Выменял совесть на инженерный калькулятор во втором классе начальной школы(С)
В первый остатки уже не влезли, но это потому, что меня с драбблов напоследок как-то растянуло.
Так-то вообще закончился и фест, и октябрь - а черновики остались; правда, из них два стихотворения, которые потом можно будет допилить отдельно.
Но в целом я доволен этим опытом. Было интересно - во-первых, потому что всяческую рейтинговую ебанину пишешь не ради закрытия левела на ФБ (тем более, там-то чаще "станки-станки-станки"), а по велению внутренностей. А во-вторых, потому, что обычно я пишу медленно, и пытаюсь как-то с этим бороться с переменным успехом. Но оказалось, что результат если и зависит от времени, то нелинейно. Над этим стоит еще подумать.
17.10 - травмы глаз
Название: Между операциями
Канон: Repo! The genetic opera
Форма: текст
Персонажи: Марни | Мэг
Категория: джен, намек на фем
Рейтинг: R
Предупреждения: описание последствий медицинской операции
Ссылка: ficbook.net/readfic/7458293/18991152
читать дальшеДоктор сдаётся. Только накидывает ей на плечи белый халат и устраивает на ее волосах — неожиданно неловкими, как деревянными, руками — полупрозрачную шапочку. Делает это — и сразу же отходит на шаг, отводит глаза.
Глупый доктор боится. Марни качает головой, беспечно фыркает: было бы, чего. Или кого.
(Можно подумать, она стала бы жаловаться Ротти на какие-то мелочи.)
Она проскальзывает за дверь — в тишину, щекочущую ноздри. Она ни разу за свою жизнь не была подолгу в больницах: просто не нужно было — так что запахи и цвета ей в новинку. Палата — почти один в один как на глянцевом развороте «Anathomy Times»: с окном во всю стену и полным набором удобств. Больничная койка посередине — сливочно-кремовая, воздушная: подушки, подстраивающиеся к положению тела, и ортопедический матрас. (Всё самое лучшее — для лучшей певицы будущей Оперы: в точности, как Марни заказывала.)
Мэг лежит, вытянув руки вдоль тела. Ее волосы укрыты чем-то вроде белого колпака. Грудь поднимается мерно и медленно: значит, спит.
Марни вынуждена ориентироваться на это. По глазам ведь ничего — сейчас — не понять.
Марни садится рядом, всматривается в спокойное, гладкое лицо. Скользит взглядом по отсутствующим — сбритым — бровям, по швам и распоркам, которые удерживают глазницу в наиболее подходящем для следующей операции положении.
Марни проводит пальцами по надбровьям, неторопливо спускается к границе нижнего века, а следом снова возвращается к верхнему. Пустоты на месте глаз делают лицо Мэг почти кукольным, еще более хрупким и нежным.
Там внутри нет ни следа слизи или другой подобной субстанции; даже мышечные волокна тщательно вычищены, и остался только обнаженный пучок нервов: открытых, чувствительных донельзя.
Это… прекрасно. У Марни просто дыхание перехватывает.
Ей хочется опустить палец — хотя бы мизинец, хотя бы кончик ногтя — в ямку глазницы. Нажать — но только совсем легонько, по-птичьи. Только чтобы почувствовать — мягкое, уязвимое, нежнее нежного; такое, чего у Марни не было ни с кем, ни с женщиной, ни с мужчиной.
— Это ты, Марни? — голос Мэг — шёпот, шуршащий, бархатный. Робкий — как никогда на сцене (как всегда — рядом с ней, Марни).
— Я, — отвечает она. Пальцы стремительно вспархивают со щёк, опускаются поверх чувствительных бледных ладоней.
— Всё… хорошо? — спрашивает Мэг, переплетая их пальцы, бережно и осторожно — ее действия, действия слепой, неизменно были бережными и осторожными.
— Лучше и быть не может, — Марни улыбается: вкладывает улыбку в каждый произнесенный слог, чтобы Мэг почувствовала.
— Но я по-прежнему не вижу, — Мэг сообщает это без жалобы, даже без интонации.
— Прошла пока только первая операция. Второй и третий этапы длятся, мне говорили, по много часов, чуть ли не до суток. Поэтому сейчас тебе надо отдохнуть.
— Ты побудешь со мной?
Марни без слов сжимает пальцы Мэг в своих — тоже изящных, но более сильных. И ласково смотрит в бархатистую пустоту, куда совсем скоро лягут новейшие из имплантов «ГенКо».
Сердце бьется медленно, сладко от предвкушения.
Она еще в самом начале попросила Ротти: путь хирурги извлекут глазные яблоки Мэг целиком.
Они станут замечательным талисманом — на счастье.
Марни сможет даже надеть их на открытие Оперы — на манер минималистичного ожерелья; быть может, даже на цепочке, стилизованной под сплетение черных густых ресниц.
А Мэг будет смотреть со сцены новыми глазами — на свои старые, заспиртованные, сияющие, как изумруды, на шее своей лучшей подруги.
Разве может быть что-то чудесней?
А этот я не успел выложить даже в самом сообществе феста (спасибо, депрессивная апатия!), но пусть будет тут всё равно.
26.10 - сумасшествие, психопатия, социопатия.
Название: Больна
Канон: Mass Effect
Форма: текст
Категория: фемслэш
Персонажи/пейринг: Моринт/Неф
Рейтинг: R
Предупреждения: смерть персонажа (каноничная)
Ссылка: ficbook.net/readfic/7505906
читать дальше— Дома говорили, что я больна, — доверительно шепчет она на ухо Неф. Темные волосы (эта забавная особенность человеческих особей) шевелятся от ее дыхания.
— Ты? Ты самая здравомыслящая… — Неф поворачивается, опираясь на локоть; ее глаза, уже затуманенные халлексом, расширяются от удивления.
Моринт со смехом прижимает палец к ее губам.
Губы Неф расходятся под этим прикосновением, и Моринт не может устоять — проталкивает палец чуть глубже. Неф поддается — втягивает в рот, прихватывает зубами, обводит языком.
— Для тебя, — говорит Моринт, накрывая другой ладонью одну из грудей Неф и слегка, но резко, сжимая, — так оно и есть. Вот поэтому…
Неф еще раз целует — с причмокиванием — подушечку ее пальца, а следом проходит жадными губами до середины ладони.
— Поэтому я тебе и понравилась. Еще там, на выставке… Как ты на меня смотрела, я сразу… сразу поняла…
Моринт скользит ладонью от ее губ к щеке и обхватывает затылок.
— Ты выделяешься из толпы, — шепчет она снова, на этот раз тише. — Ты всегда выделялась, ты всегда знала, что они, масса, донный ил, не поймут тебя по-настоящему. До конца.
Неф кивнула бы вновь — если бы хватка Моринт не была такой крепкой. Ее щеки алеют — так приливает к ним человеческая кровь. По контрасту с темной обивкой и покрывалом это смотрится дивно.
— Ты прячешь себя, но нельзя же прятаться вечно. — Она дышит Неф в самые губы — и та тянется за поцелуем, но Моринт тут же отстраняется, взамен обхватывая ее чуть отставленную ногу своей. Неф моргает с тенью обиды — которая тут же пропадает с лица, стоит Моринт вытянуться с ней рядом, соприкасаясь сосками на полных грудях. — И тогда… Знаешь, что тогда происходит? — Моринт поглаживает ее затылок, неторопливо, будто поощряя ответить. Но вместо этого продолжает сама: — Тогда они ловят тебя и говорят, что ты ненормальная.
— Норма — это… — Неф дышит неровно, неглубоко; ее карие глаза неотрывно глядят на Моринт. — Это посредственность.
— Вот видишь, — Моринт трется влажной промежностью о ее бедро, ритмично и плавно. — Они живут по тысяче лет — и так скучно. Посредственно. Вы, человеки, люди — горите ярче, — она облизывает сохнущие губы, еще плотнее вжимается грудью в грудь.
— А я бы хотела увидеть твой дом. Говорят, на планетах асари очень красиво... — Неф гладит ее по плечу, по руке — самыми кончиками пальцев. Дрожь слишком нежная, но это тоже приятно.
— Я не могу вернуться, — качает головой Моринт с почти неподдельным сожалением. — Я скрывалась даже от собственной матери, представляешь?
— Ты раньше не говорила… — начинает Неф — с любопытством и чем-то вроде благоговейного страха (или сочувствия? вот уж чего не хотелось), — но тут же ахает, когда ладонь Моринт прижимается к ее лобку.
— Моя мать — вот кто сумасшедший, — говорит она, поглаживая там всей ладонью, круговыми движениями, не торопясь. — Ей хочется, чтобы я была серой. Тусклой. Ничем.
— Мама… она не хотела, чтобы я ходила в «Загробную жизнь», — невпопад отзывается Неф, и в ее голосе, даже под наркотиком, вдруг звучит беспокойство. Моринт досадливо нажимает пальцем на чувствительный выступ — с силой и резко, так, что Неф даже не стонет в ответ: всхлипывает.
— При чем тут твоя мать? Я о своей, — шипит Моринт, но тут же, будто бы извиняясь, целует Неф в плечо, в шею, около уха. Слизывает с кожи терпкий пот — похожий и непохожий на электропроводящую смазку асари. — А она бешеная. Она ненавидит меня. — Моринт раздвигает складки и вдвигает один палец внутрь — толкаясь глубже и глубже с каждым следующим словом. — За то, что я хочу жить своей жизнью. Любить тех, кого хочется. — Она резко вдыхает и выдыхает сквозь нос. — Однажды я поселилась в одной деревне. Почти в лесу. — Она добавляет второй палец — и Неф откидывает голову на подушки дивана, выгибает спину. — Меня там любили. Уважали. Ценили. Местные сделали даже статую в мою честь — тебе бы понравилось: такая примитивная экспрессивность. Со мной танцевали самые красивые девы, самые свежие…
— Танцевали… как мы сейчас? — выдыхает Неф, двигая бёдрами ей навстречу.
Моринт коротко целует ее в уголок губ.
— Не ревнуй. Сейчас ведь я с тобой, верно?
— И любишь меня?
— Люблю.
— И будешь помнить меня?
— Всегда. — Моринт целует ее для убедительности: крепко и жадно. — Я выбираю только тех, кого стоит помнить. — Она поворачивает и чуть сгибает пальцы, вызывая у Неф еще один жаркий стон. — И там было много таких, много дев, которых я запомнила навсегда… А потом мать нашла меня. — Моринт делает паузу и на несколько мгновений замирает совсем: всем телом, не только влажной ладонью. — Она разбила статую. И перебила всех в деревне. Представляешь? А лечить хотели меня.
Неф вздрагивает — по-видимости, представив, — и крепче обхватывает Моринт ногами. Ёрзает на ее пальцах, почти конвульсивно — безуспешно пытаясь сама добраться до пика.
— Но здесь ее нет. — Моринт, выждав несколько ударов сердца, возобновляет движения; теперь это должно быть слаще — и желаннее. — Есть только мы.
— Только мы, — отзывается Неф, с облегчением вновь поддаваясь. — Мы… ненормальные.
Моринт улыбается в ответ — шире прежнего, целым ртом.
— Так ты хочешь увидеть?
— Почему тебя… такой считали? — Неф моргает; с трудом, но фокусирует взгляд. — Разумеется! — Ее ладони ложатся Моринт на плечи, сжимают.
У нее сильные руки скульптора, даже в расслабленном наркотическом дурмане.
— Я хочу. Я не такая, как все. Я… пойму. — Ее голос — уверенность и дрожь одновременно.
— Скажи это еще раз, — просит (почти умоляет; почти требует) Моринт. Ее шепот похож на свист. — Скажи, что ты хочешь этого. — Ее глаза не отрываются от глаз Неф: расширенных, полных трепета предвкушения.
— Хочу тебя, — выдыхает Неф почти неразборчиво, и Моринт ловит ее последние слова в поцелуй. Язык жадно скользит внутри чужого рта — а следом зрачки расширяются, и чернота, которую Моринт выпускает из них (из себя, изнутри) затапливает Неф целиком.
И Моринт стонет уже сама, стонет в голос: знала бы Неф, если бы Неф только знала, как это...
...как электрическая боль зажигает в ней нерв за нервом — алым, желтым, оранжевым и иссиня-белым, а затем обрывается пепельной тишиной...
...как ее нейронные связи вспыхивают ярко-ярко, распадаясь на блики фейерверка...
...как ее рот раскрывается в беззвучном крике — челюсть почти падает вниз, с такой лёгкостью и быстротой этой происходит, — а из носа начинает течь кровь...
(Кровь Моринт потом вытирает влажной салфеткой; это некрасиво и портит Неф.)
(Сосуды в глазах тоже лопаются, но веки довольно легко опустить.)
...как ее внутренние мышцы сжимаются в последних конвульсиях вокруг пальцев Моринт, едва не ломая кости...
...как всё, что было в ней яркого и трепещущего, перетекает в Моринт, сворачивается в синапсах, навсегда оставаясь внутри: глубже и теснее, чем это только можно представить.
Моринт моргает, втягивает носом еще теплый воздух. Поводит плечами. Наклоняется между ног Неф и слизывает оттуда всю ароматную влагу, пока та не успела остыть.
Приведя затем Неф в порядок, она складывает той руки на груди в качестве финального штриха — только синего цветка и не хватает, чтобы получилось произведение искусства. Инсталляция. Жаль только, недолговечная.
— Ну вот видишь. Какая же я больная? — сыто и нежно улыбается Моринт, поглаживая Неф по мокрым волосам.
Разве совершенный хищник — болен?
30.10 - хирургическое вмешательство
Название: Объектность
Канон: The Sims 2
Форма: текст (мини)
Пейринг/Персонажи: Нервный Объект|(/)Паскаль Кюриос, Цирцея Бикер, упоминается вскользь недобровольный Локи Бикер/Нервный Объект
Категория: джен, преслэш
Рейтинг: PG-13
Примечание/Предупреждения: медицинские эксперименты, упоминается сексуальное и несексуальное насилие, плохо осознаваемый фокальным персонажем UST
Ссылка: ficbook.net/readfic/7503341
читать дальше«Я не хочу», — думает Нервный. Мысль выцветшая, пресная, вялая. Как и большинство его мыслей.
На самом деле, из его тела давным-давно вымыта, вылущена способность сопротивляться. Сжатые в тонких пальцах Цирцеи Бикер, его запястья сейчас не сильнее, чем у ребенка.
Крепления защёлкиваются на руках и ногах со знакомым металлическим звуком.
— Будь хорошим мальчиком, — говорит Цирцея. — Не дергайся.
«Я не хороший», — думает Нервный, глядя на нее неподвижными, немигающими глазами. Он вжимается в спинку медицинского кресла: в тщетной и нелепой попытке отодвинуться как можно дальше.
Цирцею он боится куда сильнее, чем Локи. Тот может рычать на него, и ударять по лицу, и раздвигать ему ноги, прижимая всем телом к полу; но не способен в одно движение и несколько слов довести Нервного до обморочных рыданий и пронзительных, всем существом, сожалений о том, что не умер еще десять минут (еще десять лет) назад.
Ожидая, пока наполнится шприц, Цирцея скользит скучающим взглядом по его голому телу — тощему, бледному, в тонких полосках шрамов и швов, редко открытому для другого света, кроме лабораторных ламп. Ей, в отличие от ее мужа, это тело нисколько не интересно.
Цирцея действительно видит в нем только Объект.
— Ты снова вернулся поздно, — замечает она. — Это безответственно. — Ее голос холоден, почти безучастен. Почти брезглив.
Нервный застыл бы на месте — не будь он уже обездвижен.
— При нашем с Локи рабочем графике на свободные исследования можно потратить только ограниченные часы. И нам еще нужно время на сон.
С тех самых пор, как его отдали сюда на усыновление (сдали сюда на опыты) все передвижения Нервного ограничивались двором и подвалом. (Школу он не посещал. Бикеры настояли на домашнем обучении).
Ему никто ничего не запрещал, нет. Он просто… не выходил. Вот и всё.
(Зачем бы ему?)
Ворота не запирались. Только камера, установленная на одной из опор высокой ограды, поворачивалась вслед его шагам, следя красным сверлящим глазом — но это было нормально. Нервный и представить не мог, чтобы что-то из сделанного им прошло незамеченным.
Когда он достиг совершеннолетнего возраста (не то чтобы что-то мешало Локи до этого; Нервный не понимал, почему тот произносит эти слова — «совершеннолетний возраст» — с таким болезненным и мстительным удовольствием, хватая его за загривок и наклоняя над столом) — Цирцея решила выдавать ему наличные. Время от времени: потертыми банкнотами и блестящими монетками, которые он от скуки раскладывал столбиками и рядами, пока не приучился хоть как-то считать.
Но деньги, когда их наберется сколько-то, обычно тратят. Где-нибудь... в городе. Так ведь. Так?
(Взгляд Нервного беспомощно мечется из одного пустого и серого угла в другой.)
Само собой, ему следовало знать лучше.
Для Цирцеи это был только контрольный эксперимент.
И если результат расходится с ожидаемым, тем хуже для результата.
— Тебе стоило бы яснее осознавать свою ответственность. — Цирцея придирчиво проверяет, всё ли в порядке: капля густого, прозрачного вещества выступает на кончике иглы. — Или… — Цирцея приподнимает Нервного за подбородок свободной рукой; латексная поверхность перчатки натягивает кожу и холодит. Ощущение неприятное — но таковы почти все ощущения Нервного. Это нормально; обыкновенно. — Или ты случайно решил, будто можно обманывать свою семью?
Нервный сглатывает.
«Я не».
Не.
Не…
Но он не может — не может проговорить отрицания, даже вялого.
Потому что ему действительно захотелось, чтобы эти несколько (случайных, случайных) встреч были стерты отовсюду, кроме его, Нервного, памяти.
Цирцея поворачивает его голову прямиком к округлой и яркой лампе в самом центре чуть скошенного потолка. (Шея слегка похрустывает).
Нервный не может закрыть глаза, только вяло смаргивать собирающиеся в углах слёзы. Цирцея смотрит ему в лицо чуть искоса, с хмурым отстраненным интересом: точно может увидеть на дне его глазных яблок перевернутое изображение чужого лица.
Того, которое здесь неуместно. «Не отвечает заданным условиям» — как любит говорит Цирцея. Цирцея — учёный, это ему известно с детства. Оба Бикера — настоящие учёные. Учёным прилично делать и говорить всё то же самое, что они. Учёные — выше своих объектов.
Но Паскаль — тоже учёный.
У Паскаля добрая улыбка и мягкий прищур близоруких глаз.
Паскаль одевается в мешковатую одежду — «спортивную», он так говорит, — и не стрижёт волосы. Те спадают ниже плеч, и подкрашены у кончиков в цвет каких-то химических реактивов. «Опыты брата», — говорит Паскаль с улыбкой. — «Потом состригу. Пока мне не жалко». И только смеется еще — когда Нервный протягивает руку и неуверенно касается прядей подушечками пальцев.
Паскаль сам берет его за плечо или за руку — не для того, чтобы осмотреть, или встряхнуть, или поставить в нужную позу: осторожно, но уверенно. Паскаль угощает его кофе с мороженым — и ни то, ни другое не кажется Нервному по-обычному безвкусным. (Это тревожит — но ровно до тех пор, пока Паскаль не усмехается: «У тебя такое лицо, как будто ты в жизни ничего лучше не пробовал» — и Нервный с ужасом чувствует, как его собственные губы расходятся, точно края хирургического разреза.)
Паскаль пытается рассказывать о том, чем занимается в своем институте — что-то там с переменными звездами; Нервный мало что понимает, но ему все равно интересно слушать. Впервые в жизни ему кто-то что-то объясняет — именно ему.
— Молчание — знак согласия, — объявляет, поджав губы, Цирцея. И меняет положение кресла — из вертикального в наклонное.
Нервный вздрагивает опять. Его голова теперь зафиксирована так же надежно, как и всё остальное: двумя металлическими полосками, сложенными наподобие шлема.
— Теперь тебе придется хорошо постараться. Выложиться на максимум. Иначе как мы сможем опять тебе доверять?
Цирцея чуть сильнее, насколько позволяет кресло, раздвигает его бедра, деловито осматривает, проводит пальцами — находит подходящее место, на самом стыке между бедром и промежностью, и слегка надавливает. Сосуд прощупывается ровно там, где она ожидала: Нервный чувствует, как кровь торопливо бьется навстречу.
На его руках вены иногда исчезают совсем, будто пугаются процедур гораздо сильнее самого Нервного.
Его руки покрыты красно-бурыми точками и накладывающимися один на другой оттисками синяков. Никогда не бывает слишком много процедур. Бывает только слишком мало Объекта.
Цирцея надавливает на поршень — привычным плавным движением. Ее лицо неподвижно, как зеленая маска — которую она всегда надевает, прежде чем уезжать на работу, но которую никогда не носит здесь.
По мышцам Нервного пробегает ток. Бедро дёргается — почти; и этого уже слишком много для него, слишком дерзко — потому что еще немного, и он бы ударил этой ногой Цирцею. Ненамеренно, случайно. Но ударил бы — и даже почувствовал от этого… Что он, Нервный, почувствовал бы?
Что-то пошло не так. Что-то непоправимо не так, и Нервный не знает слова для этого «чего-то».
Цирцея защипывает кожу на месте укола, чтобы не выступала кровь. Берет ещё один шприц: на этот раз наполненный заранее. Некоторые вещества хранятся дольше других; Нервный в основном различает их по цветам.
Что сказал бы Паскаль, увидев его сейчас? (Нервный не думает: «увидев его таким» — «таким» он был как раз с Паскалем в те несколько вечеров; сейчас он — обыкновенный. Такой, как всегда.)
Но, впрочем, если бы это делал Паскаль — неважно, чего ради — Нервный (наверное) соглашался бы сам. Мысль странная; почти невозможная — как сама перспектива хоть какого-то выбора.
Но если бы Паскаль действительно попросил его — так же, как просил сесть рядом с ним на скамейку рядом с общественной площадкой для наблюдений за звёздами в тот, первый, раз, — Нервный бы лег на стол: спустил бы штаны и стащил майку, давая возможность рассмотреть и ощупать, снаружи и изнутри: чуткими, любопытными пальцами без перчаток, так непохожими на пальцы Цирцеи (или на шершавые ладони Локи).
А если Паскаль захотел бы, как Локи год назад, снять с его руки слой кожи на образцы — только вот есть ли у астрофизиков для этого специальные инструменты, такие же, как у Бикеров?.. — Нервный бы попросил его оставить там свое имя. Внутри. Вырезать или выжечь кислотой, а потом пришить новую кожу обратно: чтобы хотя бы это никто больше у Нервного не забрал.
Нервный снова вздрагивает. Облизывает губы — непроизвольно и быстро. Дрожь стекает по спине и груди, собираясь где-то внизу. Там, где любит хватать и грубо сжимать его Локи.
«Но я же не…» — Нервный не успевает додумать. Звук, с которым Цирцея стягивает перчатки, хлёстко отдается в ушах и в остальном теле.
— Говорят, Паскаль и Видкунд Кьюриосы экспериментируют с искусственным оплодотворением мужских организмов. — Цирцея замечает об этом вскользь, отправляя использованный шприц в корзину. — Мы не можем позволить им получить преимущество, верно?
Дрожь исчезает — будто смахнули тряпкой. Пальцы неуклюже, неумело стискиваются на подлокотниках — он отвык от таких бессмысленных попыток отгородиться от боли.
— Удачно, что у нас есть подготовленные образцы тканей. Я предпочла бы вырастить нео-орган сразу in vivo, однако Локи… — Цирцея хмурится, подносит палец к губам. — Хирургическое вмешательство, по его словам, должно быть финальным этапом. На том и остановимся.
Цирцея поглаживает его по животу, по нижней подрагивающей части — мерными, продольными движениями пальцев. Словно уже представляет, где проложит разрезы. Где войдет в него тонкими холодными иглами и лезвиями, так, как никогда не входил — и не станет входить больше — никто другой.
— Им придется ставить эксперименты на себе самих. — Уголок рта Цирцеи вздрагивает, почти кривится, искажая лицо. Но Нервный, обморочно обмякший в кресле, покрывшийся новым слоем липкого пота, едва ли способен сейчас увидеть в этом какую-либо уступку. — Но у нас есть ты. Так ты наконец докажешь, что в самом деле член семьи. Что мы не зря взяли тебя под опеку.
Цирцея щелкает пальцами в кармане халата — и ловко прицепляет Нервному на бедро пластырь, пропитанный чем-то слабо пахучим.
— Еще небольшой курс гормональной терапии в качестве дополнения, — обещает она, — и ты будешь готов. Локи сдаст нам материал, когда твой квази-цикл войдет в норму. Не беспокойся: в этот день я точно позабочусь о том, чтобы включить в воротах сигнализацию. — Её губы не улыбаются. В отличие от глаз.
«Я не хочу. Нет. Нет».
Нервный широко распахивает рот — но за много лет, проведенных в качестве объекта экспериментов в подвале Бикеров, его крик давным-давно уже стал беззвучным.
Так-то вообще закончился и фест, и октябрь - а черновики остались; правда, из них два стихотворения, которые потом можно будет допилить отдельно.
Но в целом я доволен этим опытом. Было интересно - во-первых, потому что всяческую рейтинговую ебанину пишешь не ради закрытия левела на ФБ (тем более, там-то чаще "станки-станки-станки"), а по велению внутренностей. А во-вторых, потому, что обычно я пишу медленно, и пытаюсь как-то с этим бороться с переменным успехом. Но оказалось, что результат если и зависит от времени, то нелинейно. Над этим стоит еще подумать.
17.10 - травмы глаз
Название: Между операциями
Канон: Repo! The genetic opera
Форма: текст
Персонажи: Марни | Мэг
Категория: джен, намек на фем
Рейтинг: R
Предупреждения: описание последствий медицинской операции
Ссылка: ficbook.net/readfic/7458293/18991152
читать дальшеДоктор сдаётся. Только накидывает ей на плечи белый халат и устраивает на ее волосах — неожиданно неловкими, как деревянными, руками — полупрозрачную шапочку. Делает это — и сразу же отходит на шаг, отводит глаза.
Глупый доктор боится. Марни качает головой, беспечно фыркает: было бы, чего. Или кого.
(Можно подумать, она стала бы жаловаться Ротти на какие-то мелочи.)
Она проскальзывает за дверь — в тишину, щекочущую ноздри. Она ни разу за свою жизнь не была подолгу в больницах: просто не нужно было — так что запахи и цвета ей в новинку. Палата — почти один в один как на глянцевом развороте «Anathomy Times»: с окном во всю стену и полным набором удобств. Больничная койка посередине — сливочно-кремовая, воздушная: подушки, подстраивающиеся к положению тела, и ортопедический матрас. (Всё самое лучшее — для лучшей певицы будущей Оперы: в точности, как Марни заказывала.)
Мэг лежит, вытянув руки вдоль тела. Ее волосы укрыты чем-то вроде белого колпака. Грудь поднимается мерно и медленно: значит, спит.
Марни вынуждена ориентироваться на это. По глазам ведь ничего — сейчас — не понять.
Марни садится рядом, всматривается в спокойное, гладкое лицо. Скользит взглядом по отсутствующим — сбритым — бровям, по швам и распоркам, которые удерживают глазницу в наиболее подходящем для следующей операции положении.
Марни проводит пальцами по надбровьям, неторопливо спускается к границе нижнего века, а следом снова возвращается к верхнему. Пустоты на месте глаз делают лицо Мэг почти кукольным, еще более хрупким и нежным.
Там внутри нет ни следа слизи или другой подобной субстанции; даже мышечные волокна тщательно вычищены, и остался только обнаженный пучок нервов: открытых, чувствительных донельзя.
Это… прекрасно. У Марни просто дыхание перехватывает.
Ей хочется опустить палец — хотя бы мизинец, хотя бы кончик ногтя — в ямку глазницы. Нажать — но только совсем легонько, по-птичьи. Только чтобы почувствовать — мягкое, уязвимое, нежнее нежного; такое, чего у Марни не было ни с кем, ни с женщиной, ни с мужчиной.
— Это ты, Марни? — голос Мэг — шёпот, шуршащий, бархатный. Робкий — как никогда на сцене (как всегда — рядом с ней, Марни).
— Я, — отвечает она. Пальцы стремительно вспархивают со щёк, опускаются поверх чувствительных бледных ладоней.
— Всё… хорошо? — спрашивает Мэг, переплетая их пальцы, бережно и осторожно — ее действия, действия слепой, неизменно были бережными и осторожными.
— Лучше и быть не может, — Марни улыбается: вкладывает улыбку в каждый произнесенный слог, чтобы Мэг почувствовала.
— Но я по-прежнему не вижу, — Мэг сообщает это без жалобы, даже без интонации.
— Прошла пока только первая операция. Второй и третий этапы длятся, мне говорили, по много часов, чуть ли не до суток. Поэтому сейчас тебе надо отдохнуть.
— Ты побудешь со мной?
Марни без слов сжимает пальцы Мэг в своих — тоже изящных, но более сильных. И ласково смотрит в бархатистую пустоту, куда совсем скоро лягут новейшие из имплантов «ГенКо».
Сердце бьется медленно, сладко от предвкушения.
Она еще в самом начале попросила Ротти: путь хирурги извлекут глазные яблоки Мэг целиком.
Они станут замечательным талисманом — на счастье.
Марни сможет даже надеть их на открытие Оперы — на манер минималистичного ожерелья; быть может, даже на цепочке, стилизованной под сплетение черных густых ресниц.
А Мэг будет смотреть со сцены новыми глазами — на свои старые, заспиртованные, сияющие, как изумруды, на шее своей лучшей подруги.
Разве может быть что-то чудесней?
А этот я не успел выложить даже в самом сообществе феста (спасибо, депрессивная апатия!), но пусть будет тут всё равно.
26.10 - сумасшествие, психопатия, социопатия.
Название: Больна
Канон: Mass Effect
Форма: текст
Категория: фемслэш
Персонажи/пейринг: Моринт/Неф
Рейтинг: R
Предупреждения: смерть персонажа (каноничная)
Ссылка: ficbook.net/readfic/7505906
читать дальше— Дома говорили, что я больна, — доверительно шепчет она на ухо Неф. Темные волосы (эта забавная особенность человеческих особей) шевелятся от ее дыхания.
— Ты? Ты самая здравомыслящая… — Неф поворачивается, опираясь на локоть; ее глаза, уже затуманенные халлексом, расширяются от удивления.
Моринт со смехом прижимает палец к ее губам.
Губы Неф расходятся под этим прикосновением, и Моринт не может устоять — проталкивает палец чуть глубже. Неф поддается — втягивает в рот, прихватывает зубами, обводит языком.
— Для тебя, — говорит Моринт, накрывая другой ладонью одну из грудей Неф и слегка, но резко, сжимая, — так оно и есть. Вот поэтому…
Неф еще раз целует — с причмокиванием — подушечку ее пальца, а следом проходит жадными губами до середины ладони.
— Поэтому я тебе и понравилась. Еще там, на выставке… Как ты на меня смотрела, я сразу… сразу поняла…
Моринт скользит ладонью от ее губ к щеке и обхватывает затылок.
— Ты выделяешься из толпы, — шепчет она снова, на этот раз тише. — Ты всегда выделялась, ты всегда знала, что они, масса, донный ил, не поймут тебя по-настоящему. До конца.
Неф кивнула бы вновь — если бы хватка Моринт не была такой крепкой. Ее щеки алеют — так приливает к ним человеческая кровь. По контрасту с темной обивкой и покрывалом это смотрится дивно.
— Ты прячешь себя, но нельзя же прятаться вечно. — Она дышит Неф в самые губы — и та тянется за поцелуем, но Моринт тут же отстраняется, взамен обхватывая ее чуть отставленную ногу своей. Неф моргает с тенью обиды — которая тут же пропадает с лица, стоит Моринт вытянуться с ней рядом, соприкасаясь сосками на полных грудях. — И тогда… Знаешь, что тогда происходит? — Моринт поглаживает ее затылок, неторопливо, будто поощряя ответить. Но вместо этого продолжает сама: — Тогда они ловят тебя и говорят, что ты ненормальная.
— Норма — это… — Неф дышит неровно, неглубоко; ее карие глаза неотрывно глядят на Моринт. — Это посредственность.
— Вот видишь, — Моринт трется влажной промежностью о ее бедро, ритмично и плавно. — Они живут по тысяче лет — и так скучно. Посредственно. Вы, человеки, люди — горите ярче, — она облизывает сохнущие губы, еще плотнее вжимается грудью в грудь.
— А я бы хотела увидеть твой дом. Говорят, на планетах асари очень красиво... — Неф гладит ее по плечу, по руке — самыми кончиками пальцев. Дрожь слишком нежная, но это тоже приятно.
— Я не могу вернуться, — качает головой Моринт с почти неподдельным сожалением. — Я скрывалась даже от собственной матери, представляешь?
— Ты раньше не говорила… — начинает Неф — с любопытством и чем-то вроде благоговейного страха (или сочувствия? вот уж чего не хотелось), — но тут же ахает, когда ладонь Моринт прижимается к ее лобку.
— Моя мать — вот кто сумасшедший, — говорит она, поглаживая там всей ладонью, круговыми движениями, не торопясь. — Ей хочется, чтобы я была серой. Тусклой. Ничем.
— Мама… она не хотела, чтобы я ходила в «Загробную жизнь», — невпопад отзывается Неф, и в ее голосе, даже под наркотиком, вдруг звучит беспокойство. Моринт досадливо нажимает пальцем на чувствительный выступ — с силой и резко, так, что Неф даже не стонет в ответ: всхлипывает.
— При чем тут твоя мать? Я о своей, — шипит Моринт, но тут же, будто бы извиняясь, целует Неф в плечо, в шею, около уха. Слизывает с кожи терпкий пот — похожий и непохожий на электропроводящую смазку асари. — А она бешеная. Она ненавидит меня. — Моринт раздвигает складки и вдвигает один палец внутрь — толкаясь глубже и глубже с каждым следующим словом. — За то, что я хочу жить своей жизнью. Любить тех, кого хочется. — Она резко вдыхает и выдыхает сквозь нос. — Однажды я поселилась в одной деревне. Почти в лесу. — Она добавляет второй палец — и Неф откидывает голову на подушки дивана, выгибает спину. — Меня там любили. Уважали. Ценили. Местные сделали даже статую в мою честь — тебе бы понравилось: такая примитивная экспрессивность. Со мной танцевали самые красивые девы, самые свежие…
— Танцевали… как мы сейчас? — выдыхает Неф, двигая бёдрами ей навстречу.
Моринт коротко целует ее в уголок губ.
— Не ревнуй. Сейчас ведь я с тобой, верно?
— И любишь меня?
— Люблю.
— И будешь помнить меня?
— Всегда. — Моринт целует ее для убедительности: крепко и жадно. — Я выбираю только тех, кого стоит помнить. — Она поворачивает и чуть сгибает пальцы, вызывая у Неф еще один жаркий стон. — И там было много таких, много дев, которых я запомнила навсегда… А потом мать нашла меня. — Моринт делает паузу и на несколько мгновений замирает совсем: всем телом, не только влажной ладонью. — Она разбила статую. И перебила всех в деревне. Представляешь? А лечить хотели меня.
Неф вздрагивает — по-видимости, представив, — и крепче обхватывает Моринт ногами. Ёрзает на ее пальцах, почти конвульсивно — безуспешно пытаясь сама добраться до пика.
— Но здесь ее нет. — Моринт, выждав несколько ударов сердца, возобновляет движения; теперь это должно быть слаще — и желаннее. — Есть только мы.
— Только мы, — отзывается Неф, с облегчением вновь поддаваясь. — Мы… ненормальные.
Моринт улыбается в ответ — шире прежнего, целым ртом.
— Так ты хочешь увидеть?
— Почему тебя… такой считали? — Неф моргает; с трудом, но фокусирует взгляд. — Разумеется! — Ее ладони ложатся Моринт на плечи, сжимают.
У нее сильные руки скульптора, даже в расслабленном наркотическом дурмане.
— Я хочу. Я не такая, как все. Я… пойму. — Ее голос — уверенность и дрожь одновременно.
— Скажи это еще раз, — просит (почти умоляет; почти требует) Моринт. Ее шепот похож на свист. — Скажи, что ты хочешь этого. — Ее глаза не отрываются от глаз Неф: расширенных, полных трепета предвкушения.
— Хочу тебя, — выдыхает Неф почти неразборчиво, и Моринт ловит ее последние слова в поцелуй. Язык жадно скользит внутри чужого рта — а следом зрачки расширяются, и чернота, которую Моринт выпускает из них (из себя, изнутри) затапливает Неф целиком.
И Моринт стонет уже сама, стонет в голос: знала бы Неф, если бы Неф только знала, как это...
...как электрическая боль зажигает в ней нерв за нервом — алым, желтым, оранжевым и иссиня-белым, а затем обрывается пепельной тишиной...
...как ее нейронные связи вспыхивают ярко-ярко, распадаясь на блики фейерверка...
...как ее рот раскрывается в беззвучном крике — челюсть почти падает вниз, с такой лёгкостью и быстротой этой происходит, — а из носа начинает течь кровь...
(Кровь Моринт потом вытирает влажной салфеткой; это некрасиво и портит Неф.)
(Сосуды в глазах тоже лопаются, но веки довольно легко опустить.)
...как ее внутренние мышцы сжимаются в последних конвульсиях вокруг пальцев Моринт, едва не ломая кости...
...как всё, что было в ней яркого и трепещущего, перетекает в Моринт, сворачивается в синапсах, навсегда оставаясь внутри: глубже и теснее, чем это только можно представить.
Моринт моргает, втягивает носом еще теплый воздух. Поводит плечами. Наклоняется между ног Неф и слизывает оттуда всю ароматную влагу, пока та не успела остыть.
Приведя затем Неф в порядок, она складывает той руки на груди в качестве финального штриха — только синего цветка и не хватает, чтобы получилось произведение искусства. Инсталляция. Жаль только, недолговечная.
— Ну вот видишь. Какая же я больная? — сыто и нежно улыбается Моринт, поглаживая Неф по мокрым волосам.
Разве совершенный хищник — болен?
30.10 - хирургическое вмешательство
Название: Объектность
Канон: The Sims 2
Форма: текст (мини)
Пейринг/Персонажи: Нервный Объект|(/)Паскаль Кюриос, Цирцея Бикер, упоминается вскользь недобровольный Локи Бикер/Нервный Объект
Категория: джен, преслэш
Рейтинг: PG-13
Примечание/Предупреждения: медицинские эксперименты, упоминается сексуальное и несексуальное насилие, плохо осознаваемый фокальным персонажем UST
Ссылка: ficbook.net/readfic/7503341
читать дальше«Я не хочу», — думает Нервный. Мысль выцветшая, пресная, вялая. Как и большинство его мыслей.
На самом деле, из его тела давным-давно вымыта, вылущена способность сопротивляться. Сжатые в тонких пальцах Цирцеи Бикер, его запястья сейчас не сильнее, чем у ребенка.
Крепления защёлкиваются на руках и ногах со знакомым металлическим звуком.
— Будь хорошим мальчиком, — говорит Цирцея. — Не дергайся.
«Я не хороший», — думает Нервный, глядя на нее неподвижными, немигающими глазами. Он вжимается в спинку медицинского кресла: в тщетной и нелепой попытке отодвинуться как можно дальше.
Цирцею он боится куда сильнее, чем Локи. Тот может рычать на него, и ударять по лицу, и раздвигать ему ноги, прижимая всем телом к полу; но не способен в одно движение и несколько слов довести Нервного до обморочных рыданий и пронзительных, всем существом, сожалений о том, что не умер еще десять минут (еще десять лет) назад.
Ожидая, пока наполнится шприц, Цирцея скользит скучающим взглядом по его голому телу — тощему, бледному, в тонких полосках шрамов и швов, редко открытому для другого света, кроме лабораторных ламп. Ей, в отличие от ее мужа, это тело нисколько не интересно.
Цирцея действительно видит в нем только Объект.
— Ты снова вернулся поздно, — замечает она. — Это безответственно. — Ее голос холоден, почти безучастен. Почти брезглив.
Нервный застыл бы на месте — не будь он уже обездвижен.
— При нашем с Локи рабочем графике на свободные исследования можно потратить только ограниченные часы. И нам еще нужно время на сон.
С тех самых пор, как его отдали сюда на усыновление (сдали сюда на опыты) все передвижения Нервного ограничивались двором и подвалом. (Школу он не посещал. Бикеры настояли на домашнем обучении).
Ему никто ничего не запрещал, нет. Он просто… не выходил. Вот и всё.
(Зачем бы ему?)
Ворота не запирались. Только камера, установленная на одной из опор высокой ограды, поворачивалась вслед его шагам, следя красным сверлящим глазом — но это было нормально. Нервный и представить не мог, чтобы что-то из сделанного им прошло незамеченным.
Когда он достиг совершеннолетнего возраста (не то чтобы что-то мешало Локи до этого; Нервный не понимал, почему тот произносит эти слова — «совершеннолетний возраст» — с таким болезненным и мстительным удовольствием, хватая его за загривок и наклоняя над столом) — Цирцея решила выдавать ему наличные. Время от времени: потертыми банкнотами и блестящими монетками, которые он от скуки раскладывал столбиками и рядами, пока не приучился хоть как-то считать.
Но деньги, когда их наберется сколько-то, обычно тратят. Где-нибудь... в городе. Так ведь. Так?
(Взгляд Нервного беспомощно мечется из одного пустого и серого угла в другой.)
Само собой, ему следовало знать лучше.
Для Цирцеи это был только контрольный эксперимент.
И если результат расходится с ожидаемым, тем хуже для результата.
— Тебе стоило бы яснее осознавать свою ответственность. — Цирцея придирчиво проверяет, всё ли в порядке: капля густого, прозрачного вещества выступает на кончике иглы. — Или… — Цирцея приподнимает Нервного за подбородок свободной рукой; латексная поверхность перчатки натягивает кожу и холодит. Ощущение неприятное — но таковы почти все ощущения Нервного. Это нормально; обыкновенно. — Или ты случайно решил, будто можно обманывать свою семью?
Нервный сглатывает.
«Я не».
Не.
Не…
Но он не может — не может проговорить отрицания, даже вялого.
Потому что ему действительно захотелось, чтобы эти несколько (случайных, случайных) встреч были стерты отовсюду, кроме его, Нервного, памяти.
Цирцея поворачивает его голову прямиком к округлой и яркой лампе в самом центре чуть скошенного потолка. (Шея слегка похрустывает).
Нервный не может закрыть глаза, только вяло смаргивать собирающиеся в углах слёзы. Цирцея смотрит ему в лицо чуть искоса, с хмурым отстраненным интересом: точно может увидеть на дне его глазных яблок перевернутое изображение чужого лица.
Того, которое здесь неуместно. «Не отвечает заданным условиям» — как любит говорит Цирцея. Цирцея — учёный, это ему известно с детства. Оба Бикера — настоящие учёные. Учёным прилично делать и говорить всё то же самое, что они. Учёные — выше своих объектов.
Но Паскаль — тоже учёный.
У Паскаля добрая улыбка и мягкий прищур близоруких глаз.
Паскаль одевается в мешковатую одежду — «спортивную», он так говорит, — и не стрижёт волосы. Те спадают ниже плеч, и подкрашены у кончиков в цвет каких-то химических реактивов. «Опыты брата», — говорит Паскаль с улыбкой. — «Потом состригу. Пока мне не жалко». И только смеется еще — когда Нервный протягивает руку и неуверенно касается прядей подушечками пальцев.
Паскаль сам берет его за плечо или за руку — не для того, чтобы осмотреть, или встряхнуть, или поставить в нужную позу: осторожно, но уверенно. Паскаль угощает его кофе с мороженым — и ни то, ни другое не кажется Нервному по-обычному безвкусным. (Это тревожит — но ровно до тех пор, пока Паскаль не усмехается: «У тебя такое лицо, как будто ты в жизни ничего лучше не пробовал» — и Нервный с ужасом чувствует, как его собственные губы расходятся, точно края хирургического разреза.)
Паскаль пытается рассказывать о том, чем занимается в своем институте — что-то там с переменными звездами; Нервный мало что понимает, но ему все равно интересно слушать. Впервые в жизни ему кто-то что-то объясняет — именно ему.
— Молчание — знак согласия, — объявляет, поджав губы, Цирцея. И меняет положение кресла — из вертикального в наклонное.
Нервный вздрагивает опять. Его голова теперь зафиксирована так же надежно, как и всё остальное: двумя металлическими полосками, сложенными наподобие шлема.
— Теперь тебе придется хорошо постараться. Выложиться на максимум. Иначе как мы сможем опять тебе доверять?
Цирцея чуть сильнее, насколько позволяет кресло, раздвигает его бедра, деловито осматривает, проводит пальцами — находит подходящее место, на самом стыке между бедром и промежностью, и слегка надавливает. Сосуд прощупывается ровно там, где она ожидала: Нервный чувствует, как кровь торопливо бьется навстречу.
На его руках вены иногда исчезают совсем, будто пугаются процедур гораздо сильнее самого Нервного.
Его руки покрыты красно-бурыми точками и накладывающимися один на другой оттисками синяков. Никогда не бывает слишком много процедур. Бывает только слишком мало Объекта.
Цирцея надавливает на поршень — привычным плавным движением. Ее лицо неподвижно, как зеленая маска — которую она всегда надевает, прежде чем уезжать на работу, но которую никогда не носит здесь.
По мышцам Нервного пробегает ток. Бедро дёргается — почти; и этого уже слишком много для него, слишком дерзко — потому что еще немного, и он бы ударил этой ногой Цирцею. Ненамеренно, случайно. Но ударил бы — и даже почувствовал от этого… Что он, Нервный, почувствовал бы?
Что-то пошло не так. Что-то непоправимо не так, и Нервный не знает слова для этого «чего-то».
Цирцея защипывает кожу на месте укола, чтобы не выступала кровь. Берет ещё один шприц: на этот раз наполненный заранее. Некоторые вещества хранятся дольше других; Нервный в основном различает их по цветам.
Что сказал бы Паскаль, увидев его сейчас? (Нервный не думает: «увидев его таким» — «таким» он был как раз с Паскалем в те несколько вечеров; сейчас он — обыкновенный. Такой, как всегда.)
Но, впрочем, если бы это делал Паскаль — неважно, чего ради — Нервный (наверное) соглашался бы сам. Мысль странная; почти невозможная — как сама перспектива хоть какого-то выбора.
Но если бы Паскаль действительно попросил его — так же, как просил сесть рядом с ним на скамейку рядом с общественной площадкой для наблюдений за звёздами в тот, первый, раз, — Нервный бы лег на стол: спустил бы штаны и стащил майку, давая возможность рассмотреть и ощупать, снаружи и изнутри: чуткими, любопытными пальцами без перчаток, так непохожими на пальцы Цирцеи (или на шершавые ладони Локи).
А если Паскаль захотел бы, как Локи год назад, снять с его руки слой кожи на образцы — только вот есть ли у астрофизиков для этого специальные инструменты, такие же, как у Бикеров?.. — Нервный бы попросил его оставить там свое имя. Внутри. Вырезать или выжечь кислотой, а потом пришить новую кожу обратно: чтобы хотя бы это никто больше у Нервного не забрал.
Нервный снова вздрагивает. Облизывает губы — непроизвольно и быстро. Дрожь стекает по спине и груди, собираясь где-то внизу. Там, где любит хватать и грубо сжимать его Локи.
«Но я же не…» — Нервный не успевает додумать. Звук, с которым Цирцея стягивает перчатки, хлёстко отдается в ушах и в остальном теле.
— Говорят, Паскаль и Видкунд Кьюриосы экспериментируют с искусственным оплодотворением мужских организмов. — Цирцея замечает об этом вскользь, отправляя использованный шприц в корзину. — Мы не можем позволить им получить преимущество, верно?
Дрожь исчезает — будто смахнули тряпкой. Пальцы неуклюже, неумело стискиваются на подлокотниках — он отвык от таких бессмысленных попыток отгородиться от боли.
— Удачно, что у нас есть подготовленные образцы тканей. Я предпочла бы вырастить нео-орган сразу in vivo, однако Локи… — Цирцея хмурится, подносит палец к губам. — Хирургическое вмешательство, по его словам, должно быть финальным этапом. На том и остановимся.
Цирцея поглаживает его по животу, по нижней подрагивающей части — мерными, продольными движениями пальцев. Словно уже представляет, где проложит разрезы. Где войдет в него тонкими холодными иглами и лезвиями, так, как никогда не входил — и не станет входить больше — никто другой.
— Им придется ставить эксперименты на себе самих. — Уголок рта Цирцеи вздрагивает, почти кривится, искажая лицо. Но Нервный, обморочно обмякший в кресле, покрывшийся новым слоем липкого пота, едва ли способен сейчас увидеть в этом какую-либо уступку. — Но у нас есть ты. Так ты наконец докажешь, что в самом деле член семьи. Что мы не зря взяли тебя под опеку.
Цирцея щелкает пальцами в кармане халата — и ловко прицепляет Нервному на бедро пластырь, пропитанный чем-то слабо пахучим.
— Еще небольшой курс гормональной терапии в качестве дополнения, — обещает она, — и ты будешь готов. Локи сдаст нам материал, когда твой квази-цикл войдет в норму. Не беспокойся: в этот день я точно позабочусь о том, чтобы включить в воротах сигнализацию. — Её губы не улыбаются. В отличие от глаз.
«Я не хочу. Нет. Нет».
Нервный широко распахивает рот — но за много лет, проведенных в качестве объекта экспериментов в подвале Бикеров, его крик давным-давно уже стал беззвучным.
@темы: симы-такие-симы, чудовища, герои и эффект массы, фикрайтерство