывает голову. В ней нет ни капли страха. Ни капли сожалений.
Она улыбается, прижимаясь лбом ко лбу баньши. Точно так же, как улыбалась тогда членам комиссии «по а-вопросу».
«Все будет хорошо. То есть — ничего больше не будет».
И жмет на кнопку.
08.10. - Перерезанная глотка
Название: Your heart is a diamond
Канон: Silmarillon
Форма: текст
Категория: слэш
Рейтинг: R (PG-13!kink)
Персонажи: Куруфин/Финрод
Предупреждения: эротические фантазии про убийство
Ссылка на фикбук: ficbook.net/readfic/7431856
читать дальше…он проводит по запрокинутому горлу острием — самым кончиком невероятной остроты клинка, едва касаясь, — но даже это почти кажущееся, невесомое прикосновение оставляет за собой алый тонкий след. Пальцы другой руки уверенно лежат на задней стороне шеи — почти даже не сжимая, только удерживая: но это не так и сложно с тем, кто сам не собирается вырываться.
С тем, кто сам допустил это. Сам вовлек в выдуманные им же игры со смертью — неизбежной, по тем его оговоркам, на которые уже привычно стало отвечать усмешкой, кривящей губы.
Полоска на коже набухает кровью; можно позволить себе вольность — и поддеть чуть сильнее, но только чуть: поймать каплю на лезвие, позволить жизненному соку растечься по металлу, почти впитаться — почти так, как впитывал этот кинжал собственную его кровь, потому что так велел мастер-гном: созданное оружие должно быть причастно хозяину, железо клинка — к железу в венах, и это было вовсе не сложно — вид крови не пугал и не волновал его никогда. Даже до того, как он впервые пролил ее, отнимая жизнь существа, владеющего речью и разумом — такого же, как он сам.
Такого же, как тот эльда, что сейчас ощущает сталь его кинжала на своем горле. (И даже более такого же: ведь эта кровь, думается Куруфину, общая с его собственной лишь на четвертую часть.)
Финрод дышит почти спокойно — почти; наметанный взгляд может различить эхо дрожи — напряжение всего тела, застывшего на грани непоправимого. И его собственное тело отзывается дрожью — так скрепляются две шестерни в механизме, побуждая друг друга к движению. К тому, чтобы наклониться за поцелуем — яростным и коротким, окрашенным призрачным привкусом крови: призрачным лишь до тех пор, пока кто-то из них не прикусит другому губу слишком сильно.
И легко — даже слишком, слишком легко — представить себе: еще один шаг.
…надавить — только чуть сильнее, самую малость, — и ощутить, как сталь входит в плоть: мгновения плавной нежности, медлительными каплями стекающие из-под лезвия — еще немного, еще, прежде чем взрезанные сосуды осознают нарушенную цельность. И — вдохнув изменившийся, загустевший воздух — скользнуть глубже, сквозь мышцы горла: туда, где рождается голос — плавный и мягкий, властный по-своему, точно вода, накатывающая на камни — или на угли костра. И — не сдерживаясь уже, потянуть за волосы, запрокидывая голову еще сильнее, и полоснуть, резко и наверняка, не оставляя возможности иного исхода.
Приникнуть — змеиным гибким движением — к перерезанному горлу губами и языком, обводя края раны — едва не расширяя их даже, чувствуя металлический вкус до последней капли: прежде убийство было — всегда — лишь необходимостью, лишь шагом на пути, способом уничтожить помеху, но никогда — такой сладостью, сравнимой с плотским удовлетворением.
И, слизнув эту кровь, накрыть своим ртом его рот — забирая все, что осталось, вплоть до последнего рваного полу-вздоха: себе. И только себе.
Подхватить оседающее на пол тело, и, без перехода, опустить ладонь на грудь: туда, где под тонкой тканью бьется, непоправимо замедляясь, сердце — запоминая пальцами каждую судорогу. Навечно; до конца мира.
Сердце твое — как алмаз, которым хотелось бы владеть каждому. Слишком опасная мысль; слишком близкая — к сравнению, которого никогда не следовало бы делать, потому что сличение свойств подразумевает — тенью — и сличение веса. Сличение значимости.
А значит — необходимо пресечь эту мысль, поставить кинжалом точку: решающую и последнюю, как оно и подобает, когда выбор определен.
…Куруфин открывает глаза; не вскакивает и не ловит ртом воздух, нет.
Его дыхание остаётся глубоким, и только сердце стучит чуть сильнее — раз, другой, и третий, а следом — пропускает удар: когда он говорит себе — всё. Это было лишь сном.
Он лежит без движения на своей постели — лежит один; само собой, с ним не делят ночи — с ним делят танец на грани, на паутинной вязи слов, намеков, амбиций и клятв.
Он говорит себе: это было бы неразумно. Смерть короля не даст ему ничего — если он будет прямо причастен к ней.
И всё же его руки болезненно жаждут ощутить эту смерть — в ее окончательности и определенности, не в мареве, замешанном на пророчествах. (В которые он никогда не должен был позволять себе верить по-настоящему.)
Ощутить. Присвоить себе. Удержать в руках — как должно быть удержано и присвоено то, иное.
Но это немыслимо, невозможно — чужое сердце не станет алмазным перстнем на его левой руке; а значит — ему остается лишь ждать, пока неизбежность сделает все за него.
И только иногда позволять себе подумать о том, что он — все-таки, вопреки всему, вопреки разуму и осознанной воле, — не хотел бы ни с кем делить несравненное право на его смерть: право решающего удара.
09.10 - обморожение, замерзание насмерть
Название: Зимний сон
Канон: Yuri Kuma Arashi
Форма: текст
Категория: джен, можно увидеть пре-фем
Персонажи: Курэха Цубаки |(/) Гинко Юрисиро
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: кошмар, толика психоделики, обморожение
Ссылка на фикбук: ficbook.net/readfic/7431246
читать дальше...Курэха идёт сквозь снег, по колено в сугробах, закрываясь рукой от ветра.
Курэха — совсем ребенок, такая маленькая и слабая, что самой от себя тошно.
Во мгле, среди несущихся в лицо и глумливо ударяющих в спину снежных хлопьев, медведю легко подобраться незамеченным. Только и успеешь увидеть, как вместо серебра перед глазами вдруг плеснет алым. И — всё; только кишки наружу, легким дымком в снегу.
А у Курэхи даже ружья с собой нет.
Ее босые, не укрытые ничем, кроме подола тоненького белого платья, ноги делаются бледнее бледного — почти прозрачными; вены проглядывают сквозь кожу голубоватыми прожилками льда.
Ее пальцы немеют, застывают сосульками — такими звонкими и жесткими, что, кажется, вот-вот переломятся: даже если Курэха просто слишком сильно прижмет их к груди, пытаясь хоть малость согреться.
Но ей надо вперёд. Очень-очень надо, пускай даже сама Курэха и не знает — зачем.
Там, в снегу, покрытом кровью и копотью, есть что-то для нее важное. Самое важное в целом мире. Такое, ради чего не жаль даже рискнуть быть съеденной.
Обмороженные ноги почти не слушаются. Курэха ковыляет еле-еле, выпуская перед собой редкие упрямые облачка дыхания.
Ее глаза болят от мороза, ресницы промерзли так, что поднять их — нестерпимая тяжесть. Буря становится всё сильнее, и голова трещит по вискам, но Курэха наугад рвется дальше.
Она падает ртом в сугроб, и страшная догадка пронзает череп: ноги застыли напрочь и не просто подломились — сломались, непоправимо и вовсе; но Курэха со всхлипом приподнимается на локтях и пробует ползти. Пробует позвать — открывает рот, но вместо имени на языке — только липкие, покрытые желтоватым и красным, снежные комья.
А под ними… Курэха роет снег, ломая промерзшие ногти и фаланги пальцев, и видит наконец лицо.
Обрамленное темными волосами, отчаянное и странно-благородное лицо девушки — девочки, самую малость постарше; только вот, если чуточку скосить глаза, лицо это делается черной медвежьей мордой.
Морда улыбается. Растрескавшиеся, окровавленные (чья это кровь, если не человеческая?!) зубы шатаются в лунках, но всё еще могут прокусить ладонь — остаток ладони, который она одёргивает так резко, что трещит кость.
«Прости, Курэ-тян. Ты опоздала. Уже слишком поздно».
...Курэха проспается с криком и колотящимся сердцем. Тянется к винтовке над кроватью, прижимает ее к бьющемуся — теплому, тяжелому, живому — сердцу в груди, и вновь, в тысячный раз, клянется себе:
«Я уничтожу медведей».
10.10 - дополнительные или отсутствующие конечности, глаза, т.п.
Название: Синие перья
Канон: условно Warhammer 40K
Форма: стихотворение в строчку
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Персонажи: ОЖП, косвенно Тзинч
Ссылка на фикбук: ficbook.net/readfic/7434729
читать дальшеночью удушлив воздух, тяжел и стыл; ночью все кошки серы - так говорится? кошки легко скрывают и след, и стыд - но вот насколько в этом способны птицы?
шелест да шорох - шёпотом за стеной; нет, не смотри, не слушай, тебе не нужно. если придут - пока что не за тобой, ты, как обычно, завтра пойдешь на службу.
шелест да шорох - пальцами в волосах; губы кривятся, стиснутые до боли, и под ресницами прячется давний страх, рвется из-под зажмуренных век на волю.
шелест да шорох... глянцевых перьев блеск; пусть даже тьма ночная крадёт оттенки. ввек бы не знать, не видеть таких чудес - только коснешься, всё перед взглядом меркнет, и остаётся - ворох теней судьбы, веер надежд и страхов, гадальный морок. память-тоска по мерзостной ворожбе черные пряди синим рядит убором.
знать бы - и девочкой вовсе не трогать карт; пусть выходило с лёгкостью, как дышалось - этот невинный, детский еще азарт: только немножко, самую мало-малость. старое одеяло - шатёр-покров: тощие дети улья расселись тихо. скажет колода из бабушкиных шелков, из-за чего вдруг мама зайдется криком, кто послезавтра встретит свою любовь, кто через месяц будет застрелен бандой...
как-то ты картой порезалась. эта кровь стала колоде самой надежной платой.
где теперь та колода? пойди найди; не сожжена, конечно, а надо было - вот и вина свернулась комком в груди: память о бабушке - нет, не достало силы.
где теперь та гадалка? лежит впотьмах, в мыслях о птицах, о кошках и о погоне. страшно поднять глаза - и увидеть знак: глаз, распахнувшийся в центре твоей ладони. яркий, сапфирно-синий, в пушке ресниц - дымных и звёздных, цвета безумных истин...
...и окровавить ночь пустотой глазниц - вынутой ложью, девять раз ненавистной.
даже не думай: Он больше тебе не щит, сколько колени ни натирай в молитве; голос Его уже для тебя молчит - и Он не одолеет в грядущей битве.
сколько ни укрывайся глухим платком - узел развяжется и упадёт завеса; не оправдаться - кончится всё костром.
нет, библиотекарь, не будь такой легковесной.
не говори себе - продержусь еще, буду одна, а жизни и так немного... перья уже забираются на плечо. ты знаешь сама, мутантам куда дорога.
вырви себе с макушки одно перо - ну же, не хмурься, боль это просто плата, - и на ладони вычерти знак Таро: да, с той колоды, которой ты - виновата.
стержень пера нацель на свои зрачки - это почти не больно, когда так остро. разве нужны тебе радужка и белки? все краски мира снимаются, как короста, и остается только - узор теней, нити без цвета, птичья пророчья песня. так распахнись, как крылья, лети за ней - из оболочки смертной, как из болезни.
карты раскроются перед тобой, шутя - разве теперь не проще дойти до сути?
и улыбайся, птица, моё дитя.
Благословенная Тзинчем, Владыкой Судеб.
11.10 - травмы кожи, свежевание
Название: Faceless face
Канон: Repo! The Genetic Opera
Форма: текст
Категория: джен с подтекстом
Персонажи: Пави Ларго, Эмбер Свит
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: постканон, спекуляция на тему послесловия фильма
Ссылка на фикбук: ficbook.net/readfic/7437623
читать дальшеОн проводит языком — удлиненным, конечно: куда там жалкому «естественному» куску мяса — по коже ее лица. Ее бывшего лица. По спине пробегает дрожь — так оно распластано поверх его мышц. Так… чувственно. Тесно. Крепко. Эмбер почти понимает, что в этом находят генсестры.
Крепления — тоже не те, что обычно: металл отблескивает оттенком глаз, выбранных Эмбер для вечера по случаю окончания благотворительного аукциона: синевой, опасно напоминающей цвет зидрата. Ее губы кривятся — счесть это за оскорбление или за лесть? Или — за то и другое сразу?
Он наклоняет голову к правому, чуть приподнятому вопросительно плечу, поводит разведенными пальцами. Кончик языка так и не спешит прятаться внутрь рта.
— Как смотрится, дорогая сестра? — шипящие интонации насекомыми лапами цепляются за оголенные плечи. Эмбер передергивает плечами, скидывая этих невидимых насекомых — и поднимает пальцы к лицу.
Удлиненными ногтями (после того, что сотворила на сцене Слепая Мэг, наращивание до бритвенной остроты вошло в моду — тут она постаралась: рекламную кампанию пришлось разворачивать в спешке, чуть ли не прямо с хирургического стола) она проводит по самому краю красноватого шва. Скорей даже — стыка: вдоль линии роста волос и ниже, к уху, а следом — чуть выше подбородка, пока пальцы правой руки не встречаются, наконец, с пальцами левой. Складываются вместе в жесте ожидания — или обдумывания.
Такой стык — четко указывающий на имплантированное лицо (спрей для поддержания нужной степени яркости приобретается в комплекте с остальным уходовым набором; только на этой неделе — специальные скидки) — тоже нынче в моде.
Эмбер смотрит на Пави. Они застывают под ярким, почти что хирургическим, режущим тени (и глаза) светом: как отражения. Как будто наконец нашли в себе семейное сходство — то, которое прежде от них всегда ускользало.
Эмбер улыбается. Она — генеральный директор «ГенКо», в конце концов: она обязана улыбаться лучшим, что только есть в продукции стоматологического отдела.
Она не отводит взгляда, когда произносит ответ:
— Превосходно.
14.10 - удушение, повешение (опоздание)
Название: Удавка
Канон: Warhammer 40K: Horus Heresy
Форма: текст (недостихи)
Категория: джен (как бы)
Персонажи: Лоргар, Магнус
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: братская любовь, злоупотребление психическими силами; постскриптум к сцене из "Алого Короля"
Ссылка: ficbook.net/readfic/7458264
читать дальше…он ловит ртом воздух — и это как благословение; один — в комнате для медитаций, в своей святая святых. еще одна, фарсом ставшая, попытка на примирение, на этот раз — унизительным ударом ему под дых.
он касается пальцами горла — фантомный след, разумеется. (но почему же почудилась на шее эта петля?). а ведь хотелось бы думать, что все еще переменится, хотелось живую искру найти в тлеющих углях.
броня не спасла — оказалась вовсе бессмысленной. (ему хотелось похвастать — кто нынче трус, не боец?..)
удавка на горле — думает, им всё наперёд исчислено. (поймет ли он хоть когда-нибудь? поймет ли он наконец?)
серебряная удавка — на живом клинописном золоте, на смуглом пергаменте кожи — пепельной пеленой. в бесцельных руках могущества, под небом его расколотым — угроза в знак равнодушности, предельной и ледяной.
и губы кривятся — разом от злости и от бессилия. прах к праху — тень от удавки сжимается все тесней. где не избрано добровольное — там да свершится насильное: сомкнутся звенья мятежные в горниле последних дней.
но было ведь еще что-то, отнимающее дыхание, в скользящем движении пальцев, плетущих оккультную вязь.
небрежно и безошибочно поймать в ладонь дух-сияние — помогло не одно лишь искусство, но вся их прежняя связь.
их прежние споры над книгами, их внетелесные странствия — всегда под его водительством, ладонью поверх плеча — и струны души отзывались чистейшими резонансами; без ревности, только с радостью — молчание, как печать, лишь эхо когда-то сказанного — «ты мог бы быть моим штурманом». как только всё переменилось бы, последуй он с ним тогда!..
но путь благородно-алого змеится, клонясь к лазурному, и беспощадным не-светом горит святая звезда.
и вот он, глухой осколок их подлинной братской близости — изгоняющее касание, диссонанс, увядший в тиши. и что бы уже до этого тому, кто вот-вот возвысится? но легче было бы, если бы действительно — удушил.
15.10 - повреждения, открывающие кости; полная или частичная скелетизация.
Название: Ожидание
Канон: Mawaru Penguindrum
Форма: текст (драббл)
Категория: джен
Персонажи: старшие Такакура
Рейтинг: R
Предупреждения: условно-мертвые персонажи
Ссылка: ficbook.net/readfic/7451658/18975365
читать дальшеВ забегаловке — почитай, что никого. Такое уж время суток, такое уж расположение — в отнорке от переулка, рядом с подслеповато мигающим фонарем: словно не кафетерий, а конспиративная квартира.
В забегаловке — темно, тихо. Двое сидят на высоких стульях, сгорбившись, опустив головы. Их куртки яркие даже в темноте и похожи на арестантские. На голову фигуры поменьше — женщины — наброшен капюшон. Голова мужчины — рыжая до нахально-алого — непокрыта.
От плиты тянет чем-то гниловатым, протухшим. Или не от плиты? Спросить бы хозяина, да где тот — не разберешь. Только эти двое. Женщина еще сильнее привалилась к плечу мужчины; ему бы поддержать ее, но он неподвижен.
Он ждёт. Он обещал ждать.
Костяшки пальцев женщины касаются крупных, мужских костяшек. Костяшки — тонкие, белые: у него так же, как у нее. Такой белизны не бывает кожа, особенно — у жителей этой страны: только фаланги, очищенные временем даже от воспоминаний о мясе. Фаланги скользят по фалангам — бездумно, нежно. Клак-клак.
Стук такой деликатный, что почти и не слышен.
Как и глухое постукивание давным-давно отставших часов на стене, рядом с выцветшим календарем с полуодетыми девушками.
Голова женщины поворачивается к мужчине. Мужу. (А может, это просто ветер — из всех щелей: ветер выдувает из-под капюшона иссиня-черные пряди, грустно держащиеся на последних ошметках кожи). Провалы ее глазниц смотрят робко, с мольбой.
Она тоже ждёт. Она обещала.
Но только это так тяжело — греметь костями между жизнью и смертью, вечно; даже череп, которому больше не скрыть зубов за мясистым и розовым, устаёт улыбаться.
Костистые локти движутся под курткой. Не будь он уже скелетом — сошло бы движение густых, сходящихся к переносице бровей. Но бровей давно уже нет.
Кости стопы упираются в скользкий, давно не мытый пол. Упрямо — не обращая внимания на то, что часть фаланги обламывается при этом движении и падает в темноту. Стопа — другая, женская; та, на которой еще остается мягкая туфля со стершейся подошвой, — покачивается в такт.
Они ждут. Они сами согласились на это.
(Точнее, это он затащил ее сюда — прямо за руку: в скомпрометированную — они еще не знали об этом тогда — забегаловку, бесцеремонно засунул под прилавок. Она сложилась вдвое, обняв колени, и он еще несколько секунд стоял над ней, вглядываясь в дверной проем — грудь ходила ходуном, фантомный след погони дрожал в воздухе — прежде чем резко опуститься рядом.
Тиеми прижалась к плечу Кэнзана, слушая стук его сердца — доверчиво, как ребенок. Она сидела так до самой ночи и после, и весь следующий день — тоже: муж запретил ей вставать. Ноги затекали, живот сводило, сохло во рту — но им нужно было быть тихими, переждать. Ради детей, — шептал он ей, и она кивала. Да, ради детей.
И потом, когда уже ссохлась плоть, когда был откушен и прожеван язык, она всё равно шептала это, как молитву — без голоса. Когда крысы выедали им глаза и обгладывали пальцы, Кэнзан продолжал обнимать Тиеми так же уверенно.
А затем — непонятно, как — они оказались на стульях, так же бок о бок: спиной к дверям.
В вечном ожидании того, кто придёт.)
Но это обязательно случится. В конце концов.
Вспыхнет свет. Череп оденется кожей. Улыбка встанет в оправу губ.
Пальцы сомкнутся, обрастая плотью — рука поднимется, готовясь приветственно похлопать по плечу или заключить в полуобъятие.
…и даже если Камбе на мгновение покажется, что жесткая мозолистая ладонь отца — слишком жесткая, словно на самом деле лишена и кожи, и плоти, — он просто не позволит себе обращать на это внимание.
16.10 - рана от выстрела
Название: Верный выстрел
Канон: Mass Effect
Форма: текст (драббл)
Категория: джен
Персонажи: Эшли Уильямс | м!Шепард
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: —
Ссылка: ficbook.net/readfic/7454725
читать дальшеОна очень хорошо это себе представляет. Ясно, до донышка — на просвет.
Как наводит на него пистолет (а лучше винтовку) — и руки не дрожат ни разу. Даже не думайте. Зря у нее, что ли, отличие по стрельбе на меткость?
Она поставит посреди его лба ровную дыру — будто точку. Между глаз, темных и равнодушных: он ими не успеет даже моргнуть.
Потому что она его ненавидит.
Вот так вот.
Просто — как раз и два.
Она дышит глубоко, полной грудью, опустив руки вдоль тела. Она берет оружие, проверяет термозаряды, целится, жмет на спуск.
Три выстрела подряд. Пять. Десяток.
Все в одну точку.
Мишень трещит и рвётся — она предпочитает не стимуляцию, а дерево и бумагу: по-старинке. Как еще дед учил.
Вдох, выдох.
Не расслабляться.
Стоит ему только открыть рот — и она пропала. Она любила стихи — но в словах никогда не была сильна.
Так что она не даст ему даже шанса.
Ей объяснили: он — предатель. Она ненавидит предателей.
И его, так получается, тоже.
Вот. И. Всё.
Она стискивает зубы, вскидывает винтовку. «Десять из десяти». Молодчина. Так держать.
Она — пёс. Боевая порода. Ей нельзя сомневаться, когда есть присяга и есть приказ.
Она представляет влажный хруст, который ни с чем не спутать — звук, с которым проходит пуля сквозь мясо и кость. Разум подсказывает: сначала надо будет пробить щиты и шлем. Она хмурится.
Она пробьёт. У нее, в конце концов, отличие.
*
Она шагает назад, находит ногам уверенную опору. Наводит на него пистолет.
На нем нет шлема — только снайперский визор. Самонадеянно. Она фыркает про себя.
А следом сжимает зубы.
Он поворачивается к ней лицом — безошибочно: словно именно она (только она) ему и нужна.
Как он только смеет. Как он.
(Как никто другой. Кому еще — сметь вот так, непринужденно, мать его).
Не-на-ви…
Вижу.
Вдох.
(Это так, словно она оступилась и падает).
Вдох.
(Это так, словно темные глаза безжалостно ловят ее над пропастью).
Ему даже не нужно открывать рот, выталкивая с губ пепельный звук ее имени.
Что бы ей там ни говорили…
(Ей надо было — сразу же, не глядя, не целясь).
Кого бы он там ни предал.
(А она — отвечает: вот дура-то. К чему тянуть время).
Кого сейчас предаст она?
А ведь обязательно предаст, бог свидетель.
Она представляет влажный хруст, с каким пуля проходит сквозь мясо и кость. Сквозь ту присягу, которая — бумага, и всё. Псы не едят бумагу. А она — пёс.
Она дышит глубоко, полной грудью. Спокойствие впервые за три почти полных года заполняет ее всю, целиком.
Она оборачивается — и стреляет в противоположную от него сторону. Точно в цель — точно в лоб, оставляя там ровную дыру: будто точку.
Руки у нее не дрожат.
Как-то уже дальше получилось совсем в формате "не получилось", но что уж. Кое-что хотел бы еще добить, если успеется.
22.10. - изнасилование, сексуальное насилие
Название: Нет никакого солнца
Канон: "Хроники Нарнии" К.С.Льюис
Форма: текст (перевод)
Ссылка на оригинал: archiveofourown.org/works/8349076
Категория: фемслэш
Пейринг: Дама в Зеленом / Джилл Поул
Рейтинг: R!kink
Предупреждения: соблазнение-изнасилование, дарк!AU
Ссылка: ficbook.net/readfic/6019441
читать дальше«Никогда не было никакого мира, кроме моего», — говорит Колдунья.
*
Дама помнит всех своих старинных подданных. В конце концов, она правила ими долгие, долгие годы, и ее соглядатаи докладывали о каждой мелочи.
Болотные квакли — народ, способный на что угодно ради защиты своих детенышей, и поэтому она убивает его заранее — прежде, чем он успевает хотя бы подумать о том, чтобы наступить на огонь.
Комнату наполняет приторно-сладкий сонный аромат да негромкое бренчание мандолины. Ее шелковые юбки шелестят при движении, и воздух потрескивает от колдовской силы. Она торжествующе мурлычет себе под нос; ибо дети затерялись в ее чарах, а ее возлюбленный кроха-принц корчится в муках. Ее победа безусловна, и она вкусит от плодов.
Что до принца — верно, кресло утрачено, но есть и другие способы сковать его. Он рухнет на пол в сонном забытьи, и чуть позже она позаботится о нем. Мальчик тоже уснет. Ее мало интересуют дети мужского пола. В мареве памяти всплывает ее последний такой ребенок: его испачканный сахарной пудрой рот и изменническое сердце.
Девочка, впрочем...
Именно юные девочки засвидетельствовали возвращение ее врага, именно их бьющиеся сердца придавали ему сил. И именно эта девочка полна Его благодатью; Его слова у нее на языке и в сердце, целиком и полностью она принадлежит Ему.
Дама улыбается, и в этой улыбке нет доброты. Ибо она запятнает любимицу своего врага, его глашатая, его героиню, и медленно, бережно разорвет ее на куски. А следом: перекроить, перестроить, пересоздать; что-то — кого-то — поразительного.
Нарния подождет.
*
Колдовство способно на многое. Оно может создавать и разрушать. Оно может порабощать и восхищать. Возможен всякий род неестественного, если чародейка искусна в своем ремесле. Дама за целую жизнь сотворила многое, и во многих мирах. Нет такого заклятья, что не покорилось бы ей.
И вот, она зачаровывает дитя-девочку на такой манер, что спустя считанные часы это уже вовсе не девочка, но зрелая женщина. Округлые изгибы гладкого тела и нежное, угловатое лицо. Прекрасный образчик Евиной плоти.
Дама улыбается, ибо знает: враг безразличен к тем из женского племени, что стали взрослыми.
Глаза девочки-девушки — само воплощение ужаса, ибо, пусть ее тело сковано и зачаровано, Дама оставила нетронутым ее разум.
Гораздо приятнее будет сломить ее волю, чем получить лишь похотливую куклу.
Если ей захочется чего-то попроще, у нее, в конце концов, остается принц.
— Теперь, — произносит она голосом столь же сладким, как сладчайшая птичья песня, — мы приступим.
*
Все начинается так:
Имя, со вздохом вырывающееся из ее груди — низким голосом, взрослым голосом.
Синяки, расцветающие на ее запястьях и лодыжках, когда она бьется в своем серебряном узилище.
Открывшаяся полоска кожи, что заставляет ее дрожать, точно лист под ветром.
*
— Ты хоть представляешь, как ты прелестна, прекраснейшая Джилл? — нежно пропевает она. — Прекраснейшая во всех моих землях, ценишь ли ты этот мой дар, это твое новое тело?
Джилл мотает головой, но следом всхлипывает, когда Дама обхватывает ладонями ее груди и медленно сжимает, прежде чем защипнуть сосок — мягко, ласково.
— Всё это мое, понимаешь ли. Я создала это — так что оно мое, и я вправе делать, что пожелаю.
Дама сопротивляется искушению взять ее силой, не щадя, в этот странный первый раз. Но у нее еще будет довольно возможностей.
— И я научу твое тело столь многому, — говорит она, пока ее пальцы с легкостью перышка скользят по коже.
Она издавна восхищалась женской плотью, но имела мало возможности испробовать ее. Ни разу с тех времен, думается ей, ни разу со времен планеты под красным солнцем и сестры, наслаждавшейся их тайными играми. Такого рода воспоминания весьма смутны: о прошедших временах. Порой она не уверена: воистину ли это воспоминания, или повесть, перешедшая к ней от кого-то еще.
Но здесь есть это — и это реальность: здесь Джилл, которая извивается перед нею, и Дама отпечатывает королевский поцелуй на ее набухших грудях.
— Столь многому, — эхом повторяет она.
*
Девичий разум ныне, должно быть, являет собой какофонию шума, ибо что это дитя знает об удовольствии?
— Чего же ты от меня хочешь? — спрашивает Джилл между прерывистыми вздохами.
Ладонь Дамы застывает на середине мучительно-долгой ласки.
— Присяги на верность. — И это честный ответ — чувство, приходящее с ним, отзывается в ней до самой кости. — Есть только один итог, Джилл Поул. Всё кончится тем, что твое горячее сердце будет биться лишь для меня одной.
Ласка становится болезненной, когда Дама проводит ногтями по коже, покрытой мурашками. Джилл отвечает что-то, схожее с полузадушенным «нет», но тело предает ее, дергаясь навстречу прикосновениям Дамы.
Невозможным теперь становится иное, чем желать, чем глубоко вожделеть прикосновения к самому потаенному месту Джилл. Чем знать, что усилия Дамы не были втуне.
— Твоя очередь одарить меня. Открой рот, юная дева.
И Джилл делает это — делает, чтобы заговорить, но Дама накрывает ее рот своим. Поцелуй — обещание, и в этот самый миг пальцы Дамы добираются до влажной теплоты Джилл. Они вместе издают стон: прелестный звук в полумраке.
Дама отстраняется лишь на мгновение — лишь краткий взгляд на раскрасневшиеся щеки Джилл и ее потемневшие глаза. Губы Джилл приоткрыты — чудесный вид, — и она выгибает спину ровно настолько, насколько нужно, пока Дама обводит круговыми движениями ее набухший клитор.
— Дочь Евы, ты восхитительна на вкус. И я вкушу от этого яблока не единожды. — Следом она переходит на шею Джилл: спускается влажными, причмокивающими поцелуями вдоль нежной кожи, пальцы же ее продолжают двигаться внизу. Стоны Джилл теперь делаются глубже — берут начало где-то внутри ее живота и поднимаются к горлу. Признак женщины, готовой к тому, чтобы ею обладали.
И Дама довольна — весьма и весьма.
*
Когда девица кончает в первый раз, это происходит резко и быстро; она задыхается в своем удовольствии, а следом всхлипывает.
— И на этом, выходит, все? — говорит Джилл; попыткой укола.
— Это лишь начало, милая. — И Дама толкается пальцами вверх и внутрь пульсирующей жаркой щели. Джилл ловит ртом воздух от изумления, и всё ее тело отдается дрожью. Медленно вбиваясь в нее, Дама следит за лицом Джилл: за тем, как ей нравится, а как — нет. Джилл начинает постанывать и извиваться, когда Дама находит безупречный, устойчивый ритм — жесткий и уверенный.
— Для тебя не отыщется избавления: ни рыцаря на белом коне, ни большого кота. — Голос Дамы — едва ли громче шепота. — Никакой надежды не ждет тебя во тьме. Есть только ты и я.
*
Дама, как и всегда, довольна, что ее стражи не перечат ей, что не входят внутрь, когда крики звенят в этих покоях.
Ибо Джилл голосиста, когда наслаждение находит ее — достаточно голосиста, дабы пробудить ото сна сыновей Адама в соседней комнате. Те скованы точно так же, потому не будет предпринято никакой попытки спасения, сколько бы они ни выкрикивали вопросов и приказаний.
Джилл не отвечает им, она только лишь в отчаянии свешивает голову, пока ее бедра движутся навстречу пальцам Дамы — дабы та могла лучше послужить ее удовольствию.
Дама улыбается и покрывает сладкими поцелуями лицо Джилл, восхищаясь в ней одновременно новой игрушкой и отрадным отмщением.
— Должна ли я позволить им войти и увидеть тебя такой? Должна ли я позволить им взять от тебя свое, милая? Ты вожделела ко принцу, я убеждена. И он столь миловиден, столь готов ублажать.
Глаза девушки распахиваются; ее тело застывает недвижно.
— Или ты скорее останешься со мной?
Джилл поспешно кивает — и издает стон, когда пальцы Дамы сгибаются у нее внутри: прежде, чем к двум пальцам добавляется третий.
— Тогда скажи мне, что ты — моя.
В ее глазах стоят слезы, но рот остается нем.
Вдыхая холодный воздух, Дама произносит:
— Тогда мы начнем сначала.
Ибо терпение Дамы неисчерпаемо — неисчерпаемо, словно бездонный колодец.
*
Ее язык скользит по коже.
— Прекраснейшая из всех. Ты, конечно же, знаешь, что произойдет следом, и что произойдет после.
Джилл смотрит на нее ровным взглядом.
— Нет.
Дама целует ее.
— Как я выставлю тебя напоказ, моя милая. Мужчины будут падать к твоим ногам, о тебе будут слагать песни, в твою честь сразятся на турнирах. Будет множество тех, кто умрет ради тебя.
И девушка отворачивается; ее лицо искажается в гримасе.
— И что, если мы отправимся в какое-нибудь еще место? Что, если мы отправимся... — и она замолкает на миг, — в тот твой другой мир?
И Дама получает все то внимание, какого хотела.
— Да, милая. Там у тебя есть враги. Тебе ведома моя сила, тебе ведомо, что я могу сделать с ними. Прах к праху, так говорится. — Она смеется: с искренним весельем. — А что же насчет тебя, в таком случае, что насчет милой Джилл? — И она тщательно подбирает следующие слова. — Все нейлоновые чулки, и губные помады, и приглашения, каких только может пожелать прелестница вроде тебя.
— Я не хочу... я никогда не хотела...
— О, но ты должна получить все это. И больше того.
*
Некоторое смещение тел и оков позволяет принять еще одну позу, и что за чудную при том. Время словно бы замедляется, когда ее рот смыкается на влажном и жарком, и ее язык с нажимом обводит клитор Джилл. Дама блаженствует в этом искусстве, наслаждается вкусом и исступленным откликом Джилл.
Что до нее самой, то Дама немало наслаждалась этим интимным действом, и чарами велела принцу служить себе на такой манер целыми часами. Ей известно, на какие выси это может поднять: как если бы ты парила над облаками. Чудесная, прекрасная вещь.
Так что она задерживается здесь, между ног у Джилл; ее язык движется неустанно, и пальцы вторгаются внутрь без милосердия. И она теряет счет тому, сколько раз ее пальцы оказывались сжаты в пульсирующем, неугасающем ритме, когда Джилл сдается своему удовольствию.
Сама она сейчас влажна от желания, от подавляющего вожделения к пленнице. Как прелестно будет это смотреться, когда ее золотые волосы перемешаются на подушках с вороново-черными прядями Джилл. Это случится однажды; вскоре. Сколь радостно.
*
— Лишь полюби меня, милая; люби меня, и это прекратится.— За каждым словом следует ласка — нежная, нежная.
— Я никогда не полюблю тебя, — тихо отзывается Джилл. — Никогда.
Дама улыбается, касаясь губами кожи Джилл — ибо она выдержала все испытания Времени. Ныне они с ним добрые товарищи. Потому это неизбежно: то, что девушка скажет, без обмана, без колебания: «Я твоя. Клянусь в том на твоих златых локонах».
И когда это произойдет, Дама будет смеяться: самым звучным, самым музыкальным смехом, какой только можно себе представить.
27.10 - стежки, шрамы
Название: Шрамы
Канон: The Sims 2
Форма: текст (драббл)
Персонаж: Паскаль Кьюриос
Категория: джен (условно)
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: мужская беременность (эксперимент инопланетян)
Ссылка:ficbook.net/readfic/7492503
читать дальшеПаскаль касается пальцами шрамов на своем животе.
(Как паниковал — другого слова не подберешь, Лазло: да, он резал мартышек, и даже вырезал из них мартышат, «но мой брат — не мартышка!»; и как он же сшивал потом мышцы и кожу — чуть трясущимися руками, пока Видкунд вливал в него, заботливо придержав за плечи и шею, целый стакан коньяка.)
Швы сняли только недавно; прикосновение еще ощущается слегка неприятным.
(Синтетические синие нитки — единственные, какие нашлись, — до неестественности яркие на бледной коже, тщательно избавленной от редких жестких волос.)
Ходить без посторонней помощи Паскаль тоже начал — снова — только недавно.
(«Как будто скальпелем полоснули», выдохнул он, неразборчиво, вытирая непроизвольную рвоту — хотя под скальпелем он как раз не чувствовал такой режущей боли; словно всё вот-вот разорвется, и наружу вывалятся внутренности — вместе с остатками того, что заснули в него вместе с гибридным плодом.)
Ходить; подходить к детской кроватке, купленной на сетевой распродаже, по-быстрому, так, чтобы не вызвать лишних расспросов.
(Видкунд утверждал, что у него обязательно будет болеть грудь — и до сих пор, кажется, втайне ждет: вдруг Паскаль станет кормить своего зеленого младенца какой-то инопланетной разновидностью молока.)
Паскаль гладит пальцами шрамы, которых не должно быть у человеческого мужчины, и смотрит вверх — на потолок, на котором с недавних пор нет сколько-то мощных ламп.
(Свет, от которого не спрячешься, бил в глаза — и Паскаль не хотел прятаться: наоборот, он хотел помочь им, похитителям, вышедшим на контакт. Даже если контакт — это безразлично вдвигающийся внутрь него аппарат, направляемый тонкой цепкой рукой — на ягодицах, поверх живота. Но мог уже только кричать — кричать без голоса, сухим горлом — таким же сухим, как глаза.)
Но это того стоило, думает Паскаль.
(Лицо младенца, над которым он медленно, с трудом наклоняется с молочной смесью — до обыденного тривиальной, — напоминает лицо Техника: острозубое, тонкое, насекомое.
Лазло говорит: ладно, эксперимент в естественной среде, двадцать четыре на семь, осталось только завести журнал наблюдений — и нервно смеется. Надвигает на глаза очки со цветными стеклами — чтобы не было видно глаз.
Видкунд говорит: может, нам дадут теперь премию. Или что-то вроде. И почесывает бороду — нервным жестом, знакомым по времени, когда он приударял за Цирцеей: наполовину с завистью, наполовину с брезгливым опасением.)
Того стоило.
В котором, правда, я участвую "без обязаловки", т.е. фрагментарно - на что будут идеи. Потому что присматривался, но не готовился заранее. Ну да за рекордами не гонюсь.
читать дальше04.10 - превращение в монстра
Название: Чудовища и я
Канон: Mass Effect
Форма: текст
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Персонаж: Рила, упоминаются Самара, Моринт и Фалере
Предупреждения: смерть персонажа (канонично подразумевается)
Ссылка на фикбук: ficbook.net/readfic/7429528
читать дальшеРиле — пять, и она рисует чудовищ.
У чудовищ серая кожа и длинные руки-когти; их широкие рты рвутся улыбками, не вмещающими все целиком зубы — острые, длинные, рыбьи. У чудовищ на затылках — не просто отростки (о-ро-го-вев-ши-е, важно произносит старшая сестра, показывая на себе — у самой Рилы на задней части головы пока еще только бугорки), а настоящие щупальца, как у морского зверя в океанариуме, куда их водила мама. У чудовищ — длинные ноги, как у танцовщиц, на которых Риле еще нельзя пока что смотреть, но она все равно смотрит, спрятавшись за креслом в компании Миралы — та точно не выдаст. С чудовищ капает черная слизь, и Рила с удовольствием льёт краску на широкие бумажные листы, пока те не идут волнами и не сминаются, а затем скатывает из них шары, пачкая ладони, и выбрасывает прочь — представляя, будто с ними выбрасывает и страх: далеко-далеко, дальше соседней галактики.
Рила боится: если однажды она прекратит рисовать их, упрямо лезущих из ее головы, они вылезут из нее каким-то еще путем, через грудь или живот — и от самой Рилы потом не останется ничегошеньки.
Риле — сорок пять, и ей говорят, что она — чудовище.
Она плачет, забыв про стыд, уронив лицо в ладони, на глазах юстицара, психиатра и храмовой посвященной — комиссии, уполномоченной установить ее состояние. Никто из них не говорит ей ни слова утешения; молчание давит на плечи, заставляя их клониться всё ниже. Конечно, она понимает: ее сестра — убийца, и никто не обязан верить, будто сама она — не такая (пусть даже она ни разу не пробовала слияние, и даже подругу не успела завести), и всё же обида комом встает в горле, еще больше не давая дышать. Ее хрустальная арфа и воздушные барабаны остались в сумке, которую полицейская просила оставить снаружи — и Риле уже ясно дали понять: инструментов она больше не увидит. В монастыре, поясняет посвященная, есть другие; более традиционные. Рила всхлипывает последний раз и поднимает взгляд — но в трех парах глаз напротив себя не видит ничего, кроме пустоты, а еще — страха; подлого трусливого ужаса — «сохрани нас!». И Рила ничего не может с собой поделать — губы сами собой расходятся в улыбке, нелепой и отчаянной, как молитвенная поза матери за дверьми — ее силуэт Рила четко видит за чужими спинами даже сейчас.
Юстицар вздрагивает от этой улыбки, а затем хмурится — и Рила чувствует, как смыкаются на запястьях биотические наручники, но всё равно не может перестать улыбаться. (Мирала, в конце концов, помнит она, всегда старалась быть серьезной — как мама).
Риле — где-то между четырьмя сотнями и пятью (в монастыре быстро становится незачем точно считать года), и чудовища приходят за ней сами. Шаткими, воющими тенями они наводняют коридоры и кельи, и оскаленные зубы в безгубых ртах щерятся улыбками: всепринимающими, пригласительными. Чудовища протягивают руки и зовут в объятия — ты же наша, ты всегда это знала, — и смотрят прямо в лицо, не мигая, и Рила пошатывается, чувствуя, как глаза наливаются обморочной чернотой. И как тягучее, вязкое, как смола, течет внутрь нее — визгливым воем ввинчивается в уши: так всеобъемлюще и так полно, что Рила не сразу осознает — ее держат за руку, ее тащат прочь, и синее сияние дрожит вокруг: защитным биотическим полем.
Рила зла на Фалере за это спасение; Рила, в отличие от неё, всегда знала: всё так и есть. Они — чудовища, и в глазах матери — пришедшей к ним уже слишком, чересчур поздно — живет эхо все того же подлого, застарелого страха; и если лицо баньши, навек застывшее в перекошенной улыбке, — именно то, что хотелось бы втайне увидеть всем, кто смотрит на ардат-якши — зачем тянуть?..
Почему бы не отомстить? шепчет-воет ветер из разбитых окон голосом Миралы; но Рила стискивает ладонь на холодом металлопластике детонатора. Зажмуривает глаза.
Даже если Фалере неправа вовсе. Даже если они чудовища.
Они — свои собственные чудовища, и так было (будет) всегда.
Когда острые когти-пальцы из ее детских снов нежно, точно любимая (любимая, которой у Рилы не было никогда — никогда не будет) обхватывают ее за затылок, Рила вскидывает голову. В ней нет ни капли страха. Ни капли сожалений.
Она улыбается, прижимаясь лбом ко лбу баньши. Точно так же, как улыбалась тогда членам комиссии «по а-вопросу».
«Все будет хорошо. То есть — ничего больше не будет».
И жмет на кнопку.
08.10. - Перерезанная глотка
Название: Your heart is a diamond
Канон: Silmarillon
Форма: текст
Категория: слэш
Рейтинг: R (PG-13!kink)
Персонажи: Куруфин/Финрод
Предупреждения: эротические фантазии про убийство
Ссылка на фикбук: ficbook.net/readfic/7431856
читать дальше…он проводит по запрокинутому горлу острием — самым кончиком невероятной остроты клинка, едва касаясь, — но даже это почти кажущееся, невесомое прикосновение оставляет за собой алый тонкий след. Пальцы другой руки уверенно лежат на задней стороне шеи — почти даже не сжимая, только удерживая: но это не так и сложно с тем, кто сам не собирается вырываться.
С тем, кто сам допустил это. Сам вовлек в выдуманные им же игры со смертью — неизбежной, по тем его оговоркам, на которые уже привычно стало отвечать усмешкой, кривящей губы.
Полоска на коже набухает кровью; можно позволить себе вольность — и поддеть чуть сильнее, но только чуть: поймать каплю на лезвие, позволить жизненному соку растечься по металлу, почти впитаться — почти так, как впитывал этот кинжал собственную его кровь, потому что так велел мастер-гном: созданное оружие должно быть причастно хозяину, железо клинка — к железу в венах, и это было вовсе не сложно — вид крови не пугал и не волновал его никогда. Даже до того, как он впервые пролил ее, отнимая жизнь существа, владеющего речью и разумом — такого же, как он сам.
Такого же, как тот эльда, что сейчас ощущает сталь его кинжала на своем горле. (И даже более такого же: ведь эта кровь, думается Куруфину, общая с его собственной лишь на четвертую часть.)
Финрод дышит почти спокойно — почти; наметанный взгляд может различить эхо дрожи — напряжение всего тела, застывшего на грани непоправимого. И его собственное тело отзывается дрожью — так скрепляются две шестерни в механизме, побуждая друг друга к движению. К тому, чтобы наклониться за поцелуем — яростным и коротким, окрашенным призрачным привкусом крови: призрачным лишь до тех пор, пока кто-то из них не прикусит другому губу слишком сильно.
И легко — даже слишком, слишком легко — представить себе: еще один шаг.
…надавить — только чуть сильнее, самую малость, — и ощутить, как сталь входит в плоть: мгновения плавной нежности, медлительными каплями стекающие из-под лезвия — еще немного, еще, прежде чем взрезанные сосуды осознают нарушенную цельность. И — вдохнув изменившийся, загустевший воздух — скользнуть глубже, сквозь мышцы горла: туда, где рождается голос — плавный и мягкий, властный по-своему, точно вода, накатывающая на камни — или на угли костра. И — не сдерживаясь уже, потянуть за волосы, запрокидывая голову еще сильнее, и полоснуть, резко и наверняка, не оставляя возможности иного исхода.
Приникнуть — змеиным гибким движением — к перерезанному горлу губами и языком, обводя края раны — едва не расширяя их даже, чувствуя металлический вкус до последней капли: прежде убийство было — всегда — лишь необходимостью, лишь шагом на пути, способом уничтожить помеху, но никогда — такой сладостью, сравнимой с плотским удовлетворением.
И, слизнув эту кровь, накрыть своим ртом его рот — забирая все, что осталось, вплоть до последнего рваного полу-вздоха: себе. И только себе.
Подхватить оседающее на пол тело, и, без перехода, опустить ладонь на грудь: туда, где под тонкой тканью бьется, непоправимо замедляясь, сердце — запоминая пальцами каждую судорогу. Навечно; до конца мира.
Сердце твое — как алмаз, которым хотелось бы владеть каждому. Слишком опасная мысль; слишком близкая — к сравнению, которого никогда не следовало бы делать, потому что сличение свойств подразумевает — тенью — и сличение веса. Сличение значимости.
А значит — необходимо пресечь эту мысль, поставить кинжалом точку: решающую и последнюю, как оно и подобает, когда выбор определен.
…Куруфин открывает глаза; не вскакивает и не ловит ртом воздух, нет.
Его дыхание остаётся глубоким, и только сердце стучит чуть сильнее — раз, другой, и третий, а следом — пропускает удар: когда он говорит себе — всё. Это было лишь сном.
Он лежит без движения на своей постели — лежит один; само собой, с ним не делят ночи — с ним делят танец на грани, на паутинной вязи слов, намеков, амбиций и клятв.
Он говорит себе: это было бы неразумно. Смерть короля не даст ему ничего — если он будет прямо причастен к ней.
И всё же его руки болезненно жаждут ощутить эту смерть — в ее окончательности и определенности, не в мареве, замешанном на пророчествах. (В которые он никогда не должен был позволять себе верить по-настоящему.)
Ощутить. Присвоить себе. Удержать в руках — как должно быть удержано и присвоено то, иное.
Но это немыслимо, невозможно — чужое сердце не станет алмазным перстнем на его левой руке; а значит — ему остается лишь ждать, пока неизбежность сделает все за него.
И только иногда позволять себе подумать о том, что он — все-таки, вопреки всему, вопреки разуму и осознанной воле, — не хотел бы ни с кем делить несравненное право на его смерть: право решающего удара.
09.10 - обморожение, замерзание насмерть
Название: Зимний сон
Канон: Yuri Kuma Arashi
Форма: текст
Категория: джен, можно увидеть пре-фем
Персонажи: Курэха Цубаки |(/) Гинко Юрисиро
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: кошмар, толика психоделики, обморожение
Ссылка на фикбук: ficbook.net/readfic/7431246
читать дальше...Курэха идёт сквозь снег, по колено в сугробах, закрываясь рукой от ветра.
Курэха — совсем ребенок, такая маленькая и слабая, что самой от себя тошно.
Во мгле, среди несущихся в лицо и глумливо ударяющих в спину снежных хлопьев, медведю легко подобраться незамеченным. Только и успеешь увидеть, как вместо серебра перед глазами вдруг плеснет алым. И — всё; только кишки наружу, легким дымком в снегу.
А у Курэхи даже ружья с собой нет.
Ее босые, не укрытые ничем, кроме подола тоненького белого платья, ноги делаются бледнее бледного — почти прозрачными; вены проглядывают сквозь кожу голубоватыми прожилками льда.
Ее пальцы немеют, застывают сосульками — такими звонкими и жесткими, что, кажется, вот-вот переломятся: даже если Курэха просто слишком сильно прижмет их к груди, пытаясь хоть малость согреться.
Но ей надо вперёд. Очень-очень надо, пускай даже сама Курэха и не знает — зачем.
Там, в снегу, покрытом кровью и копотью, есть что-то для нее важное. Самое важное в целом мире. Такое, ради чего не жаль даже рискнуть быть съеденной.
Обмороженные ноги почти не слушаются. Курэха ковыляет еле-еле, выпуская перед собой редкие упрямые облачка дыхания.
Ее глаза болят от мороза, ресницы промерзли так, что поднять их — нестерпимая тяжесть. Буря становится всё сильнее, и голова трещит по вискам, но Курэха наугад рвется дальше.
Она падает ртом в сугроб, и страшная догадка пронзает череп: ноги застыли напрочь и не просто подломились — сломались, непоправимо и вовсе; но Курэха со всхлипом приподнимается на локтях и пробует ползти. Пробует позвать — открывает рот, но вместо имени на языке — только липкие, покрытые желтоватым и красным, снежные комья.
А под ними… Курэха роет снег, ломая промерзшие ногти и фаланги пальцев, и видит наконец лицо.
Обрамленное темными волосами, отчаянное и странно-благородное лицо девушки — девочки, самую малость постарше; только вот, если чуточку скосить глаза, лицо это делается черной медвежьей мордой.
Морда улыбается. Растрескавшиеся, окровавленные (чья это кровь, если не человеческая?!) зубы шатаются в лунках, но всё еще могут прокусить ладонь — остаток ладони, который она одёргивает так резко, что трещит кость.
«Прости, Курэ-тян. Ты опоздала. Уже слишком поздно».
...Курэха проспается с криком и колотящимся сердцем. Тянется к винтовке над кроватью, прижимает ее к бьющемуся — теплому, тяжелому, живому — сердцу в груди, и вновь, в тысячный раз, клянется себе:
«Я уничтожу медведей».
10.10 - дополнительные или отсутствующие конечности, глаза, т.п.
Название: Синие перья
Канон: условно Warhammer 40K
Форма: стихотворение в строчку
Категория: джен
Рейтинг: PG-13
Персонажи: ОЖП, косвенно Тзинч
Ссылка на фикбук: ficbook.net/readfic/7434729
читать дальшеночью удушлив воздух, тяжел и стыл; ночью все кошки серы - так говорится? кошки легко скрывают и след, и стыд - но вот насколько в этом способны птицы?
шелест да шорох - шёпотом за стеной; нет, не смотри, не слушай, тебе не нужно. если придут - пока что не за тобой, ты, как обычно, завтра пойдешь на службу.
шелест да шорох - пальцами в волосах; губы кривятся, стиснутые до боли, и под ресницами прячется давний страх, рвется из-под зажмуренных век на волю.
шелест да шорох... глянцевых перьев блеск; пусть даже тьма ночная крадёт оттенки. ввек бы не знать, не видеть таких чудес - только коснешься, всё перед взглядом меркнет, и остаётся - ворох теней судьбы, веер надежд и страхов, гадальный морок. память-тоска по мерзостной ворожбе черные пряди синим рядит убором.
знать бы - и девочкой вовсе не трогать карт; пусть выходило с лёгкостью, как дышалось - этот невинный, детский еще азарт: только немножко, самую мало-малость. старое одеяло - шатёр-покров: тощие дети улья расселись тихо. скажет колода из бабушкиных шелков, из-за чего вдруг мама зайдется криком, кто послезавтра встретит свою любовь, кто через месяц будет застрелен бандой...
как-то ты картой порезалась. эта кровь стала колоде самой надежной платой.
где теперь та колода? пойди найди; не сожжена, конечно, а надо было - вот и вина свернулась комком в груди: память о бабушке - нет, не достало силы.
где теперь та гадалка? лежит впотьмах, в мыслях о птицах, о кошках и о погоне. страшно поднять глаза - и увидеть знак: глаз, распахнувшийся в центре твоей ладони. яркий, сапфирно-синий, в пушке ресниц - дымных и звёздных, цвета безумных истин...
...и окровавить ночь пустотой глазниц - вынутой ложью, девять раз ненавистной.
даже не думай: Он больше тебе не щит, сколько колени ни натирай в молитве; голос Его уже для тебя молчит - и Он не одолеет в грядущей битве.
сколько ни укрывайся глухим платком - узел развяжется и упадёт завеса; не оправдаться - кончится всё костром.
нет, библиотекарь, не будь такой легковесной.
не говори себе - продержусь еще, буду одна, а жизни и так немного... перья уже забираются на плечо. ты знаешь сама, мутантам куда дорога.
вырви себе с макушки одно перо - ну же, не хмурься, боль это просто плата, - и на ладони вычерти знак Таро: да, с той колоды, которой ты - виновата.
стержень пера нацель на свои зрачки - это почти не больно, когда так остро. разве нужны тебе радужка и белки? все краски мира снимаются, как короста, и остается только - узор теней, нити без цвета, птичья пророчья песня. так распахнись, как крылья, лети за ней - из оболочки смертной, как из болезни.
карты раскроются перед тобой, шутя - разве теперь не проще дойти до сути?
и улыбайся, птица, моё дитя.
Благословенная Тзинчем, Владыкой Судеб.
11.10 - травмы кожи, свежевание
Название: Faceless face
Канон: Repo! The Genetic Opera
Форма: текст
Категория: джен с подтекстом
Персонажи: Пави Ларго, Эмбер Свит
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: постканон, спекуляция на тему послесловия фильма
Ссылка на фикбук: ficbook.net/readfic/7437623
читать дальшеОн проводит языком — удлиненным, конечно: куда там жалкому «естественному» куску мяса — по коже ее лица. Ее бывшего лица. По спине пробегает дрожь — так оно распластано поверх его мышц. Так… чувственно. Тесно. Крепко. Эмбер почти понимает, что в этом находят генсестры.
Крепления — тоже не те, что обычно: металл отблескивает оттенком глаз, выбранных Эмбер для вечера по случаю окончания благотворительного аукциона: синевой, опасно напоминающей цвет зидрата. Ее губы кривятся — счесть это за оскорбление или за лесть? Или — за то и другое сразу?
Он наклоняет голову к правому, чуть приподнятому вопросительно плечу, поводит разведенными пальцами. Кончик языка так и не спешит прятаться внутрь рта.
— Как смотрится, дорогая сестра? — шипящие интонации насекомыми лапами цепляются за оголенные плечи. Эмбер передергивает плечами, скидывая этих невидимых насекомых — и поднимает пальцы к лицу.
Удлиненными ногтями (после того, что сотворила на сцене Слепая Мэг, наращивание до бритвенной остроты вошло в моду — тут она постаралась: рекламную кампанию пришлось разворачивать в спешке, чуть ли не прямо с хирургического стола) она проводит по самому краю красноватого шва. Скорей даже — стыка: вдоль линии роста волос и ниже, к уху, а следом — чуть выше подбородка, пока пальцы правой руки не встречаются, наконец, с пальцами левой. Складываются вместе в жесте ожидания — или обдумывания.
Такой стык — четко указывающий на имплантированное лицо (спрей для поддержания нужной степени яркости приобретается в комплекте с остальным уходовым набором; только на этой неделе — специальные скидки) — тоже нынче в моде.
Эмбер смотрит на Пави. Они застывают под ярким, почти что хирургическим, режущим тени (и глаза) светом: как отражения. Как будто наконец нашли в себе семейное сходство — то, которое прежде от них всегда ускользало.
Эмбер улыбается. Она — генеральный директор «ГенКо», в конце концов: она обязана улыбаться лучшим, что только есть в продукции стоматологического отдела.
Она не отводит взгляда, когда произносит ответ:
— Превосходно.
14.10 - удушение, повешение (опоздание)
Название: Удавка
Канон: Warhammer 40K: Horus Heresy
Форма: текст (недостихи)
Категория: джен (как бы)
Персонажи: Лоргар, Магнус
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: братская любовь, злоупотребление психическими силами; постскриптум к сцене из "Алого Короля"
Ссылка: ficbook.net/readfic/7458264
читать дальше…он ловит ртом воздух — и это как благословение; один — в комнате для медитаций, в своей святая святых. еще одна, фарсом ставшая, попытка на примирение, на этот раз — унизительным ударом ему под дых.
он касается пальцами горла — фантомный след, разумеется. (но почему же почудилась на шее эта петля?). а ведь хотелось бы думать, что все еще переменится, хотелось живую искру найти в тлеющих углях.
броня не спасла — оказалась вовсе бессмысленной. (ему хотелось похвастать — кто нынче трус, не боец?..)
удавка на горле — думает, им всё наперёд исчислено. (поймет ли он хоть когда-нибудь? поймет ли он наконец?)
серебряная удавка — на живом клинописном золоте, на смуглом пергаменте кожи — пепельной пеленой. в бесцельных руках могущества, под небом его расколотым — угроза в знак равнодушности, предельной и ледяной.
и губы кривятся — разом от злости и от бессилия. прах к праху — тень от удавки сжимается все тесней. где не избрано добровольное — там да свершится насильное: сомкнутся звенья мятежные в горниле последних дней.
но было ведь еще что-то, отнимающее дыхание, в скользящем движении пальцев, плетущих оккультную вязь.
небрежно и безошибочно поймать в ладонь дух-сияние — помогло не одно лишь искусство, но вся их прежняя связь.
их прежние споры над книгами, их внетелесные странствия — всегда под его водительством, ладонью поверх плеча — и струны души отзывались чистейшими резонансами; без ревности, только с радостью — молчание, как печать, лишь эхо когда-то сказанного — «ты мог бы быть моим штурманом». как только всё переменилось бы, последуй он с ним тогда!..
но путь благородно-алого змеится, клонясь к лазурному, и беспощадным не-светом горит святая звезда.
и вот он, глухой осколок их подлинной братской близости — изгоняющее касание, диссонанс, увядший в тиши. и что бы уже до этого тому, кто вот-вот возвысится? но легче было бы, если бы действительно — удушил.
15.10 - повреждения, открывающие кости; полная или частичная скелетизация.
Название: Ожидание
Канон: Mawaru Penguindrum
Форма: текст (драббл)
Категория: джен
Персонажи: старшие Такакура
Рейтинг: R
Предупреждения: условно-мертвые персонажи
Ссылка: ficbook.net/readfic/7451658/18975365
читать дальшеВ забегаловке — почитай, что никого. Такое уж время суток, такое уж расположение — в отнорке от переулка, рядом с подслеповато мигающим фонарем: словно не кафетерий, а конспиративная квартира.
В забегаловке — темно, тихо. Двое сидят на высоких стульях, сгорбившись, опустив головы. Их куртки яркие даже в темноте и похожи на арестантские. На голову фигуры поменьше — женщины — наброшен капюшон. Голова мужчины — рыжая до нахально-алого — непокрыта.
От плиты тянет чем-то гниловатым, протухшим. Или не от плиты? Спросить бы хозяина, да где тот — не разберешь. Только эти двое. Женщина еще сильнее привалилась к плечу мужчины; ему бы поддержать ее, но он неподвижен.
Он ждёт. Он обещал ждать.
Костяшки пальцев женщины касаются крупных, мужских костяшек. Костяшки — тонкие, белые: у него так же, как у нее. Такой белизны не бывает кожа, особенно — у жителей этой страны: только фаланги, очищенные временем даже от воспоминаний о мясе. Фаланги скользят по фалангам — бездумно, нежно. Клак-клак.
Стук такой деликатный, что почти и не слышен.
Как и глухое постукивание давным-давно отставших часов на стене, рядом с выцветшим календарем с полуодетыми девушками.
Голова женщины поворачивается к мужчине. Мужу. (А может, это просто ветер — из всех щелей: ветер выдувает из-под капюшона иссиня-черные пряди, грустно держащиеся на последних ошметках кожи). Провалы ее глазниц смотрят робко, с мольбой.
Она тоже ждёт. Она обещала.
Но только это так тяжело — греметь костями между жизнью и смертью, вечно; даже череп, которому больше не скрыть зубов за мясистым и розовым, устаёт улыбаться.
Костистые локти движутся под курткой. Не будь он уже скелетом — сошло бы движение густых, сходящихся к переносице бровей. Но бровей давно уже нет.
Кости стопы упираются в скользкий, давно не мытый пол. Упрямо — не обращая внимания на то, что часть фаланги обламывается при этом движении и падает в темноту. Стопа — другая, женская; та, на которой еще остается мягкая туфля со стершейся подошвой, — покачивается в такт.
Они ждут. Они сами согласились на это.
(Точнее, это он затащил ее сюда — прямо за руку: в скомпрометированную — они еще не знали об этом тогда — забегаловку, бесцеремонно засунул под прилавок. Она сложилась вдвое, обняв колени, и он еще несколько секунд стоял над ней, вглядываясь в дверной проем — грудь ходила ходуном, фантомный след погони дрожал в воздухе — прежде чем резко опуститься рядом.
Тиеми прижалась к плечу Кэнзана, слушая стук его сердца — доверчиво, как ребенок. Она сидела так до самой ночи и после, и весь следующий день — тоже: муж запретил ей вставать. Ноги затекали, живот сводило, сохло во рту — но им нужно было быть тихими, переждать. Ради детей, — шептал он ей, и она кивала. Да, ради детей.
И потом, когда уже ссохлась плоть, когда был откушен и прожеван язык, она всё равно шептала это, как молитву — без голоса. Когда крысы выедали им глаза и обгладывали пальцы, Кэнзан продолжал обнимать Тиеми так же уверенно.
А затем — непонятно, как — они оказались на стульях, так же бок о бок: спиной к дверям.
В вечном ожидании того, кто придёт.)
Но это обязательно случится. В конце концов.
Вспыхнет свет. Череп оденется кожей. Улыбка встанет в оправу губ.
Пальцы сомкнутся, обрастая плотью — рука поднимется, готовясь приветственно похлопать по плечу или заключить в полуобъятие.
…и даже если Камбе на мгновение покажется, что жесткая мозолистая ладонь отца — слишком жесткая, словно на самом деле лишена и кожи, и плоти, — он просто не позволит себе обращать на это внимание.
16.10 - рана от выстрела
Название: Верный выстрел
Канон: Mass Effect
Форма: текст (драббл)
Категория: джен
Персонажи: Эшли Уильямс | м!Шепард
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: —
Ссылка: ficbook.net/readfic/7454725
читать дальшеОна очень хорошо это себе представляет. Ясно, до донышка — на просвет.
Как наводит на него пистолет (а лучше винтовку) — и руки не дрожат ни разу. Даже не думайте. Зря у нее, что ли, отличие по стрельбе на меткость?
Она поставит посреди его лба ровную дыру — будто точку. Между глаз, темных и равнодушных: он ими не успеет даже моргнуть.
Потому что она его ненавидит.
Вот так вот.
Просто — как раз и два.
Она дышит глубоко, полной грудью, опустив руки вдоль тела. Она берет оружие, проверяет термозаряды, целится, жмет на спуск.
Три выстрела подряд. Пять. Десяток.
Все в одну точку.
Мишень трещит и рвётся — она предпочитает не стимуляцию, а дерево и бумагу: по-старинке. Как еще дед учил.
Вдох, выдох.
Не расслабляться.
Стоит ему только открыть рот — и она пропала. Она любила стихи — но в словах никогда не была сильна.
Так что она не даст ему даже шанса.
Ей объяснили: он — предатель. Она ненавидит предателей.
И его, так получается, тоже.
Вот. И. Всё.
Она стискивает зубы, вскидывает винтовку. «Десять из десяти». Молодчина. Так держать.
Она — пёс. Боевая порода. Ей нельзя сомневаться, когда есть присяга и есть приказ.
Она представляет влажный хруст, который ни с чем не спутать — звук, с которым проходит пуля сквозь мясо и кость. Разум подсказывает: сначала надо будет пробить щиты и шлем. Она хмурится.
Она пробьёт. У нее, в конце концов, отличие.
*
Она шагает назад, находит ногам уверенную опору. Наводит на него пистолет.
На нем нет шлема — только снайперский визор. Самонадеянно. Она фыркает про себя.
А следом сжимает зубы.
Он поворачивается к ней лицом — безошибочно: словно именно она (только она) ему и нужна.
Как он только смеет. Как он.
(Как никто другой. Кому еще — сметь вот так, непринужденно, мать его).
Не-на-ви…
Вижу.
Вдох.
(Это так, словно она оступилась и падает).
Вдох.
(Это так, словно темные глаза безжалостно ловят ее над пропастью).
Ему даже не нужно открывать рот, выталкивая с губ пепельный звук ее имени.
Что бы ей там ни говорили…
(Ей надо было — сразу же, не глядя, не целясь).
Кого бы он там ни предал.
(А она — отвечает: вот дура-то. К чему тянуть время).
Кого сейчас предаст она?
А ведь обязательно предаст, бог свидетель.
Она представляет влажный хруст, с каким пуля проходит сквозь мясо и кость. Сквозь ту присягу, которая — бумага, и всё. Псы не едят бумагу. А она — пёс.
Она дышит глубоко, полной грудью. Спокойствие впервые за три почти полных года заполняет ее всю, целиком.
Она оборачивается — и стреляет в противоположную от него сторону. Точно в цель — точно в лоб, оставляя там ровную дыру: будто точку.
Руки у нее не дрожат.
Как-то уже дальше получилось совсем в формате "не получилось", но что уж. Кое-что хотел бы еще добить, если успеется.
22.10. - изнасилование, сексуальное насилие
Название: Нет никакого солнца
Канон: "Хроники Нарнии" К.С.Льюис
Форма: текст (перевод)
Ссылка на оригинал: archiveofourown.org/works/8349076
Категория: фемслэш
Пейринг: Дама в Зеленом / Джилл Поул
Рейтинг: R!kink
Предупреждения: соблазнение-изнасилование, дарк!AU
Ссылка: ficbook.net/readfic/6019441
читать дальше«Никогда не было никакого мира, кроме моего», — говорит Колдунья.
*
Дама помнит всех своих старинных подданных. В конце концов, она правила ими долгие, долгие годы, и ее соглядатаи докладывали о каждой мелочи.
Болотные квакли — народ, способный на что угодно ради защиты своих детенышей, и поэтому она убивает его заранее — прежде, чем он успевает хотя бы подумать о том, чтобы наступить на огонь.
Комнату наполняет приторно-сладкий сонный аромат да негромкое бренчание мандолины. Ее шелковые юбки шелестят при движении, и воздух потрескивает от колдовской силы. Она торжествующе мурлычет себе под нос; ибо дети затерялись в ее чарах, а ее возлюбленный кроха-принц корчится в муках. Ее победа безусловна, и она вкусит от плодов.
Что до принца — верно, кресло утрачено, но есть и другие способы сковать его. Он рухнет на пол в сонном забытьи, и чуть позже она позаботится о нем. Мальчик тоже уснет. Ее мало интересуют дети мужского пола. В мареве памяти всплывает ее последний такой ребенок: его испачканный сахарной пудрой рот и изменническое сердце.
Девочка, впрочем...
Именно юные девочки засвидетельствовали возвращение ее врага, именно их бьющиеся сердца придавали ему сил. И именно эта девочка полна Его благодатью; Его слова у нее на языке и в сердце, целиком и полностью она принадлежит Ему.
Дама улыбается, и в этой улыбке нет доброты. Ибо она запятнает любимицу своего врага, его глашатая, его героиню, и медленно, бережно разорвет ее на куски. А следом: перекроить, перестроить, пересоздать; что-то — кого-то — поразительного.
Нарния подождет.
*
Колдовство способно на многое. Оно может создавать и разрушать. Оно может порабощать и восхищать. Возможен всякий род неестественного, если чародейка искусна в своем ремесле. Дама за целую жизнь сотворила многое, и во многих мирах. Нет такого заклятья, что не покорилось бы ей.
И вот, она зачаровывает дитя-девочку на такой манер, что спустя считанные часы это уже вовсе не девочка, но зрелая женщина. Округлые изгибы гладкого тела и нежное, угловатое лицо. Прекрасный образчик Евиной плоти.
Дама улыбается, ибо знает: враг безразличен к тем из женского племени, что стали взрослыми.
Глаза девочки-девушки — само воплощение ужаса, ибо, пусть ее тело сковано и зачаровано, Дама оставила нетронутым ее разум.
Гораздо приятнее будет сломить ее волю, чем получить лишь похотливую куклу.
Если ей захочется чего-то попроще, у нее, в конце концов, остается принц.
— Теперь, — произносит она голосом столь же сладким, как сладчайшая птичья песня, — мы приступим.
*
Все начинается так:
Имя, со вздохом вырывающееся из ее груди — низким голосом, взрослым голосом.
Синяки, расцветающие на ее запястьях и лодыжках, когда она бьется в своем серебряном узилище.
Открывшаяся полоска кожи, что заставляет ее дрожать, точно лист под ветром.
*
— Ты хоть представляешь, как ты прелестна, прекраснейшая Джилл? — нежно пропевает она. — Прекраснейшая во всех моих землях, ценишь ли ты этот мой дар, это твое новое тело?
Джилл мотает головой, но следом всхлипывает, когда Дама обхватывает ладонями ее груди и медленно сжимает, прежде чем защипнуть сосок — мягко, ласково.
— Всё это мое, понимаешь ли. Я создала это — так что оно мое, и я вправе делать, что пожелаю.
Дама сопротивляется искушению взять ее силой, не щадя, в этот странный первый раз. Но у нее еще будет довольно возможностей.
— И я научу твое тело столь многому, — говорит она, пока ее пальцы с легкостью перышка скользят по коже.
Она издавна восхищалась женской плотью, но имела мало возможности испробовать ее. Ни разу с тех времен, думается ей, ни разу со времен планеты под красным солнцем и сестры, наслаждавшейся их тайными играми. Такого рода воспоминания весьма смутны: о прошедших временах. Порой она не уверена: воистину ли это воспоминания, или повесть, перешедшая к ней от кого-то еще.
Но здесь есть это — и это реальность: здесь Джилл, которая извивается перед нею, и Дама отпечатывает королевский поцелуй на ее набухших грудях.
— Столь многому, — эхом повторяет она.
*
Девичий разум ныне, должно быть, являет собой какофонию шума, ибо что это дитя знает об удовольствии?
— Чего же ты от меня хочешь? — спрашивает Джилл между прерывистыми вздохами.
Ладонь Дамы застывает на середине мучительно-долгой ласки.
— Присяги на верность. — И это честный ответ — чувство, приходящее с ним, отзывается в ней до самой кости. — Есть только один итог, Джилл Поул. Всё кончится тем, что твое горячее сердце будет биться лишь для меня одной.
Ласка становится болезненной, когда Дама проводит ногтями по коже, покрытой мурашками. Джилл отвечает что-то, схожее с полузадушенным «нет», но тело предает ее, дергаясь навстречу прикосновениям Дамы.
Невозможным теперь становится иное, чем желать, чем глубоко вожделеть прикосновения к самому потаенному месту Джилл. Чем знать, что усилия Дамы не были втуне.
— Твоя очередь одарить меня. Открой рот, юная дева.
И Джилл делает это — делает, чтобы заговорить, но Дама накрывает ее рот своим. Поцелуй — обещание, и в этот самый миг пальцы Дамы добираются до влажной теплоты Джилл. Они вместе издают стон: прелестный звук в полумраке.
Дама отстраняется лишь на мгновение — лишь краткий взгляд на раскрасневшиеся щеки Джилл и ее потемневшие глаза. Губы Джилл приоткрыты — чудесный вид, — и она выгибает спину ровно настолько, насколько нужно, пока Дама обводит круговыми движениями ее набухший клитор.
— Дочь Евы, ты восхитительна на вкус. И я вкушу от этого яблока не единожды. — Следом она переходит на шею Джилл: спускается влажными, причмокивающими поцелуями вдоль нежной кожи, пальцы же ее продолжают двигаться внизу. Стоны Джилл теперь делаются глубже — берут начало где-то внутри ее живота и поднимаются к горлу. Признак женщины, готовой к тому, чтобы ею обладали.
И Дама довольна — весьма и весьма.
*
Когда девица кончает в первый раз, это происходит резко и быстро; она задыхается в своем удовольствии, а следом всхлипывает.
— И на этом, выходит, все? — говорит Джилл; попыткой укола.
— Это лишь начало, милая. — И Дама толкается пальцами вверх и внутрь пульсирующей жаркой щели. Джилл ловит ртом воздух от изумления, и всё ее тело отдается дрожью. Медленно вбиваясь в нее, Дама следит за лицом Джилл: за тем, как ей нравится, а как — нет. Джилл начинает постанывать и извиваться, когда Дама находит безупречный, устойчивый ритм — жесткий и уверенный.
— Для тебя не отыщется избавления: ни рыцаря на белом коне, ни большого кота. — Голос Дамы — едва ли громче шепота. — Никакой надежды не ждет тебя во тьме. Есть только ты и я.
*
Дама, как и всегда, довольна, что ее стражи не перечат ей, что не входят внутрь, когда крики звенят в этих покоях.
Ибо Джилл голосиста, когда наслаждение находит ее — достаточно голосиста, дабы пробудить ото сна сыновей Адама в соседней комнате. Те скованы точно так же, потому не будет предпринято никакой попытки спасения, сколько бы они ни выкрикивали вопросов и приказаний.
Джилл не отвечает им, она только лишь в отчаянии свешивает голову, пока ее бедра движутся навстречу пальцам Дамы — дабы та могла лучше послужить ее удовольствию.
Дама улыбается и покрывает сладкими поцелуями лицо Джилл, восхищаясь в ней одновременно новой игрушкой и отрадным отмщением.
— Должна ли я позволить им войти и увидеть тебя такой? Должна ли я позволить им взять от тебя свое, милая? Ты вожделела ко принцу, я убеждена. И он столь миловиден, столь готов ублажать.
Глаза девушки распахиваются; ее тело застывает недвижно.
— Или ты скорее останешься со мной?
Джилл поспешно кивает — и издает стон, когда пальцы Дамы сгибаются у нее внутри: прежде, чем к двум пальцам добавляется третий.
— Тогда скажи мне, что ты — моя.
В ее глазах стоят слезы, но рот остается нем.
Вдыхая холодный воздух, Дама произносит:
— Тогда мы начнем сначала.
Ибо терпение Дамы неисчерпаемо — неисчерпаемо, словно бездонный колодец.
*
Ее язык скользит по коже.
— Прекраснейшая из всех. Ты, конечно же, знаешь, что произойдет следом, и что произойдет после.
Джилл смотрит на нее ровным взглядом.
— Нет.
Дама целует ее.
— Как я выставлю тебя напоказ, моя милая. Мужчины будут падать к твоим ногам, о тебе будут слагать песни, в твою честь сразятся на турнирах. Будет множество тех, кто умрет ради тебя.
И девушка отворачивается; ее лицо искажается в гримасе.
— И что, если мы отправимся в какое-нибудь еще место? Что, если мы отправимся... — и она замолкает на миг, — в тот твой другой мир?
И Дама получает все то внимание, какого хотела.
— Да, милая. Там у тебя есть враги. Тебе ведома моя сила, тебе ведомо, что я могу сделать с ними. Прах к праху, так говорится. — Она смеется: с искренним весельем. — А что же насчет тебя, в таком случае, что насчет милой Джилл? — И она тщательно подбирает следующие слова. — Все нейлоновые чулки, и губные помады, и приглашения, каких только может пожелать прелестница вроде тебя.
— Я не хочу... я никогда не хотела...
— О, но ты должна получить все это. И больше того.
*
Некоторое смещение тел и оков позволяет принять еще одну позу, и что за чудную при том. Время словно бы замедляется, когда ее рот смыкается на влажном и жарком, и ее язык с нажимом обводит клитор Джилл. Дама блаженствует в этом искусстве, наслаждается вкусом и исступленным откликом Джилл.
Что до нее самой, то Дама немало наслаждалась этим интимным действом, и чарами велела принцу служить себе на такой манер целыми часами. Ей известно, на какие выси это может поднять: как если бы ты парила над облаками. Чудесная, прекрасная вещь.
Так что она задерживается здесь, между ног у Джилл; ее язык движется неустанно, и пальцы вторгаются внутрь без милосердия. И она теряет счет тому, сколько раз ее пальцы оказывались сжаты в пульсирующем, неугасающем ритме, когда Джилл сдается своему удовольствию.
Сама она сейчас влажна от желания, от подавляющего вожделения к пленнице. Как прелестно будет это смотреться, когда ее золотые волосы перемешаются на подушках с вороново-черными прядями Джилл. Это случится однажды; вскоре. Сколь радостно.
*
— Лишь полюби меня, милая; люби меня, и это прекратится.— За каждым словом следует ласка — нежная, нежная.
— Я никогда не полюблю тебя, — тихо отзывается Джилл. — Никогда.
Дама улыбается, касаясь губами кожи Джилл — ибо она выдержала все испытания Времени. Ныне они с ним добрые товарищи. Потому это неизбежно: то, что девушка скажет, без обмана, без колебания: «Я твоя. Клянусь в том на твоих златых локонах».
И когда это произойдет, Дама будет смеяться: самым звучным, самым музыкальным смехом, какой только можно себе представить.
27.10 - стежки, шрамы
Название: Шрамы
Канон: The Sims 2
Форма: текст (драббл)
Персонаж: Паскаль Кьюриос
Категория: джен (условно)
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: мужская беременность (эксперимент инопланетян)
Ссылка:ficbook.net/readfic/7492503
читать дальшеПаскаль касается пальцами шрамов на своем животе.
(Как паниковал — другого слова не подберешь, Лазло: да, он резал мартышек, и даже вырезал из них мартышат, «но мой брат — не мартышка!»; и как он же сшивал потом мышцы и кожу — чуть трясущимися руками, пока Видкунд вливал в него, заботливо придержав за плечи и шею, целый стакан коньяка.)
Швы сняли только недавно; прикосновение еще ощущается слегка неприятным.
(Синтетические синие нитки — единственные, какие нашлись, — до неестественности яркие на бледной коже, тщательно избавленной от редких жестких волос.)
Ходить без посторонней помощи Паскаль тоже начал — снова — только недавно.
(«Как будто скальпелем полоснули», выдохнул он, неразборчиво, вытирая непроизвольную рвоту — хотя под скальпелем он как раз не чувствовал такой режущей боли; словно всё вот-вот разорвется, и наружу вывалятся внутренности — вместе с остатками того, что заснули в него вместе с гибридным плодом.)
Ходить; подходить к детской кроватке, купленной на сетевой распродаже, по-быстрому, так, чтобы не вызвать лишних расспросов.
(Видкунд утверждал, что у него обязательно будет болеть грудь — и до сих пор, кажется, втайне ждет: вдруг Паскаль станет кормить своего зеленого младенца какой-то инопланетной разновидностью молока.)
Паскаль гладит пальцами шрамы, которых не должно быть у человеческого мужчины, и смотрит вверх — на потолок, на котором с недавних пор нет сколько-то мощных ламп.
(Свет, от которого не спрячешься, бил в глаза — и Паскаль не хотел прятаться: наоборот, он хотел помочь им, похитителям, вышедшим на контакт. Даже если контакт — это безразлично вдвигающийся внутрь него аппарат, направляемый тонкой цепкой рукой — на ягодицах, поверх живота. Но мог уже только кричать — кричать без голоса, сухим горлом — таким же сухим, как глаза.)
Но это того стоило, думает Паскаль.
(Лицо младенца, над которым он медленно, с трудом наклоняется с молочной смесью — до обыденного тривиальной, — напоминает лицо Техника: острозубое, тонкое, насекомое.
Лазло говорит: ладно, эксперимент в естественной среде, двадцать четыре на семь, осталось только завести журнал наблюдений — и нервно смеется. Надвигает на глаза очки со цветными стеклами — чтобы не было видно глаз.
Видкунд говорит: может, нам дадут теперь премию. Или что-то вроде. И почесывает бороду — нервным жестом, знакомым по времени, когда он приударял за Цирцеей: наполовину с завистью, наполовину с брезгливым опасением.)
Того стоило.
@темы: Арда, Warhammer, симы-такие-симы, чудовища, герои и эффект массы, YKA, MPD, фикрайтерство
-
-
13.10.2018 в 02:58Отличные же стремнодрабблы. Происходит, конечно, всяческий пздц, но ведь
няшнохорошо происходит. Мне особенно нравится про перья и глазки-на-лапках, и медвежки вот еще. Но остальные тоже ми.-
-
13.10.2018 в 11:18-
-
13.10.2018 в 13:13чертовски зашло про Куруфина с Финродом)
-
-
15.10.2018 в 18:12Да, я видел (и мне нравится идея) и читаю с удовольствием
А телеграм у меня для работы, и ни на какие каналы и etc я там не подписан - хотя допускаю, что упускаю этим довольно много интересного.
Альре Сноу,
Рад, что нравится. Особенно про медвежек, которые были внезапны, ну и канон на фикбуке (и вообще везде) популярностью не пользуется. А стремная няшность - наше все, что уж там.
Lady Garet,
Я неправильно сформулировал - челлендж, конечно, не флэшмоб. Вот сообщество, собственно: goretober.diary.ru/
чертовски зашло про Куруфина с Финродом)
Спасибо.;J Меня угораздило зашипперить слэш по Сильму, и я до сих пор не уверен, как это воспринимать
-
-
16.10.2018 в 11:41-
-
19.10.2018 в 15:27-
-
19.10.2018 в 20:38Спасибо: ), рад слышать про попадание в дух канона.
-
-
29.10.2018 в 11:01Долго раздумывала, читать или не читать, чтобы не обнаружить себя жующей кактус, так что было приятно увидеть, как был решён вопрос с разницей в возрасте (ну, частично решён).
Хорошо написано.
-
-
29.10.2018 в 18:00Хорошо написано.
Вообще это перевод, но тем не менее - спасибо
И мне самому понравилось, как решен этот вопрос - с учетом, кхм, канонных коннотаций этого самого возраста.
-
-
29.10.2018 в 21:03Кто-то читал шапку задницей
-
-
18.03.2019 в 08:50Ещё про азарей понравилось. Меня история этой семьи больше всего увлекла (хотя я не играла, только смотрела прохождения).
-
-
19.03.2019 в 11:32Спасибо, очень рад отзыву.
Я сам к тзинчитству небезразличен, что, в общем, можно по контексту понять.
Меня история этой семьи больше всего увлекла (хотя я не играла, только смотрела прохождения).
В любви (или как минимум интересе) к семейству Самары всегда не против солидаризоваться