Выменял совесть на инженерный калькулятор во втором классе начальной школы(С)
Да, я опять. Как и в прошлом году, без обязательств, но темы самые те под расписывание ручки и авто-челлендж.
Тем более, что не уверен, как смотрюсь на общем фоне.
читать дальше01.10 - истечение кровью.
Название: Betrayed
Канон: "Repo! The genetic opera"
Форма: текст, 840 слов
Категория: джен с фоновым гетом
Персонажи: Марни Уоллес, Нэйтан Уоллес
Рейтинг: PG-13(?)
Предупреждения: роды, смерть персонажа; персонаж не обладает всей полнотой информации и делает выводы соответственно.
Ссылка: ficbook.net/readfic/8672994/22147458
читать дальшеЧто-то не так.
Что-то…
Марни оглядывается по сторонам, прислушиваясь к слабой мути, сменившей тягостную головную боль — кровяное давление, так ей говорили; слизывает остаточный привкус микстуры — именно о нем, этом привкусе, ей хотелось спросить, и…
Вместо вопроса с губ срывается вскрик.
Ноги подкашиваются, и она почти падает на Нэйтана — который так и придерживал ее под руку все это время.
Ее душит изнутри, печет, распирает; тошнота поднимается горлом, бьет в зубы, и в тошноте тоже привкус — металл и соль. Всё идет кругом, и только хватка Нэйтана — держит, не отпускает. Как-то даже слишком крепко, но…
Марни все же пробует выпрямиться сама, ладонь скользит по платью — и горло взрывается новым криком, когда вторая ладонь — не веря, отбиваясь от мужниных рук, ища опровержений — прижимается к животу внизу.
Кровь. Там кровь. Кровь везде…
Марни в панике оскальзывается на липком и влажном, и мир сереет перед ее глазами.
…Цвета возвращаются; она — на столе, почему-то в домашней лаборатории Нэйтана. Подол задран, срезан по-живому, и Нэйтан…
— Тише, — говорит он твердо, своим «медицинским» голосом, останавливая ее вскинутую руку. Рука все равно тянется к животу, упрямо, снова, опять. — Я всё сделаю.
Еще больше ткани отправляется в отходное ведро. Тряпка — или что там? — касается живота, и ниже, и — нет, нет!...
Кровь продолжает течь. Липко. Жарко. Безнадежно.
Боль ослепляет.
Голова кружится.
Одна ее рука по-прежнему лежит на животе. Тот полон, но… но что-то не так. Не так!
— Тише. Тише! Марни!
Марни всё равно кричит. Не может остановиться.
Она шарит второй рукой, слепо, лихорадочно — где-то здесь, под столом, должна быть кнопка экстренного громкого вызова, где-то…
Нэйтан перехватывает эту ее руку, отводит резко, почти до боли в суставе — как будто ей мало боли! — и фиксирует на липучку.
Нэйтан, что ты мне дал, Нэйтан?!.. пытается спросить Марни, но только его имя и выходит четко.
Ей еще рано было. Рано!
Они с Нэйтаном вместе считали срок.
Сквозь муть перед глазами, розоватую, тошнотворную, Марни ищет лицо мужа.
Нэйтан что-то говорит ей, прохладно, успокоительно. Но его глаза!.. В них — ужас, какой бывает, когда сделал непоправимое — и осознал, что именно.
Марни видела этот взгляд — в зеркале, когда поняла: что ее благотворительность сделала с Мэг.
Марни не может дышать.
Кровь льется из нее, выходит толчками, а вместе с кровью…
Она всхлипывает без голоса.
Старается раскрыть ноги, вопреки еще одному спазму — шире, шире! — и напрягает мышцы, хотя не знает даже: не делает ли вдруг хуже.
Скребет пальцами по пластику, по металлу. Что-то стучит. На запястье…
— Аааааа!..
Под рукавом… браслет! Марни бьет рукой, сильнее, еще раз. Мэг поймет, они договорились, что это значит: экстренная связь с медбригадой «ГенКо», оплата постфактум.
Нэйтан оборачивается резко, морщится, сдергивает пищащий — принято! — браслет с ее руки. Запястье держит теперь обеими руками, крепко: не вырваться.
Нэйтан, почему ты не вызвал их сам?! Они твои подчиненные… Марни пытается сказать это, но не может — дыхания почти нет, все забито запахом крови, но дышать ей нужно.
Ради ребенка.
— Дочка, — пытается она сказать Нэйтану; или ей только кажется: вялый язык не шевелится, сухое горло сведено спазмом. — Дочка!..
Он сжимает ее руку еще сильнее. Жестко. Неласково.
Губы шевелятся, будто считают пульс.
Но он не смотрит, не смотрит, и — о боже, как больно, больно!.. Неужели он так и будет длить этот фарс, как будто ее смерть — теперь! — кто-то станет расследовать?!..
Во рту у нее тоже кровь. Только ли от прокушенной — невыносимо, больно, больно, — губы?..
Зачем она только согласилась выпить микстуру.
Зачем не принюхалась получше.
Зачем заперла себя тут...
Доверяла. Доверяла, поверила, кем-то там сочла. Хотя — о, да, они и вправду вместе считали сроки, еще до свадьбы, и Нэйтан не сказал ничего — хотя мог бы отказаться. Мог бы!..
Марни хотела этого ребенка. Свою девочку.
И хотела только, чтобы дочка звала отцом кого-то получше, чем Ротти Ларго.
Кого-то, кто не обрек ее подругу на полу-рабство. Кого-то, кто не избавлялся от женщин, когда они переставали его устраивать.
Не избавлялся… Тоже мне! Марни рассмеялась бы, но горло дерет даже от поверхностных вздохов.
Она рассчитывала, что Нэйтан…
Очередной спазм боли взрывает внутренности.
…что он не будет так мелочен.
Хороший-надежный-не-такой-собственник, а, Мэг, что скажешь?..
— Нэйтан, — хрипит она вопреки.
«Ненавижу», — хочется ей взамен.
В животе — как яма, дыра бездонная.
В ушах — звон, и звенят-позвякивают где-то там инструменты, с которыми возится Нэйтан.
— Я быстро, я сейчас, — как-то слишком громко бормочет он. Быстро! Медленно, медленно. Нарочно медленно. Иначе… как?
Пахнет кровью, и еще чем-то хуже, чем-то трупным. Кровь сворачивается, темнеет, и темнеет у Марни перед глазами.
Если ребенок только успеет родиться…
Крик без крика, пот на глазах, в ушах, во рту.
…если только. Бригада из «ГенКо» уже в пути.
Нэйтан кладет ей на лоб что-то мокрое. Будто гладит. Касается — так же холодно.
— Сейчас будет не больно, — шепчет он, наклоняясь к самому ее уху. Марни чуть не плачет от облечения. Он все же не станет ждать. Он не так жесток. Он убьет ее анестетиками. Превысит дозу.
Но девочка!..
«Всё только из-за того, что она — может быть, может быть! — от другого?..»
— Прости, — добавляет Нэйтан. В руку чуть выше локтя входит — холодное, острое, но эта боль — ничто по сравнению с тем, что рвет низ живота.
Издалека слышится тяжелый стук в дверь. Требовательный.
Последней своей сознательной мыслью Марни надеется, что ее дочь всё же выживет.
Выживет — и, может, заставит «отца» расплатиться.
02.10 - сумасшествие, психопатия
Название: Его работа
Канон: Repo! The genetic opera
Форма: текст, 455 слов
Категория: джен
Персонажи: Нэйтан Уоллес
Рейтинг: PG-13/R
Предупреждения: раздвоение личности (своего рода), личность Конфискатора канонично отличается от личности Нэйтана "в нормальном модусе"
Ссылка: ficbook.net/readfic/8675479/22154322
читать дальше— Это не я, — говорит Нэйтан. Не всё это. Не столько.
(Как он мог не запомнить?)
— Это я, — повторяет, с нажимом, Конфискатор. Как если бы поправлял оговорку. Не «это ты», как мог бы «внутренний голос» в старом кино — из времен до эпидемии.
Нэйтан делает шаг назад.
Конфискатор поднимает голову: да, так лучше виден результат.
— Я так устал, — бормочет Нэйтан, стараясь повернуть шею, опустить подбородок.
— Столько вызовов за одну ночь давненько не набиралось. — Конфискатор щурится. — Но это я, у меня они все расстаются с биологическим имуществом, как миленькие. Премию мне Ротти задолжал, интересно, как бы напомнить.
Нэйтан смотрит, словно со стороны, как его рука — в тонкой медицинской перчатке, не широкой «рабочей», — проходится по контейнером с органами, только что выставленным в холодильную камеру: для сохранности.
Губы раздвигаются, обнажая зубы.
Все упаковано герметично; клейма и штрих-коды — на месте, согласно спецификации. Правила «ГенКо» строги: биологическое имущество должно возвращаться, в случае неисполнения заказчиком надлежащих условий, в том же состоянии, в каком было поставлено. (В случае несоблюдения условий эксплуатации — с заказчика может быть взыскана дополнительная сумма, переводимая при необходимости в эквивалент донорской крови. Конфискатор помнит юридические документы; кое-что из них он обязан зачитывать тем, кого посещает).
Печень; две пары легких; три почки. Сердце - этих много всегда. Даже один толстый кишечник, подумать только. Не каждый извлечет без потерь.
Но конфискатор хорошо знает свою работу.
Нэйтан Уоллес, лучший из конфискаторов, делает ее безупречно.
«Неужели нет другого средства?» — спросил он тогда у Ротти.
«Я — последнее средство», — сообщал Конфискатор каждый раз тем несчастным, которые пытались умолять, предлагать еще какой-то выход, пробовать договориться неофициально.
Как можно называть это конфискацией… Нэйтан качает головой. Он убивает, убивает — пусть и законно.
Очень просто, конечно. Как он мог позабыть. Конфискатор кривит рот, недобро щерится. Эти люди сами согласились считать части своих тел таким же имуществом, как кухонный комбайн или автомобиль.
Если кто-то сделал следующий шаг и решил, что без сердца и легких те обойдутся точно так же, как без машины — это только логично.
А его, Конфискатора, работа…
…его работа была лечить, помогать людям. В животе у Нэйтана скручивается жгутом пустота. Как будто тоже не хватает чего-то жизненно-важного, хотя его показатели — он проверяется перед каждым выходом — безупречны.
Конфискатор уверенно кладет ладонь на дверцу холодильной камеры; захлопывает. Но холод не исчезает.
Он поворачивается к черной сумке: инструменты и склянки скиданы туда кое-как. Конфискатору порой приходится исчезать быстро.
Надо всё разобрать. Завтрашняя ночь ждать не станет.
Нэйтан чувствует, как руки у него трясутся. Трясется подбородок — то ли рассмеяться тянет, то ли заплакать.
— Нельзя сомневаться, — говорит он (кто — он?) твердо (сквозь стучащие зубы). — Только так можно защитить Шайло.
Мысли о Шайло — теплые.
Цвета свежей крови.
Да, точно. Нэйтан прикрывает глаза, успокаивается. Позволяет рукам самим сортировать инструменты, чистить, мыть, обрабатывать от крови и микроорганизмов, раскладывать по футлярам и держателям. Он врач; ему это привычно.
Конфискатор между делом смотрит в свое отражение в гладком скальпеле.
Конфискатор улыбается.
04.10 - пытки.
Название: В застенках
Канон: Warhammer 40K
Форма: текст, 1575 слов
Категория: джен
Персонажи: инквизитор-радикал и его свита (авторские персонажи)
Рейтинг: R
Предупреждения: пытки
Ссылка: ficbook.net/readfic/8680523
читать дальшеТемнота — плотная, густая. Наполняет клетку-камеру — всего-то и места в ней, что для подвешенного за шею, распластанного за руки и за ноги тела, да ещё — для пары-тройки тех, кому тело задолжало немного крови и слов.
К неровному дыханию узника прибавляется вдруг, без всякого предупреждения, скрип отодвигаемой двери — и в ячейке-камере делается светлей. Хотя ненамного.
Тусклые красные лампы, расположенные на потолке коридора, дают только необходимый минимум освещения. Расходовать слишком много энергии на еретиков и преступников — тоже почти преступление.
Внутрь — шаги подкованных сапог отзываются металлом по металлу — входит человек. Мужчина. Трое его спутников держатся чуть позади, но чувствуют себя столь же уверенно и спокойно.
Узник вздрагивает; чуть слышно звенят оковы — но слишком уж надежно закреплены.
— Нет, ты как хочешь, Грэм, — вошедший явно продолжает начатый ранее разговор, — но я буду настаивать, что опыт подавления восстаний здесь не годится. Наша задача, если так можно сказать, слегка противоположна…
У него — темные волосы, собранные сзади в довольно небрежный хвост, и правый глаз прикрыт крупной линзой — весьма дорогой на вид, явно служащей не только для демонстрации положения.
Его собеседник пожимает широкими плечами. На его униформе нет знаков различия, но качество и материал бронежилета, который он не снимает даже — тем более — в коридорах особой тюрьмы, свидетельствует о принадлежности к блюстителям Лекс Империалис, а не просто планетарных законов.
— Спорить я не люблю. Тебе, Родальт, — он, очевидно, ещё делает некоторое усилие, называя собеседника просто по имени, — может быть и виднее. Но ты упускаешь мысль. Организованность, согласованность, представление о цели. Когда это есть, даже массой задавить не всегда удастся. — Он разминает ладони, просто по привычке, не собираясь очевидно делать ничего больше.
— А, вот как… Резон в этом есть. Ладно, успеется. — Тот, кого назвали Родальтом, примирительно поднимает руку. — Стратегию будем определять после того, как уточним сведения.
Он прищелкивает пальцами, кивая в сторону одного из спутников — облаченного в алую мантию машинного культа, — и над ними зажигается неровный, мигающий свет.
— Ага, — звонкий голос совершенно не вяжется с обликом Адепта Машины.
Не вяжется с ним и яркий, человеческий глаз — один, в паре к двум зрительным имплантам. Любопытство в этом глазу, впрочем, вяжется больше.
Нижняя часть лица адепта — когда-то, в жизни до приобщения к Машине, наверняка относившегося к женскому полу, — закрыта металлической полумаской.
— Это он, Кси? — спрашивает… а собственно, кто он, этот человек? Если прищурится — а узник, висящий у стены, не щуриться не может, — удастся различить на одном из его бледных пальцев тяжелый перстень. Дар леди-наставницы, заслуженный годами службы — и несколькими смертями. Перстень с массивной готической «I».
Из-под алых одеяний адепта Механикус тянется механическое щупальце. Поддевает узника под подбородок, поворачивает голову так и этак.
Проворачивается в металлической глазнице один из имплантов.
— Визуальные характеристики совпадают. Метки культа…
Мехадендрит переходит на щеку, скользит к виску. Ещё один металлический щуп, поменьше, отделяется от основного ствола — и резко срезает волосы. Впрыскивает что-то под слой кожи, оставшийся на удивление целым.
— …соответствуют первоначальным данным, — удовлетворенно сообщает механикус, пока его имплант проворачивается ещё один раз: запечатлевая немного выцветшую, но явно проявившуюся татуировку.
Красный круг, обведенный восемью вытянутыми овалами, образующими лучи.
— Это ведь… не один из символов Непроизносимого? — спрашивает последняя из спутников инквизитора, закутанная в длинный плащ с капюшоном. На поясе плаща у нее висят четки и книга с символом аквилы.
— Смотря как ты будешь считать, — Родальта словно бы веселит это замечание — именно от нее. — Моя наставница, да продлит Император ее дни, — он произносит это так, как иные желают провалиться в варп-разлом, — не задумывалась бы над ответом. Однако для них это был символ прогресса.
— Взятый из книг, которые для них не предназначались, — добавляет адепт Машины. — Лучей, к тому же, было шесть, а не восемь. — Ворчание звучит оскорбленно.
— Но в любом случае, это ересь. И корни ее должны быть вырваны. По крайней мере… там, где их станут искать.
Узник шевелится в цепях, поднимает голову, глядя инквизитору в лицо. В его глазах и позе грязного, голого тела будто бы брезжит что-то, схожее с надеждой.
Арбитр, стоящий позади всех, усмехается — громко, но и только. Он вообще, по всему судя, немногословный человек.
Узник смотрит на его округлое, по-видимости добродушное лицо — и вновь переводит взгляд на инквизитора. Его вдруг начинает бить дрожь.
Карий глаз инквизитора глядит слишком спокойно, слишком отстраненно для переговоров, и отстраненно блестят металл и стекло ценной прицельной линзы.
— Не дергайся, — предупреждает инквизитор. — Это бесполезно.
Узник все же пытается сказать что-то, рвануться вперед.
Механическая конечность щупами-»пальцами» жестко упирается в края его губ.
Зубов во рту заключенного, в любом случае, уже нет: их вырвали раньше.
Другой мехадендрит появляется с почти неслышным призвуком рассекающего воздух металла — стремительно и резко. Исчезает внутри раскрытого рта.
Что-то мягко падает оттуда на пол.
— И не шуми, — позволяет себе инквизитор ещё одно уточнение.
Но даже если бы узник захотел, у него всё равно ничего не вышло бы: ошметок языка, вырезанного у самого корня, способен издавать теперь лишь невнятное мычание.
Он ещё какое-то время не закрывает рот, откуда течет смешанная со слюной кровь.
С механическим звуком, напоминающим вздох, адепт механикус протягивает — уже не мехадендрит, руку. Трубка тычется узнику в рот, грубо входит внутрь, всасывает излишек жидкости.
Тот смотрит прямо перед собой неподвижным взглядом, в котором поровну ужаса и непонимания. Или, напротив, понимания: какого-то нового, более страшного.
— А теперь слушай, — инквизитор говорит жестко, но с некоторой скукой. — Если ты поделишься информацией — умрешь быстро. Здесь любят показательные казни, спасибо леди Халле: научила. Тебя и тех, с кем ты был связан случайностью — поскольку ты никого больше не назовешь под пыткой, — выведут на улицы в процессии. Будут бичевать, исполняя гимны Богу-Императору, и жечь клеймами. Ваши крики запишут кибер-херувимы, а потом примутся транслировать над площадью, где сложат костер. Перед сожжением каждому по очереди выпустят кишки и сожгут сначала их. Кибер-херувимы — уже другие — станут опрыскивать вас освященной водой с примесью амфетаминовых стимуляторов. Что там ещё? Сдирание кожи? В любом случае, ни тебе, ни остальным не дадут умереть раньше, чем мясо начнет обугливаться и слезать с костей в пламени. Это один вариант. Но есть и второй.
Узник по-прежнему глядит вперед расширенными глазами. Его взгляд обращен куда-то над плечом инквизитора, в серый тусклый металл стены.
— Нет? Ну ладно. Кси-Ро, — обращается инквизитор к адепту машины вновь. Механикус — не приходится уговаривать дважды — взмахивает мехадендритом, срезая полоску кожи с плеча узника. И следом, не давая тому даже выдохнуть от боли, срезает точно такую же — с плеча другого. Идеальная, машинная симметрия.
Воздух наполняется солоноватым запахом: узник наконец обмочился от боли.
— И это только начало, — предупреждает инквизитор. — Мы можем сделать больше. А можем — я могу — сделать так, что кое-что, найденное твоими неразумными друзьями, не будет зря. Послужит мне — и Императору через меня, — а не рухнет целиком в объятия тех сил, о которых ты имеешь крайне слабое представление.
Слышится шепот, очень тихий. Женский голос читает молитву к Богу-Императору.
Окровавленные губы заключенного, почти потерявшего человеческий облик, дрожат.
Кси-Ро шевелит мехадендритами перед лицом узника вновь. Не дожидаясь нового слова или приказа.
Наконец, тот дергано кивает. И второй раз.
Губы Родальта кривит усталая улыбка. В ней нет торжества, но нет и тепла.
— Замечательно. Проследи, Илана.
Он кивает своей спутнице в плаще, и та выступает вперед. Снимает перчатки — очень женственная, дорогая замша — и кладёт ладони на лоб бывшего человека. Капюшон падает ей на плечи, открывая сосредоточенное худощавое лицо — довольно красивое, если подумать.
В волосах у неё блестят перья. Глянцевито-синие, они словно не отражают, а впитывают свет — и излучают обратно.
— Он будет говорить, — с усилием произносит она. Слова отдаются эхом клекота, слабого, горлового. — Я буду слушать. Я уже слышу.
— Хорошо, — отзывается инквизитор.
Он расставляет ноги поудобнее, прикрывает тот глаз, что виден снаружи. Та, кого назвали Иланой, напротив: вглядывается в глаза узника, широко распахнув свои. Зрачки затопляют радужку целиком. Иссиня-черные, они искрятся ещё более глубокой синевой.
Инквизитор, не глядя, кладет ладонь ей на плечо. Она не вздрагивает; ей, должно быть, привычно это — быть психическим проводником.
— Другая символика? Кодовые слова, места сбора? Связи в местной полиции и Администратуме?
Вопросы он задает ровным тоном, почти лишенным интонации. На лице выступают крупные капли пота.
— Образы, — предупреждает его на полувздохе, не отнимая рук, Илана. — Я вижу… не так четко. Он отвечает… не всегда связно.
— Я знаю, — глухо отзывается Родальт. — Продолжай. Держи.
И — узнику, снова:
— Книги? Названия, источники? Сосредоточься! Торговцы, контакты — что за миры сектора?
Глаза узника закатываются, вращаются в орбитах. Его трясет; он сделал бы под себя вновь, если бы оставалось, чем.
— Всё, — роняет Илана. — Боже-Император, прости и помилуй.
Ее руки падают вдоль тела. Спустя мгновение она судорожно натягивает перчатки обратно и делает святой знак, прижимаясь к ладоням лбом. Ее глаза закрыты, будто в безмолвной покаянной молитве.
Инквизитор вытирает пот со лба тыльной стороной руки. Поводит плечами.
На какое-то время устанавливается молчание.
Узник глядит в никуда остановившимся взглядом; по подбородку у него стекает струйка слюны. Его веки пытаются опуститься, но словно бы бессильны сделать и это.
— Еще что-нибудь делать будем? — спрашивает бывший арбитр, Грэм. Он прислонился плечом к краю двери; ему скучно.
— Хм… — тянет инквизитор. Глядит оценивающе.
— А точно надо? Может быть, ему хватит? — Голос Иланы сочится чем-то, отдаленно напоминающим жалость.
— Можно простимулировать нервные окончания. Переменной силой тока. — С энтузиазмом произносит адепт Машины. — Это весело. Объект никогда не знает, откуда придет новое ощущение.
Илана хмурится.
Кси-Ро бросает на нее прозрачно-зеленый сканирующий отсвет зрительного импланта.
— Запрашиваю корректировку входных данных. Объект еще находится в статусе необходимого, или материал признан отработанным? Шеф. — Имплант фокусируется теперь на инквизиторе.
— Пусть повисит ещё, — роняет Родальт. — Возможно, понадобится повторная проверка.
— Он не умрет? — задает последний вопрос Илана. — Даже его душа не заслуживает того, чтобы отойти без молитвы.
— Процентные показатели говорят о невысокой вероятности такого исхода, — откликается Кси-Ро своим более механическим голосом. Прячет мехадендриты под одеяниями — не забыв отряхнуть от крови и прочих жидкостей.
Инквизитор удовлетворенно кивает.
Позволяет своей свите покинуть камеру — и выходит следом, не бросив на заключенного даже единственный прощальный взгляд.
Дверь закрывается.
Узник, оставшись один во тьме, кричит, наконец, почти беззвучно, захлебываясь кровавой слюной — пока не теряет сознание.
06.10 - растение, прорастающее сквозь тело.
Название: Поле роз
Канон: Adolescence of Utena (очень по мотивам)
Форма: стихотворение в строчку
Категория: джен/гет
Рейтинг: PG-13/R
Предупреждения: инцест, подразумевается сомнительное согласие, погребение заживо, dark fairy tale
Ссылка: ficbook.net/readfic/8686123
...что там, гляди, поднимается из земли? Розы, алее крови, нежнее щек девы-сестры, невинностью чьею пьян, острым ножом ей смуглую грудь рассёк - чтоб замолчало сердце, и чтоб обман ни распознать, ни выведать не смогли - тем же ножом был отнят её язык, острый, как шип на длинном тугом стебле. Но распахнулась зелень ее очей - дрогнуло лезвие, кануло в темной мгле; дрогнули и погасли огни свечей, рот окровавленный к хищному рту приник.
В клетке меж ребер - медного ветра свист; срезанный плод дал семя - зерно любви. Братское семя, белое, не взойдет - но вот же, ответный дар от сестры лови: горлом и глубже, чтобы сравнялся счёт... Так изо рта пробивается первый лист, так в альвеолах корни находят путь, так прорывает мышцы за шипом шип, кости хрустят, и ноги едва-едва держат - холодный пот в третий раз прошиб - почкой вот-вот раскроется голова; только и оставалось - в окно шагнуть.
Только вот дева-сестра не отпустит в смерть: как же ей будет, порченной, жить потом - долго без принца башня не простоит - в мире холодном, ветреном и пустом? - нет, слишком страшно: чары сестра творит и по стеблям струит под земную твердь.
Принцевым телом удобрены - ввысь и вверх: лестницей в небо, к замку превыше звезд - тысячи роз сплетаются в сад-тропу: в розовых росах, в блеске жемчужных слез. Пусть каждый спит спокойно в своем гробу - стены шипов заслоном встают навек.
Сердце корнями глухо оплетено - эхом в груди сестры молчит темнота. Ночью она ложится среди цветов; снами приходит жаркая маета, будто бы встать и снова обнять готов... Но никому не ведомо в час дневной таинство обручения в смертном сне (брачной постелью - темный провал земли). Нет, обрученным будет с девицей тот, кто победит соперников издали, он же на смену принцу на трон шагнет... Вскоре не быть над розами тишине.
Небо светлеет розовой полосой, в башне глазурно-белой - тишь и уют, и ничего не встревожит, не раздразнит; колокола всю вечность звенят-поют: многие лета принцу! он просто спит.
Дева-сестра по розам идет босой.
08.10 - механизация тела, протезы (просроченный)
Название: Живой металл
Канон: JRRT
Форма: текст (480 слов &763 слова)
Категория: джен
Персонажи: Маэдрос, протез руки, Куруфин, ОМП (дориатский посол)
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: в первой части - дарковые видения, во второй - немного удушения и унижения (по отношению к послу Дориата, если что)
Примечания: два разных взгляда на ту же, вроде бы, руку (драбблы не связаны ни сюжетно, ни вариантами вселенной)
Ссылка: ficbook.net/readfic/8692973
читать дальше1.
Металл теплый — не теплом живой кожи, под которой бежит кровь; но всё-таки теплый. И не тяжелый вовсе — не тяжелее второй, другой руки (руки потерянной). Пальцы сгибаются, разгибаются — послушные усилию мысли, как прежде.
Слово — тяжелое, от него собирается горечь под языком. Где-то во взгляде она тоже, должно быть, мелькнула — хотя говорят: лицо сделалось после плена, как камень, — иначе почему бы брату заговорить именно теперь?
— Она будет служить тебе, как живая. — Так дрожит клинок, извлеченный из ножен, готовый к удару: вот как это звучало у Атаринкэ. — Ты сможешь держать в ней меч, и тебе не понадобится чужая помощь, чтобы надеть доспех и сесть на коня. И стило держать ты сможешь, хотя это будет труднее, но не иглу и не тонкую кисть. Если только…
— Не нужно. — Обе руки в останавливающем жесте — разом. Но правая всё же успела раньше — привычка, не усилие воли, как с левой. Привыкал столько, упорно приучал — теперь отучиваться наново. — Этого довольно. Я благодарю тебя, брат.
И в голосе действительно облегчение, звучащее ясной нотой. Единственной, но брату достаточно. Сгинуло напряжение в плечах, дрогнули крылья ноздрей — и края губ с ними вместе.
…а потом вспомнится, как улыбался брат, и улыбка у него была усталая, тусклая, вовсе не такая острая, как привычно, но уверенность мастера — куда денешь ее? — в каждой глубокой тени, в каждом отсвете ламп проступала: насквозь, навылет.
Он ничего не делал наполовину, как отец учил его — и в этом Куруфинвэ-второй если все же не превзошел, то сравнялся.
И никакое стоящее оружие, никакой инструмент не может быть без имени, без души, без песни.
Металл поет о войне. О гордости. О чести рода поет — и о мести.
О власти поёт.
Неназванной, но и не оспоренной.
Стальная рука, железный кулак; под рукой — воины, кони, земли.
И нашептывает: как в пылу сражения пальцы пробивают горло, как ломают, сомкнувшись, чье-то копье, и пястные кости хрустят в крепкой хватке. Как крошат камень, рвут ткань — как входят в мягкость глазничных впадин, вызывая вскрик.
Как ломают железные эти пальцы золото цепей, как звенят драгоценными кольцами — дары пирующим, награда для верных.
Как стекает на блестящий под факелами металл ладони — кровь ли, вино. И как успокоительно-сладко вдыхать с металла — теплый винный пар, остывающий кровавый след.
Меч эта рука не особенно любит. Она слишком ему сродни, слишком похожую сталь использовали — не ту же, хотя бы чарами уж точно не ту, но — близко.
Не особенно любит — но подчиняется, даже во сне: меч — отцовский дар, и творение Атаринкэ не спорит.
Меч поет о том же, о чем живой металл. О свете еще поет, но о нем — поменьше.
Свет будет потом.
Сначала… всё остальное.
Хмурятся брови; но это всего на миг. Вздох срывается с губ — нетерпеливый, требовательный. Но тут же все затихает. Стоило лишь повернуться на другой бок.
Старая привычка: спать, подложив ладонь под щеку — внешней стороной или внутренней. Неистребимая. Да и надо ли — истреблять?
Металл теплый. Не теплом живой кожи, под которой стучит кровь; но это и неважно вовсе.
Так оно даже спокойней.
2.
Старший князь из феанорова рода не прячет руку.
Это уродливая вещь, ничуть не схожая с живой конечностью: рычаги и тяжи видны снаружи, кованые пальцы остро блестят при свете — не факельном: от этих светильников из камня, которые делают голодрим.
Посланник Тингола, Эртедир, сын Диллотанара, родич короля, чуть кривит край рта — но прячет это за изящным жестом поклона. В поклоне же — достает из сумки под плащом драгоценный пергамент тонкой выделки, перевязанный лентой шелка — из личных мастерских королевы.
(Один из других князей, братьев этого, кидает исполненный любопытства и зависти взгляд: еще бы, не без удовольствия отмечает Эртедир. Но черви-прядильщики останутся даром и тайной благословенной Мелиан, сколь бы голодрим ни желали иного).
Здесь нет трона, нет даже высокого стула — и князь стоит напротив посланника, неловко опустив вдоль тела калечную руку. Плащ подоткнут, и соединение плоти с металлом — нарушение целостности, отвратительное для всякого квэндо, — видно четко: полоса посеребренного железа охватывает край алого рукава наподобие браслета. Украшенного — подобно женскому, но разве у голодрим не перепутаны зачастую женские и мужские дела и знаки?
Чудится: сейчас князь протянет именно эту руку, сделав усилие, косо поднимая одно плечо выше другого — и придется вкладывать свиток между железок-пальцев: посмешище, и только.
Эртедир досадливо поводит лопатками, прогоняя призрак неприятной дрожи.
Сын Феанора смотрит на него будто бы безразличным, непрозрачным взглядом. Протягивает живую руку — отражением жеста посланника, из-под плаща. Шага вперед — не делает: ждет, что послание вложат ему в ладонь.
Ноздри Эртедира слегка раздуваются. Какова наглость.
Он смотрит князю прямо в лицо, слишком бледное, чересчур тяжелое, чтобы называться красивым — хотя ажурное, выставленное напоказ уродство тянет на себя взгляд.
Эртедир — королевский родич; у него здесь есть долг.
— С посланием этим, князь-предводитель Дома Феанора, Элу Тингол, король…
Он не успевает даже понять.
Мелькает резко, с плавным свистом, блестяще-гладкое — и застревает в горле «Элу Тингол, король Белериа…» — потому что из горла больше не вытолкнуть ни звука, ни вздоха.
Князь голодрим не сделал и шага — и будто бы не он даже вскинул руку, а та вскинулась сама.
Так бросается на добычу змея, прикорнувшая между корнями.
Эртедир хрипит, пошатываясь. Железная хватка на горле сжимается всё крепче, перед глазами плывет — и только неестественная неподвижность князя отпечатывается в зрачках.
Пальцы скребут по металлу — бессильный жест, некрасивый и неприкрытый. Металл тепл, почти горяч — обжигает: не отодрать, не отвести проклятую неживую руку.
Заостренные на кончиках — заточенные как будто — железные пальцы впиваются в тонкую кожу. Вот-вот — и прорвут насквозь, пронзят жилу.
Эртедир - королевский родич; изо всех сил он старается — удержаться на ногах, не приподняться на носках сапог, когда рука бесцеремонно вздергивает его за шею вверх - позвонки хрустят, но выдерживают. Старается — но у него не выходит; слишком уж высок голда. Слишком широки руки. Одна эта. Рука.
В глазах слезится и мутно-красно; грудь жжет, горит изнутри, как если бы горел лес, и благодать королевы горела с ним вместе.
И тут всё кончается.
Эртедир пытается втянуть воздух раскрытым, рассохшимся, как старая древесина, ртом - пытается встать, и тут же падает снова, не удержав равновесия: спиной и плечом назад. Заходится кашлем.
И лежит на спине, на плаще, пропитанном потом — и чем-то гораздо худшим, гораздо более позорным, — силясь сделать, наконец, горлом сколько-то глубокий вдох. Синева расплывается по шее сплошным пятном. Язык не помещается во рту, все норовит выпасть, вывалиться. Слюна стекает на подбородок и засыхает там.
Никто не смеется. Даже звука не издает; разве что князья-братья отступили на шаг — не приблизились. Тишина позора — еще хуже для Эртедира.
Эртедир приподнимается — всё же — на локте, сглатывает. Во рту мерзостный привкус. Ноги не слушаются, не прекращают дрожь.
— Так что хотел передать нам вместе с посланием король Дориата? — спрашивает князь Маэдрос, то ли поднявший свиток с резного деревянного пола, то ли подхвативший в падении.
Рука из металла, вновь безжизненная по-видимости, протянута чуть вперед. Как если бы ожидалось: Эртедир сейчас обопрется на нее, чтобы встать.
Сама мысль об этом вызывает новую тошноту.
Пальцы блестят теперь не только от светильников — на них остались пот с кожи и немного крови из самых малых, самых поверхностных жил.
— Я жду, — говорит князь, поглядывая на свою руку: так можно глядеть на пса, чересчур громко облаявшего незваного гостя.
— Король Элу Тингол, — голос у Эртедира почти не дрожит (он королевский родич, и так оно останется), — говорит, что его королевство ни в чем не нуждается. Ничего, кроме условий посреднической торговли, обсуждаться более не должно. И что вам, голодрим, следует быть благодарными уже за то, что вам дозволено жить на этой земле.
— О, мы благодарны, — говорит князь Маэдрос, с какой-то скучающей искренностью. — Так благодарны, что строим крепости и ведем торговлю, чтобы не лишиться этих не наших земель. Ты собираешься встать, посланник? Или мне помочь тебе?
Эртедир кивает — голову мотает чересчур резко на ослабшей шее — и надеется: вот сейчас он все-таки, все-таки успеет подняться на ноги сам.
9.10 - стежки, шрамы
Название: Другие шрамы
Канон: Mass Effect
Форма: текст
Категория: джен
Персонажи: м!Шепард
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: ковыряние в шрамах не вполне естественного происхождения
Ссылка: ficbook.net/readfic/8694840/22205293
читать дальшеПалец надавливает под глазом, у внешнего края. Чуть поворачивается, оттягивая кожу вниз.
На ощупь это не вполне похоже на шрамы, полученные в бою: хотя бы потому, что кожа расходится под прикосновением, но без боли. Раздражения на краях — пускай неровных, — тоже, насколько можно судить, нет. Красное — это только свечение, ничего больше.
(Любопытно: изменится ли это, когда отрастет щетина. И насколько такое состояние лица вообще скажется на бритье).
С отстраненным любопытством Шепард погружает палец немного глубже.
Доктор Чаквас говорит что-то — ее голос доносится издалека, как из-под воды. Он не вслушивается. Конкретные причины — конкретные особенности восстановительных технологий, отработавших не до конца, — его не слишком интересуют.
Из-за отсветов — оранжево-алого, жаркого оттенка — кажется: под трещинами в коже должно быть тепло. Но это не так. Они холоднее, чем остальная кожа, хотя внутри — не совсем металл, как можно было ожидать (опасаться; но это слово — не из его словаря). Впрочем, он не разбирается в этих технологиях — это, в конце концов, не оружие и даже не оснащение корабля; на ощупь то, что внутри, твердое и волокнистое, как будто покрытое оболочкой. Под которой — надо полагать — и происходит самое интересное.
(Все же надо попросить прислать себе на терминал схему — если она, конечно, не состоит целиком из черных полос, как положено засекреченному проекту).
Жировая прослойка — по контрасту — слишком неплотная, подается под пальцем; он едва успевает одернуть себя. Отсутствие болевых ощущений может быть минусом. (Как и отсутствие страха — но о последнем он знает чисто в теории).
Слишком сильно раздвигать кожу и подкожную ткань он не собирается. Пальцы — теперь уже не только средний — скользят по сетке остальных псевдо-шрамов: сначала по щеке, где линии складываются в почти узор, а следом обратно — к глазнице и выше.
Становится тихо; доктор замолчала и следит теперь за движениями руки Шепарда.
Указательным и средним пальцем он слегка потирает висок; отблеск ламп медотсека неожиданно сильно отозвался в глазах.
(Тоже — укрепленных чем-то искусственным, иначе бы сетчатка не отблескивала все тем же цветом при взгляде на металл или в зеркало).
Узкая трещина сбегает со лба на бровь, напоминая след от обычного шрама, старого: оставшегося в той жизни. Почти незаметно было бы, не помни Шепард — что там было когда-то.
Было. В прошедшем времени.
— Их можно будет свести, — говорит Чаквас. Быстрый взгляд — доктор сплетает и расплетает пальцы; нервничает, хотя не слишком. — Оборудование довольно дорогостояще, но можно уложить это в смету. Я отправлю вам на личный адрес, если вы этого хотите.
Шепард делает вдох. Опускает руку — ровно к бедру.
— Не стоит, доктор, — звучит его отстраненный, спокойный голос. — Меня сейчас вполне устраивает и так.
12.10 - одержимость.
Название: Узнавание
Канон: Warhammer (Ересь Хоруса)
Форма: текст, 486 слов
Категория: джен
Персонажи: Кирена Валантион, Аргел Тал
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: канонично одержимый персонаж
Ссылка: ficbook.net/readfic/8702932/22226205
читать дальшеОна не узнаёт его.
("Я больше не способен снять шлем", так он говорил - без отзвука вины, словно бы о чем-то совсем простом. Она узнавала голос - или так ей казалось: сквозь динамики тон любых астартес делался похожим.)
Он не отходит от нее - насколько возможно для командира, которому нужно тренировать своих воинов и надзирать за корабельной командой. Он глядит на нее так, словно она в любую секунду может исчезнуть. Вновь превратиться в иссохший труп. (И не спрашивает - что предпочла бы она сама; за это можно быть благодарной).
Ей небезопасно выходить с ним. Так он повторяет каждый раз, и она каждый раз качает головой: ей и не хочется. Не теперь.
Он обещает подобрать для нее охрану, называет какие-то имена - которых она тоже не узнаёт. Она не спрашивает о Даготале, Торгале, Малноре; в любом случае, она не узнала бы и их тоже.
Он наклоняется к ней ближе, и она дрожит. Сжимает руки коленями, но не может остановиться. Отодвигается как можно дальше, пока не упирается в стену спиной.
В линзах его шлема отражается ее лицо: дважды. (Она зажмуривается, но голова кружится всё равно, и клонится всё ниже - пока лоб не утыкается в колени).
"Прости", - хочется сказать ей, но это она - Исповедница Слова. Кто примет ее собственную вину?
Молчание тянется между ними, пока ее глаза скользят недоуменно по броне, по новым знакам различия. Как она могла позабыть, что астартес настолько огромны? Они казались ей близкими. Братьями.
Она не знает, как думать о них теперь.
("Мои братья мертвы", слышит она не свой голос - откуда-то из головы: или от двери).
Он сидит в ногах ее постели, держа между коленей копье кустодия, ее убийцы. Золотые отсветы вызывают легкую тошноту.
В дверь стучат; колотятся, воют, умоляют впустить.
Когда вопли становятся слишком сильными, он поднимается - и вот тогда...
Когда его броня идет рябью, искривляясь, прорастая шипами и костистыми выростами; когда линзы делаются раскосыми сгустками иссиня-черной тьмы, когда когти с влажным лязгом выдвигаются из пальцев - прямо в приоткрытый дверной проем...
Когда демон внутри него кричит с исступлением, и ломает кости, и разбрызгивает кровь с костным мозгом по темному полу...
Вот тогда она его узнаёт.
- Аргел Тал, - говорит она. Ее голос хриплый, ломкий. - Аргел Тал.
Он оборачивается к ней, и окровавленные когти касаются ее алого одеяния. Она помнит эти прикосновения - неуклюжее объятие этих лап, пока из нее вытекала жизнь: кашлем и кровью.
(Что с тобой сделали?)
Она кладет ладони на морду, алую и влажную, точно свежее мясо, обводит края клыкастой огромной пасти. Из горла вырывается почти ласковый рык, а следом - тихое шипение; крылья, рваные и костистые, смыкаются вокруг них обоих, точно шатер.
Он так похож на тех, кто рвал, терзал, когтил ее душу в безднах эфира. Высший хищник, вырвавший ее из чужих лап и рук - после визгливой, жестоко-игривой мелочи.
В нем - привычный и родной ужас; такой, который можно вынести, можно сжиться, и это будет почти хорошо. Почти не больно даже.
Кирена чуть ли не плачет от этого узнавания.
Ему вовсе не нужно знать, что это не вполне слезы радости.
17.10 - самотравмирование
Название: Ножей острее
Канон: Repo! The genetic opera
Форма: текст (стихи), 176 слов
Категория: фемслэш
Персонажи: Слепая Мэг/Марни Уоллес (в прошлом)
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: самоповреждение ногтями, в конце маленькая отсылка к каноничным событиям
Ссылка: ficbook.net/readfic/8715314
ногти у мэг сегодня — ножей острее: кожу царапают, только задев едва.
бледная, перед зеркалом столбенеет — красным по коже щек выводя слова.
sorry, I loved you — I love you, forever ever; в душной гримерке, сквозь беспощадный свет.
компас давным-давно потерял свой север — вот, почитай, уже два десятка лет.
как я тебя любила — порез чуть глубже, — как ты дала мне славу (отдала в плен).
камеры это, конечно же, обнаружат, но что такого сделают с мэг взамен?
зритель решит, увидев: всё часть наряда, часть представления — что возьмёшь с актрис.
мэг режет губы — и кровью поверх помады след поцелуя отыгрывает на бис.
алая сетка шрамов ползет по шее, пульс неустойчив, слабый, как будто дым.
стоило ли просить тогда: «будь моею», чтоб обе принадлежали совсем другим?..
в зеркале перед мэг тень лица и стана — из мира мертвых, из электронных глаз.
песня звучит дуэтом, пускай обманным; мэг без того одна в танце каждый раз.
как ни пляши, а только финал здесь ясен. ногти скользят чуть резче, касаясь век.
ими прорвать бы пластик и выдрать с мясом…. нет, не сегодня. позже, решает мэг.
22.10 - фобии, патологический страх
Название: Смешной страх
Канон: ориджинал
Форма: текст, 635 слов
Категория: джен, гет
Рейтинг: R(?)
Предупреждения: инсектофобия, не очень здоровые отношения (подразумеваются) спойлерубийство, общее "ойбля"
Ссылка: ficbook.net/readfic/8727563
читать дальшеОна всегда так смеялась — звонко и ненатужно, чуть запрокинув голову и блестя глазами, — когда он отшатывался со вскриком — после того, как она протягивала ему на ладони бабочку: «Ну, взгляни! Не съест же она тебя».
Он тяжело дышал, сжимая до боли в пальцах ушибленное о косяк балконной двери плечо. Ее голос сливался с колотьбой крови в ушах.
Насекомое перебирало лапками по ее пальцам, и он не мог отвести взгляда, хотя руки уже дрожали, и все тело — за ними следом, и легкие сжимало нехваткой воздуха.
А потом он оседал на пол, и она касалась его плеча — он дергался всякий раз, потому что нельзя было знать, отпустила ли она бабочку, — и в голосе у нее звучала та же снисходительная улыбка.
«Чего ты такой, а. Ну это же просто смешно. Какие они маленькие — и какой ты».
Она приходила с улицы, пританцовывая, и на подошвах ее белых босоножек оставались приставшие — такие же бледно-белые — крылья; то самое, из-за чего он избегал выходить наружу почти весь июнь.
«Боже мой, вот как оно так», — давила она смех, вытирая в уголках глаза слезы, когда он рассказывал: цветущий куст, к которому он подошел вплотную, обернулся гроздьями шуршащих крыльев, комьями, висящими на ветвях, и его просто вырвало прямо на асфальт, а потом он еще сползал на заднице с тротуара, едва не угодив под машину — потому что какая-то многоножка прошлась прямо по блевоте ему навстречу.
Она выпускала мух и ос из квартиры — даже пойманных ее рыжим котярой и пригвожденных к полу; и он спотыкался на ровном месте, когда лампа в коридоре высвечивала под стаканом, прикрытым картонкой, нечто хитиновое и копошащееся.
«Они же тоже живые. Рука не поднимается добивать». Она улыбалась, сжимала его пальцы — той самой рукой, на которой только недавно сидело это (уже достаточно, чтобы сердце начинало стучать чечетку) — и тащила его в лесопарк, переходящий через несколько километров в лес настоящий.
«Это все от того, что ты редко контактируешь с природой».
«Наверное», — соглашался он. И взвешивал в ладони металлический штырь, стоящий неприкаянным в углу прихожей — всё равно скоро шторы менять на жалюзи, — но тут же отбрасывал, стоило ей устроить голову на его плече.
«Мы со всем справимся. Ты только не бойся».
Он сглатывал и обнимал ее одной рукой.
…В черте леса так тихо. Ни звука. Только свежий, холодноватый, осенний воздух — в ноздри на вдохе.
Он моргает. Разжимает пальцы; запястье от тяжести слегка затекло.
Она лежит на ворохе желтого, оранжевого, грязно-зеленого — в белом, как бабочка на закате.
Поперек ее лба ползут несколько муравьев; парочка отворачивает и заползает в ноздрю. Он слишком ошеломлен, чтобы реагировать сразу — и, в конце концов, на муравьев у него реакция всегда была слабой, особенно издалека.
На ее пробитую глазницу садится муха, а следом еще одна, и вот тут он вздрагивает привычно, чувствуя, как застревает воздух в груди — отступает на шаг, мотая головой, чтобы смазалось зрение, — но в воздухе по-прежнему разлита тишина, и он просто с усилием отворачивается.
Выпрямляет спину; заставляет себя сделать один глубокий вдох и другой.
Абстрагируется от того, что должно бы, по логике, шевелиться у него под подошвами; раз не видно — то и ничего (так ведь, ведь так?..). Черкает спичкой в воздухе — и роняет вниз.
А потом начинает смеяться — дробно и тихо, — и так и смеется, уходя за границу лесной зоны, загребая кроссовками палую листву.
Огонь занимается за его спиной, в ритм непривычному звуку.
Какой ведь смешной был страх, в самом деле.
Что ему мешало всё это время?
Хлюпающий звук и вид серой мозговой слизи на металлическом штыре для раздвигания штор — пластиковая рукоять обернута старой тканью, он не дурак, — оказались совсем не страшными. Как и недоуменное булькание из ее рта — уже никакой не смех, — за которым последовали пузырьки крови.
Ничуть не страшнее тех картинок на всю доску (седьмой класс, биология, анатомия членистоногих), после которых ему потребовалось дышать нашатырным спиртом и вытирать парту; или того воробья — ему было тогда два с половиной — который проглотил сломанное пополам тельце и рыгнул сыто, выплевывая на асфальт два почти даже не рваных белых крыла.
27.10 - удушение, повешение.
Название: Удушье
Канон: Mass Effect
Форма: текст, 320 слов
Категория: джен, намек на гет
Персонажи: Лиара Т'Сони, труп Шепарда
Рейтинг: R
Предупреждения: мертвое тело в не лучшем состоянии, графичные мысли об умирании
Ссылка: ficbook.net/readfic/8739917
читать дальше«Пустите меня», — требует она у «церберов», сбрасывая с плеча руку этой женщины, Миранды, — когда капсула с останками раскрывается с негромким шипением.
Лиара рвется вперед — и застывает, как схваченная биотическим стазисом.
Ее горло стискивает, будто в лассо — будто слишком быстро погрузилась в морскую соленую воду и нахлебалась.
Вмерзшие в тело куски разбитой брони, раздутое и слипшееся месиво на месте одной из кистей; и лучше смотреть на шлем — потому что под ним, обожженным и потемневшим, не видно ни вылезших глаз, ни вдавленных костей, ни содранной и обвисшей кожи.
Лиара безотчетно тянется пальцами к шее Шепарда — вторая рука смыкается вокруг собственного горла, до легкой боли, — как будто бы хотела войти в слияние точно так же, как с ним-живым. Не просто увидеть — почувствовать сквозь каждый нейрон, как пугано ускоряет свой стук, а следом тут же замедляется сердце; как застывает последний выдох облачком пара на внутренней стороне стекла шлема; как распухают, охваченные удушливой неподвижностью, руки и ноги. Легкие не в силах сократиться еще раз — и рвутся, лопаются, как пузырьки полиэтилена, и сосуды разрываются тоже; зрение сжимается в точку, прежде чем угаснуть совсем.
Всё — за несколько десятков секунд, не больше.
Одиноких, таких же удушающих, как недостаток кислорода.
…Она позволяет себе вдохнуть — воздух жжет гортань и легкие, будто серная кислота, — позволяет Миранде подхватить себя под руку и вывести из операционной; и говорит о том, что, быть может, лучше бы мертвым — смертный покой, но на самом деле — на самом деле она отчаянно хочет, чтобы у Миранды всё получилось. Чтобы ее ученые восстановили все связи, все воспоминания до последнего.
Тогда она сможет всё же дотянуться до Шепарда; если только он позволит ей — разделить этот опыт, интимнее любовного акта.
Тот тесный жар внутри, не чувственный, смертный, который делает невозможность дышать еще болезненней.
В слиянии она не отпустит его, не разожмет пальцев; задохнется с ним вместе, глядя невидящими глазами в глаза.
Чтобы даже вспоминая в ночных кошмарах о своей смерти, он мог знать: он — пусть и запоздало — пережил ее не один.
26.10 - укусы, рваные раны. (просроченный)
Название: Кровь говорит
Канон: Warhammer (Ересь Хоруса)
Форма: текст, 1185 слов
Категория: джен
Персонажи: Робаут Жиллиман, Сангвиний
Рейтинг: PG-13 (на грани)
Предупреждения: кровь, глюки
Примечание: Таймлайн Империума Секундус (условно времен книги "Фарос").
Метку AU не ставлю, потому что осознанно хочу оставить "за кадром", в каких пропорциях здесь смешаны влияние варпа, собственные подсознательные импульсы (и латентные способности псайкера) Жиллимана и "темная сторона" Сангвиния.
Ссылка: ficbook.net/readfic/8741362
читать дальшеПримархи способны обходиться без сна.
Примарх Робаут Жиллиман, однако, осознаёт: сон — полезный процесс, и не только для смертных. Подсознательная обработка и структурирование информации на дополнительном уровне; перефокусировка внимания.
В его плотном графике под сон зарезервировано два часа в сутки. Реже — три.
Сновидения, впрочем, нефункциональны, и чем глубже засыпают тело и разум — тем лучше; поэтому Жиллиман мало знаком с этим феноменом непосредственно, а не по книгам.
До недавней поры.
…Улыбка раскалывает темноту перед ним — клыки и белизна; сначала ему кажется, будто он видит безумного Кёрза — окровавленного, смеющегося, облизывающего губы израненным языком.
Рука тянется к мечу на бедре.
Но меча нет (так он и понимает — ему всё снится), как нет и Конрада.
Сангвиний, брат (император), деликатно слизывает запекшуюся кровь из уголков рта; улыбается клыкасто и чуть неловко. Как если бы его застали за чем-то постыдным.
Жиллиман хмурится. Подобное неуместно (почти что отвратительно), ничуть не вяжется с Ангелом — и всё же Сангвиний перед ним такой же, как всегда.
— Ты ведь хотел узнать, что случилось на Сигнус Прайм? — спрашивает вдруг Сангвиний, протягивая руку ему навстречу. Ладонь ложится не на плечо, а на грудь, над основным сердцем.
(Псайкер, так говорят; этот его брат не чужд переменчивым, ненадежным течениям варпа, хотя никогда не пользовался ими так, как Магнус-колдун. Но все ведь бывает впервые, верно?.. Раньше предательство тоже казалось немыслимым теоретическим положением).
— Теоретически, я мог бы лучше понять тебя и твои нужды, если бы знал, — отвечает Жиллиман, не отводя взгляда. — Если бы ты не нес этот груз в одиночку.
— О, да, ты ведь всегда стремишься к полноте информации. Исчерпывающие данные — залог успешной адаптации к изменяющимся условиям. — Сангвиний цитирует ему его самого же с легкой непринужденностью. Его улыбка такая же острая, блестящая, но лишенная всякого намека на угрозу. — И можно понять, как это досадно: когда братья скрывают от тебя что-то. Если говорить более… практически.
Он наклоняет голову; венец из золотых листьев лавра блестит в таких же золотых волосах.
— Я хочу, чтобы между нами не было лишних тайн, — произносит Жиллиман решительно. — Это верно. Но я не стану принуждать моего брата, если не возникнет нужды. Хотя восстановив доверие между собой, мы могли бы с большим правом надеяться на то, чтобы восстановить и многое другое.
Сангвиний улыбается теперь холодно и печально. Его пальцы чуть сжимаются на груди Жиллимана, сгребая ткань.
— Ты лжешь себе в том, что всё возможно вернуть и восстановить, лишь только очистить фундамент от сорняков. Лжешь, избрав себе императором брата, как в древности на Терре избирали короля-Солнце, чтобы на следующий год принести в жертву. И лжешь, наконец, утверждая, что примешь всё, что бы ни открыл тебе этот брат, твой ложный император.
Голос Сангвиния меняется на этих словах. Делается острее, резче: на грани птичьего крика, смутного тревожного грая.
— Ведь ты любишь его. Ведь ты считаешь себя виноватым перед ним. Потому что даже ложь, освященная маяком надежды, не может захватить тебя целиком. И если бы ты смог облегчить его ношу… Как было бы хорошо, верно? Но что, если он не может сказать? Если его язык скован чем-то страшнее клятвы, хуже проклятия? Если он — противоположность безумному нашему брату Конраду, который не может сдержать своих мрачных пророчеств?
Жиллиман набирает воздуха в грудь, но не успевает ответить ничего.
— Хотел бы ты позволить его крови — моей крови — говорить взамен? — Свободной рукой Сангвиний легко надрывает ткань туники на плече. — Кровь щедра. Кровь всегда покажет путь тому, кто спросит. Так что же?
Слова застревают у Жиллимана в горле.
«Я не безумец»
«Я не Конрад»
«Я не ты».
Не будь это сном — он ни за что не произнес бы последнего вслух.
— Но ты примарх. — Улыбка Сангвиния вновь, как прежде, понимающая, добросердечная, несмотря на блеск клыков. — Мы приспособлены к этому. Такими сотворил нас Отец.
(На крови гадают колдуны, чуждые Истине Империума, и кровь щедро лили проклятые Несущие Слово — прямо во время боя, согласно докладам разведки, перерезая горло смертным солдатам; но он сам писал несколько заметок для своих Астартес о наиболее рациональном использовании омофагии для получения тактического преимущества — основываясь на практических данных. Где правда?
Нигде, должно быть. Это всего лишь сон).
Его собственная ладонь ложится на плечо Сангвиния — ободряющим жестом, каким положено одному брату касаться другого. В этом нет ничего… неприемлемого. Пальцы сжимаются только самую малость сильне, чем наяву.
Сангвиний, с той же самой улыбкой, молча притягивает Жиллимана еще ближе к себе.
Кожа Ангела — тонкая и будто светится изнутри, рисунок вен виден с предельной четкостью, и запах — пряный, иррационально тревожащий запах генетического коктейля, смешанного во всяком из сыновей Императора, — бьет в ноздри с неожиданной силой.
Они с Сангвинием не оказывались так близко даже во время тренировочных поединков — и Сангвиний никогда не касался его вот так: спокойно, поощряюще. Как брат, который полностью готов довериться брату.
— Ты ведь хочешь этого. Хочешь определенности. — От голоса Сангвиния шевелятся волоски на шее.
Его зубам недостает остроты, но он все же примарх; ему не занимать как упорства, так и сверхчеловеческой силы. Челюсти сжимаются сквозь сопротивление — у самой шеи.
Он прокусывает не только кожу Сангвиния, но и мышцы под ней. Вкус сырого мяса наполняет рот. Кровь выплескивается на язык, хлещет в гортань — ее неожиданно много, и Жиллиман отшатывается, закашлявшись.
Алые капли брызжут на крылья Сангвиния, растекаются по белизне, превращаясь в пятна.
Алые язвы словно бы раскрываются — зеркалом этому — на языке Жиллимана; острый аромат обращается солью, пеплом, железом.
Алые блики пляшут перед глазами — глоток, и еще один; алое зарево заливает небо, алые реки текут по земле, сливаясь в моря, и крики ярости — радости — разносятся эхом — торжествующим, освобожденным; и перья, вымоченные в крови, сплетаются с кровавыми кожистыми крыльями то ли в бою, то ли в танце, то ли в соитии. Солнце черным шаром висит в обагренной выси — и зрачки Сангвиния делаются двумя подобиями, затапливая глаза целиком.
— Я вижу только кровь, — говорит Жиллиман, задыхаясь.
— Кровь — это ответ. — Голос Сангвиния — точно колокол древнего катерического монастыря. — Прошлое, настоящее, будущее — путь судьбы есть путь крови, их нет нужды разделять. Тебе стоило бы задуматься получше: кому ты отдал трон своей лжи, Робаут.
— Но ты не мог. Не мог принять эту… тьму.
— Не нужно принимать то, что всегда с тобой.
Крылья цвета траурного заката раскрываются за его спиной, и ярость — бессильная, горькая, — вспыхивает внутри Жиллимана, так что он бросается в бой даже без оружия, вспоминая наперечет уязвимости — столь предельно малое их число, — выученные в братских спаррингах.
— Сострадание способно сдерживать долго, — замечает Сангвиний, сбивая его с ног с обидной легкостью. — Но я так устал, Робаут. А у нас… В конце концов, у всех нас общая кровь.
Сангвиний сам склоняется над ним, и вонзает клыки ему в шею, и алые крылья взмывают в темноту — пожаром, сжигающим галактику, Империум, сами звезды; пока костер, наконец, не гаснет под ливнем крови, а следом прекращается и она.
(Нет, это не он, даже с каким угодно безумным колдовством; это не может быть Ангел. Просто не может быть.)
Сангвиний вытирает рот, облизывает губы — так же деликатно и просто, как после трапезы и чаши вина.
***
Сновидения нефункциональны, лишены смысла.
В тронном зале, при свете дня, Сангвиний оборачивается, приоткрывает губы — луч из высокого окна отражается от рубиновой подвески на крыльях, отблескивает на зубы.
Может ли существовать нечто такое, что уничтожит доверие и возможность будущего, будучи раскрытым?
(Как уничтожила их — почти — ложь Отца, скрывшего от них подлинный ужас варпа).
Жиллиман твердо встречает взгляд брата — с уверенностью, которая нужна им обоим.
Исключено. Не стоит даже задумываться. То был морок. И всё на том.
Тем более, что не уверен, как смотрюсь на общем фоне.
читать дальше01.10 - истечение кровью.
Название: Betrayed
Канон: "Repo! The genetic opera"
Форма: текст, 840 слов
Категория: джен с фоновым гетом
Персонажи: Марни Уоллес, Нэйтан Уоллес
Рейтинг: PG-13(?)
Предупреждения: роды, смерть персонажа; персонаж не обладает всей полнотой информации и делает выводы соответственно.
Ссылка: ficbook.net/readfic/8672994/22147458
читать дальшеЧто-то не так.
Что-то…
Марни оглядывается по сторонам, прислушиваясь к слабой мути, сменившей тягостную головную боль — кровяное давление, так ей говорили; слизывает остаточный привкус микстуры — именно о нем, этом привкусе, ей хотелось спросить, и…
Вместо вопроса с губ срывается вскрик.
Ноги подкашиваются, и она почти падает на Нэйтана — который так и придерживал ее под руку все это время.
Ее душит изнутри, печет, распирает; тошнота поднимается горлом, бьет в зубы, и в тошноте тоже привкус — металл и соль. Всё идет кругом, и только хватка Нэйтана — держит, не отпускает. Как-то даже слишком крепко, но…
Марни все же пробует выпрямиться сама, ладонь скользит по платью — и горло взрывается новым криком, когда вторая ладонь — не веря, отбиваясь от мужниных рук, ища опровержений — прижимается к животу внизу.
Кровь. Там кровь. Кровь везде…
Марни в панике оскальзывается на липком и влажном, и мир сереет перед ее глазами.
…Цвета возвращаются; она — на столе, почему-то в домашней лаборатории Нэйтана. Подол задран, срезан по-живому, и Нэйтан…
— Тише, — говорит он твердо, своим «медицинским» голосом, останавливая ее вскинутую руку. Рука все равно тянется к животу, упрямо, снова, опять. — Я всё сделаю.
Еще больше ткани отправляется в отходное ведро. Тряпка — или что там? — касается живота, и ниже, и — нет, нет!...
Кровь продолжает течь. Липко. Жарко. Безнадежно.
Боль ослепляет.
Голова кружится.
Одна ее рука по-прежнему лежит на животе. Тот полон, но… но что-то не так. Не так!
— Тише. Тише! Марни!
Марни всё равно кричит. Не может остановиться.
Она шарит второй рукой, слепо, лихорадочно — где-то здесь, под столом, должна быть кнопка экстренного громкого вызова, где-то…
Нэйтан перехватывает эту ее руку, отводит резко, почти до боли в суставе — как будто ей мало боли! — и фиксирует на липучку.
Нэйтан, что ты мне дал, Нэйтан?!.. пытается спросить Марни, но только его имя и выходит четко.
Ей еще рано было. Рано!
Они с Нэйтаном вместе считали срок.
Сквозь муть перед глазами, розоватую, тошнотворную, Марни ищет лицо мужа.
Нэйтан что-то говорит ей, прохладно, успокоительно. Но его глаза!.. В них — ужас, какой бывает, когда сделал непоправимое — и осознал, что именно.
Марни видела этот взгляд — в зеркале, когда поняла: что ее благотворительность сделала с Мэг.
Марни не может дышать.
Кровь льется из нее, выходит толчками, а вместе с кровью…
Она всхлипывает без голоса.
Старается раскрыть ноги, вопреки еще одному спазму — шире, шире! — и напрягает мышцы, хотя не знает даже: не делает ли вдруг хуже.
Скребет пальцами по пластику, по металлу. Что-то стучит. На запястье…
— Аааааа!..
Под рукавом… браслет! Марни бьет рукой, сильнее, еще раз. Мэг поймет, они договорились, что это значит: экстренная связь с медбригадой «ГенКо», оплата постфактум.
Нэйтан оборачивается резко, морщится, сдергивает пищащий — принято! — браслет с ее руки. Запястье держит теперь обеими руками, крепко: не вырваться.
Нэйтан, почему ты не вызвал их сам?! Они твои подчиненные… Марни пытается сказать это, но не может — дыхания почти нет, все забито запахом крови, но дышать ей нужно.
Ради ребенка.
— Дочка, — пытается она сказать Нэйтану; или ей только кажется: вялый язык не шевелится, сухое горло сведено спазмом. — Дочка!..
Он сжимает ее руку еще сильнее. Жестко. Неласково.
Губы шевелятся, будто считают пульс.
Но он не смотрит, не смотрит, и — о боже, как больно, больно!.. Неужели он так и будет длить этот фарс, как будто ее смерть — теперь! — кто-то станет расследовать?!..
Во рту у нее тоже кровь. Только ли от прокушенной — невыносимо, больно, больно, — губы?..
Зачем она только согласилась выпить микстуру.
Зачем не принюхалась получше.
Зачем заперла себя тут...
Доверяла. Доверяла, поверила, кем-то там сочла. Хотя — о, да, они и вправду вместе считали сроки, еще до свадьбы, и Нэйтан не сказал ничего — хотя мог бы отказаться. Мог бы!..
Марни хотела этого ребенка. Свою девочку.
И хотела только, чтобы дочка звала отцом кого-то получше, чем Ротти Ларго.
Кого-то, кто не обрек ее подругу на полу-рабство. Кого-то, кто не избавлялся от женщин, когда они переставали его устраивать.
Не избавлялся… Тоже мне! Марни рассмеялась бы, но горло дерет даже от поверхностных вздохов.
Она рассчитывала, что Нэйтан…
Очередной спазм боли взрывает внутренности.
…что он не будет так мелочен.
Хороший-надежный-не-такой-собственник, а, Мэг, что скажешь?..
— Нэйтан, — хрипит она вопреки.
«Ненавижу», — хочется ей взамен.
В животе — как яма, дыра бездонная.
В ушах — звон, и звенят-позвякивают где-то там инструменты, с которыми возится Нэйтан.
— Я быстро, я сейчас, — как-то слишком громко бормочет он. Быстро! Медленно, медленно. Нарочно медленно. Иначе… как?
Пахнет кровью, и еще чем-то хуже, чем-то трупным. Кровь сворачивается, темнеет, и темнеет у Марни перед глазами.
Если ребенок только успеет родиться…
Крик без крика, пот на глазах, в ушах, во рту.
…если только. Бригада из «ГенКо» уже в пути.
Нэйтан кладет ей на лоб что-то мокрое. Будто гладит. Касается — так же холодно.
— Сейчас будет не больно, — шепчет он, наклоняясь к самому ее уху. Марни чуть не плачет от облечения. Он все же не станет ждать. Он не так жесток. Он убьет ее анестетиками. Превысит дозу.
Но девочка!..
«Всё только из-за того, что она — может быть, может быть! — от другого?..»
— Прости, — добавляет Нэйтан. В руку чуть выше локтя входит — холодное, острое, но эта боль — ничто по сравнению с тем, что рвет низ живота.
Издалека слышится тяжелый стук в дверь. Требовательный.
Последней своей сознательной мыслью Марни надеется, что ее дочь всё же выживет.
Выживет — и, может, заставит «отца» расплатиться.
02.10 - сумасшествие, психопатия
Название: Его работа
Канон: Repo! The genetic opera
Форма: текст, 455 слов
Категория: джен
Персонажи: Нэйтан Уоллес
Рейтинг: PG-13/R
Предупреждения: раздвоение личности (своего рода), личность Конфискатора канонично отличается от личности Нэйтана "в нормальном модусе"
Ссылка: ficbook.net/readfic/8675479/22154322
читать дальше— Это не я, — говорит Нэйтан. Не всё это. Не столько.
(Как он мог не запомнить?)
— Это я, — повторяет, с нажимом, Конфискатор. Как если бы поправлял оговорку. Не «это ты», как мог бы «внутренний голос» в старом кино — из времен до эпидемии.
Нэйтан делает шаг назад.
Конфискатор поднимает голову: да, так лучше виден результат.
— Я так устал, — бормочет Нэйтан, стараясь повернуть шею, опустить подбородок.
— Столько вызовов за одну ночь давненько не набиралось. — Конфискатор щурится. — Но это я, у меня они все расстаются с биологическим имуществом, как миленькие. Премию мне Ротти задолжал, интересно, как бы напомнить.
Нэйтан смотрит, словно со стороны, как его рука — в тонкой медицинской перчатке, не широкой «рабочей», — проходится по контейнером с органами, только что выставленным в холодильную камеру: для сохранности.
Губы раздвигаются, обнажая зубы.
Все упаковано герметично; клейма и штрих-коды — на месте, согласно спецификации. Правила «ГенКо» строги: биологическое имущество должно возвращаться, в случае неисполнения заказчиком надлежащих условий, в том же состоянии, в каком было поставлено. (В случае несоблюдения условий эксплуатации — с заказчика может быть взыскана дополнительная сумма, переводимая при необходимости в эквивалент донорской крови. Конфискатор помнит юридические документы; кое-что из них он обязан зачитывать тем, кого посещает).
Печень; две пары легких; три почки. Сердце - этих много всегда. Даже один толстый кишечник, подумать только. Не каждый извлечет без потерь.
Но конфискатор хорошо знает свою работу.
Нэйтан Уоллес, лучший из конфискаторов, делает ее безупречно.
«Неужели нет другого средства?» — спросил он тогда у Ротти.
«Я — последнее средство», — сообщал Конфискатор каждый раз тем несчастным, которые пытались умолять, предлагать еще какой-то выход, пробовать договориться неофициально.
Как можно называть это конфискацией… Нэйтан качает головой. Он убивает, убивает — пусть и законно.
Очень просто, конечно. Как он мог позабыть. Конфискатор кривит рот, недобро щерится. Эти люди сами согласились считать части своих тел таким же имуществом, как кухонный комбайн или автомобиль.
Если кто-то сделал следующий шаг и решил, что без сердца и легких те обойдутся точно так же, как без машины — это только логично.
А его, Конфискатора, работа…
…его работа была лечить, помогать людям. В животе у Нэйтана скручивается жгутом пустота. Как будто тоже не хватает чего-то жизненно-важного, хотя его показатели — он проверяется перед каждым выходом — безупречны.
Конфискатор уверенно кладет ладонь на дверцу холодильной камеры; захлопывает. Но холод не исчезает.
Он поворачивается к черной сумке: инструменты и склянки скиданы туда кое-как. Конфискатору порой приходится исчезать быстро.
Надо всё разобрать. Завтрашняя ночь ждать не станет.
Нэйтан чувствует, как руки у него трясутся. Трясется подбородок — то ли рассмеяться тянет, то ли заплакать.
— Нельзя сомневаться, — говорит он (кто — он?) твердо (сквозь стучащие зубы). — Только так можно защитить Шайло.
Мысли о Шайло — теплые.
Цвета свежей крови.
Да, точно. Нэйтан прикрывает глаза, успокаивается. Позволяет рукам самим сортировать инструменты, чистить, мыть, обрабатывать от крови и микроорганизмов, раскладывать по футлярам и держателям. Он врач; ему это привычно.
Конфискатор между делом смотрит в свое отражение в гладком скальпеле.
Конфискатор улыбается.
04.10 - пытки.
Название: В застенках
Канон: Warhammer 40K
Форма: текст, 1575 слов
Категория: джен
Персонажи: инквизитор-радикал и его свита (авторские персонажи)
Рейтинг: R
Предупреждения: пытки
Ссылка: ficbook.net/readfic/8680523
читать дальшеТемнота — плотная, густая. Наполняет клетку-камеру — всего-то и места в ней, что для подвешенного за шею, распластанного за руки и за ноги тела, да ещё — для пары-тройки тех, кому тело задолжало немного крови и слов.
К неровному дыханию узника прибавляется вдруг, без всякого предупреждения, скрип отодвигаемой двери — и в ячейке-камере делается светлей. Хотя ненамного.
Тусклые красные лампы, расположенные на потолке коридора, дают только необходимый минимум освещения. Расходовать слишком много энергии на еретиков и преступников — тоже почти преступление.
Внутрь — шаги подкованных сапог отзываются металлом по металлу — входит человек. Мужчина. Трое его спутников держатся чуть позади, но чувствуют себя столь же уверенно и спокойно.
Узник вздрагивает; чуть слышно звенят оковы — но слишком уж надежно закреплены.
— Нет, ты как хочешь, Грэм, — вошедший явно продолжает начатый ранее разговор, — но я буду настаивать, что опыт подавления восстаний здесь не годится. Наша задача, если так можно сказать, слегка противоположна…
У него — темные волосы, собранные сзади в довольно небрежный хвост, и правый глаз прикрыт крупной линзой — весьма дорогой на вид, явно служащей не только для демонстрации положения.
Его собеседник пожимает широкими плечами. На его униформе нет знаков различия, но качество и материал бронежилета, который он не снимает даже — тем более — в коридорах особой тюрьмы, свидетельствует о принадлежности к блюстителям Лекс Империалис, а не просто планетарных законов.
— Спорить я не люблю. Тебе, Родальт, — он, очевидно, ещё делает некоторое усилие, называя собеседника просто по имени, — может быть и виднее. Но ты упускаешь мысль. Организованность, согласованность, представление о цели. Когда это есть, даже массой задавить не всегда удастся. — Он разминает ладони, просто по привычке, не собираясь очевидно делать ничего больше.
— А, вот как… Резон в этом есть. Ладно, успеется. — Тот, кого назвали Родальтом, примирительно поднимает руку. — Стратегию будем определять после того, как уточним сведения.
Он прищелкивает пальцами, кивая в сторону одного из спутников — облаченного в алую мантию машинного культа, — и над ними зажигается неровный, мигающий свет.
— Ага, — звонкий голос совершенно не вяжется с обликом Адепта Машины.
Не вяжется с ним и яркий, человеческий глаз — один, в паре к двум зрительным имплантам. Любопытство в этом глазу, впрочем, вяжется больше.
Нижняя часть лица адепта — когда-то, в жизни до приобщения к Машине, наверняка относившегося к женскому полу, — закрыта металлической полумаской.
— Это он, Кси? — спрашивает… а собственно, кто он, этот человек? Если прищурится — а узник, висящий у стены, не щуриться не может, — удастся различить на одном из его бледных пальцев тяжелый перстень. Дар леди-наставницы, заслуженный годами службы — и несколькими смертями. Перстень с массивной готической «I».
Из-под алых одеяний адепта Механикус тянется механическое щупальце. Поддевает узника под подбородок, поворачивает голову так и этак.
Проворачивается в металлической глазнице один из имплантов.
— Визуальные характеристики совпадают. Метки культа…
Мехадендрит переходит на щеку, скользит к виску. Ещё один металлический щуп, поменьше, отделяется от основного ствола — и резко срезает волосы. Впрыскивает что-то под слой кожи, оставшийся на удивление целым.
— …соответствуют первоначальным данным, — удовлетворенно сообщает механикус, пока его имплант проворачивается ещё один раз: запечатлевая немного выцветшую, но явно проявившуюся татуировку.
Красный круг, обведенный восемью вытянутыми овалами, образующими лучи.
— Это ведь… не один из символов Непроизносимого? — спрашивает последняя из спутников инквизитора, закутанная в длинный плащ с капюшоном. На поясе плаща у нее висят четки и книга с символом аквилы.
— Смотря как ты будешь считать, — Родальта словно бы веселит это замечание — именно от нее. — Моя наставница, да продлит Император ее дни, — он произносит это так, как иные желают провалиться в варп-разлом, — не задумывалась бы над ответом. Однако для них это был символ прогресса.
— Взятый из книг, которые для них не предназначались, — добавляет адепт Машины. — Лучей, к тому же, было шесть, а не восемь. — Ворчание звучит оскорбленно.
— Но в любом случае, это ересь. И корни ее должны быть вырваны. По крайней мере… там, где их станут искать.
Узник шевелится в цепях, поднимает голову, глядя инквизитору в лицо. В его глазах и позе грязного, голого тела будто бы брезжит что-то, схожее с надеждой.
Арбитр, стоящий позади всех, усмехается — громко, но и только. Он вообще, по всему судя, немногословный человек.
Узник смотрит на его округлое, по-видимости добродушное лицо — и вновь переводит взгляд на инквизитора. Его вдруг начинает бить дрожь.
Карий глаз инквизитора глядит слишком спокойно, слишком отстраненно для переговоров, и отстраненно блестят металл и стекло ценной прицельной линзы.
— Не дергайся, — предупреждает инквизитор. — Это бесполезно.
Узник все же пытается сказать что-то, рвануться вперед.
Механическая конечность щупами-»пальцами» жестко упирается в края его губ.
Зубов во рту заключенного, в любом случае, уже нет: их вырвали раньше.
Другой мехадендрит появляется с почти неслышным призвуком рассекающего воздух металла — стремительно и резко. Исчезает внутри раскрытого рта.
Что-то мягко падает оттуда на пол.
— И не шуми, — позволяет себе инквизитор ещё одно уточнение.
Но даже если бы узник захотел, у него всё равно ничего не вышло бы: ошметок языка, вырезанного у самого корня, способен издавать теперь лишь невнятное мычание.
Он ещё какое-то время не закрывает рот, откуда течет смешанная со слюной кровь.
С механическим звуком, напоминающим вздох, адепт механикус протягивает — уже не мехадендрит, руку. Трубка тычется узнику в рот, грубо входит внутрь, всасывает излишек жидкости.
Тот смотрит прямо перед собой неподвижным взглядом, в котором поровну ужаса и непонимания. Или, напротив, понимания: какого-то нового, более страшного.
— А теперь слушай, — инквизитор говорит жестко, но с некоторой скукой. — Если ты поделишься информацией — умрешь быстро. Здесь любят показательные казни, спасибо леди Халле: научила. Тебя и тех, с кем ты был связан случайностью — поскольку ты никого больше не назовешь под пыткой, — выведут на улицы в процессии. Будут бичевать, исполняя гимны Богу-Императору, и жечь клеймами. Ваши крики запишут кибер-херувимы, а потом примутся транслировать над площадью, где сложат костер. Перед сожжением каждому по очереди выпустят кишки и сожгут сначала их. Кибер-херувимы — уже другие — станут опрыскивать вас освященной водой с примесью амфетаминовых стимуляторов. Что там ещё? Сдирание кожи? В любом случае, ни тебе, ни остальным не дадут умереть раньше, чем мясо начнет обугливаться и слезать с костей в пламени. Это один вариант. Но есть и второй.
Узник по-прежнему глядит вперед расширенными глазами. Его взгляд обращен куда-то над плечом инквизитора, в серый тусклый металл стены.
— Нет? Ну ладно. Кси-Ро, — обращается инквизитор к адепту машины вновь. Механикус — не приходится уговаривать дважды — взмахивает мехадендритом, срезая полоску кожи с плеча узника. И следом, не давая тому даже выдохнуть от боли, срезает точно такую же — с плеча другого. Идеальная, машинная симметрия.
Воздух наполняется солоноватым запахом: узник наконец обмочился от боли.
— И это только начало, — предупреждает инквизитор. — Мы можем сделать больше. А можем — я могу — сделать так, что кое-что, найденное твоими неразумными друзьями, не будет зря. Послужит мне — и Императору через меня, — а не рухнет целиком в объятия тех сил, о которых ты имеешь крайне слабое представление.
Слышится шепот, очень тихий. Женский голос читает молитву к Богу-Императору.
Окровавленные губы заключенного, почти потерявшего человеческий облик, дрожат.
Кси-Ро шевелит мехадендритами перед лицом узника вновь. Не дожидаясь нового слова или приказа.
Наконец, тот дергано кивает. И второй раз.
Губы Родальта кривит усталая улыбка. В ней нет торжества, но нет и тепла.
— Замечательно. Проследи, Илана.
Он кивает своей спутнице в плаще, и та выступает вперед. Снимает перчатки — очень женственная, дорогая замша — и кладёт ладони на лоб бывшего человека. Капюшон падает ей на плечи, открывая сосредоточенное худощавое лицо — довольно красивое, если подумать.
В волосах у неё блестят перья. Глянцевито-синие, они словно не отражают, а впитывают свет — и излучают обратно.
— Он будет говорить, — с усилием произносит она. Слова отдаются эхом клекота, слабого, горлового. — Я буду слушать. Я уже слышу.
— Хорошо, — отзывается инквизитор.
Он расставляет ноги поудобнее, прикрывает тот глаз, что виден снаружи. Та, кого назвали Иланой, напротив: вглядывается в глаза узника, широко распахнув свои. Зрачки затопляют радужку целиком. Иссиня-черные, они искрятся ещё более глубокой синевой.
Инквизитор, не глядя, кладет ладонь ей на плечо. Она не вздрагивает; ей, должно быть, привычно это — быть психическим проводником.
— Другая символика? Кодовые слова, места сбора? Связи в местной полиции и Администратуме?
Вопросы он задает ровным тоном, почти лишенным интонации. На лице выступают крупные капли пота.
— Образы, — предупреждает его на полувздохе, не отнимая рук, Илана. — Я вижу… не так четко. Он отвечает… не всегда связно.
— Я знаю, — глухо отзывается Родальт. — Продолжай. Держи.
И — узнику, снова:
— Книги? Названия, источники? Сосредоточься! Торговцы, контакты — что за миры сектора?
Глаза узника закатываются, вращаются в орбитах. Его трясет; он сделал бы под себя вновь, если бы оставалось, чем.
— Всё, — роняет Илана. — Боже-Император, прости и помилуй.
Ее руки падают вдоль тела. Спустя мгновение она судорожно натягивает перчатки обратно и делает святой знак, прижимаясь к ладоням лбом. Ее глаза закрыты, будто в безмолвной покаянной молитве.
Инквизитор вытирает пот со лба тыльной стороной руки. Поводит плечами.
На какое-то время устанавливается молчание.
Узник глядит в никуда остановившимся взглядом; по подбородку у него стекает струйка слюны. Его веки пытаются опуститься, но словно бы бессильны сделать и это.
— Еще что-нибудь делать будем? — спрашивает бывший арбитр, Грэм. Он прислонился плечом к краю двери; ему скучно.
— Хм… — тянет инквизитор. Глядит оценивающе.
— А точно надо? Может быть, ему хватит? — Голос Иланы сочится чем-то, отдаленно напоминающим жалость.
— Можно простимулировать нервные окончания. Переменной силой тока. — С энтузиазмом произносит адепт Машины. — Это весело. Объект никогда не знает, откуда придет новое ощущение.
Илана хмурится.
Кси-Ро бросает на нее прозрачно-зеленый сканирующий отсвет зрительного импланта.
— Запрашиваю корректировку входных данных. Объект еще находится в статусе необходимого, или материал признан отработанным? Шеф. — Имплант фокусируется теперь на инквизиторе.
— Пусть повисит ещё, — роняет Родальт. — Возможно, понадобится повторная проверка.
— Он не умрет? — задает последний вопрос Илана. — Даже его душа не заслуживает того, чтобы отойти без молитвы.
— Процентные показатели говорят о невысокой вероятности такого исхода, — откликается Кси-Ро своим более механическим голосом. Прячет мехадендриты под одеяниями — не забыв отряхнуть от крови и прочих жидкостей.
Инквизитор удовлетворенно кивает.
Позволяет своей свите покинуть камеру — и выходит следом, не бросив на заключенного даже единственный прощальный взгляд.
Дверь закрывается.
Узник, оставшись один во тьме, кричит, наконец, почти беззвучно, захлебываясь кровавой слюной — пока не теряет сознание.
06.10 - растение, прорастающее сквозь тело.
Название: Поле роз
Канон: Adolescence of Utena (очень по мотивам)
Форма: стихотворение в строчку
Категория: джен/гет
Рейтинг: PG-13/R
Предупреждения: инцест, подразумевается сомнительное согласие, погребение заживо, dark fairy tale
Ссылка: ficbook.net/readfic/8686123
...что там, гляди, поднимается из земли? Розы, алее крови, нежнее щек девы-сестры, невинностью чьею пьян, острым ножом ей смуглую грудь рассёк - чтоб замолчало сердце, и чтоб обман ни распознать, ни выведать не смогли - тем же ножом был отнят её язык, острый, как шип на длинном тугом стебле. Но распахнулась зелень ее очей - дрогнуло лезвие, кануло в темной мгле; дрогнули и погасли огни свечей, рот окровавленный к хищному рту приник.
В клетке меж ребер - медного ветра свист; срезанный плод дал семя - зерно любви. Братское семя, белое, не взойдет - но вот же, ответный дар от сестры лови: горлом и глубже, чтобы сравнялся счёт... Так изо рта пробивается первый лист, так в альвеолах корни находят путь, так прорывает мышцы за шипом шип, кости хрустят, и ноги едва-едва держат - холодный пот в третий раз прошиб - почкой вот-вот раскроется голова; только и оставалось - в окно шагнуть.
Только вот дева-сестра не отпустит в смерть: как же ей будет, порченной, жить потом - долго без принца башня не простоит - в мире холодном, ветреном и пустом? - нет, слишком страшно: чары сестра творит и по стеблям струит под земную твердь.
Принцевым телом удобрены - ввысь и вверх: лестницей в небо, к замку превыше звезд - тысячи роз сплетаются в сад-тропу: в розовых росах, в блеске жемчужных слез. Пусть каждый спит спокойно в своем гробу - стены шипов заслоном встают навек.
Сердце корнями глухо оплетено - эхом в груди сестры молчит темнота. Ночью она ложится среди цветов; снами приходит жаркая маета, будто бы встать и снова обнять готов... Но никому не ведомо в час дневной таинство обручения в смертном сне (брачной постелью - темный провал земли). Нет, обрученным будет с девицей тот, кто победит соперников издали, он же на смену принцу на трон шагнет... Вскоре не быть над розами тишине.
Небо светлеет розовой полосой, в башне глазурно-белой - тишь и уют, и ничего не встревожит, не раздразнит; колокола всю вечность звенят-поют: многие лета принцу! он просто спит.
Дева-сестра по розам идет босой.
08.10 - механизация тела, протезы (просроченный)
Название: Живой металл
Канон: JRRT
Форма: текст (480 слов &763 слова)
Категория: джен
Персонажи: Маэдрос, протез руки, Куруфин, ОМП (дориатский посол)
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: в первой части - дарковые видения, во второй - немного удушения и унижения (по отношению к послу Дориата, если что)
Примечания: два разных взгляда на ту же, вроде бы, руку (драбблы не связаны ни сюжетно, ни вариантами вселенной)
Ссылка: ficbook.net/readfic/8692973
читать дальше1.
Металл теплый — не теплом живой кожи, под которой бежит кровь; но всё-таки теплый. И не тяжелый вовсе — не тяжелее второй, другой руки (руки потерянной). Пальцы сгибаются, разгибаются — послушные усилию мысли, как прежде.
Слово — тяжелое, от него собирается горечь под языком. Где-то во взгляде она тоже, должно быть, мелькнула — хотя говорят: лицо сделалось после плена, как камень, — иначе почему бы брату заговорить именно теперь?
— Она будет служить тебе, как живая. — Так дрожит клинок, извлеченный из ножен, готовый к удару: вот как это звучало у Атаринкэ. — Ты сможешь держать в ней меч, и тебе не понадобится чужая помощь, чтобы надеть доспех и сесть на коня. И стило держать ты сможешь, хотя это будет труднее, но не иглу и не тонкую кисть. Если только…
— Не нужно. — Обе руки в останавливающем жесте — разом. Но правая всё же успела раньше — привычка, не усилие воли, как с левой. Привыкал столько, упорно приучал — теперь отучиваться наново. — Этого довольно. Я благодарю тебя, брат.
И в голосе действительно облегчение, звучащее ясной нотой. Единственной, но брату достаточно. Сгинуло напряжение в плечах, дрогнули крылья ноздрей — и края губ с ними вместе.
…а потом вспомнится, как улыбался брат, и улыбка у него была усталая, тусклая, вовсе не такая острая, как привычно, но уверенность мастера — куда денешь ее? — в каждой глубокой тени, в каждом отсвете ламп проступала: насквозь, навылет.
Он ничего не делал наполовину, как отец учил его — и в этом Куруфинвэ-второй если все же не превзошел, то сравнялся.
И никакое стоящее оружие, никакой инструмент не может быть без имени, без души, без песни.
Металл поет о войне. О гордости. О чести рода поет — и о мести.
О власти поёт.
Неназванной, но и не оспоренной.
Стальная рука, железный кулак; под рукой — воины, кони, земли.
И нашептывает: как в пылу сражения пальцы пробивают горло, как ломают, сомкнувшись, чье-то копье, и пястные кости хрустят в крепкой хватке. Как крошат камень, рвут ткань — как входят в мягкость глазничных впадин, вызывая вскрик.
Как ломают железные эти пальцы золото цепей, как звенят драгоценными кольцами — дары пирующим, награда для верных.
Как стекает на блестящий под факелами металл ладони — кровь ли, вино. И как успокоительно-сладко вдыхать с металла — теплый винный пар, остывающий кровавый след.
Меч эта рука не особенно любит. Она слишком ему сродни, слишком похожую сталь использовали — не ту же, хотя бы чарами уж точно не ту, но — близко.
Не особенно любит — но подчиняется, даже во сне: меч — отцовский дар, и творение Атаринкэ не спорит.
Меч поет о том же, о чем живой металл. О свете еще поет, но о нем — поменьше.
Свет будет потом.
Сначала… всё остальное.
Хмурятся брови; но это всего на миг. Вздох срывается с губ — нетерпеливый, требовательный. Но тут же все затихает. Стоило лишь повернуться на другой бок.
Старая привычка: спать, подложив ладонь под щеку — внешней стороной или внутренней. Неистребимая. Да и надо ли — истреблять?
Металл теплый. Не теплом живой кожи, под которой стучит кровь; но это и неважно вовсе.
Так оно даже спокойней.
2.
Старший князь из феанорова рода не прячет руку.
Это уродливая вещь, ничуть не схожая с живой конечностью: рычаги и тяжи видны снаружи, кованые пальцы остро блестят при свете — не факельном: от этих светильников из камня, которые делают голодрим.
Посланник Тингола, Эртедир, сын Диллотанара, родич короля, чуть кривит край рта — но прячет это за изящным жестом поклона. В поклоне же — достает из сумки под плащом драгоценный пергамент тонкой выделки, перевязанный лентой шелка — из личных мастерских королевы.
(Один из других князей, братьев этого, кидает исполненный любопытства и зависти взгляд: еще бы, не без удовольствия отмечает Эртедир. Но черви-прядильщики останутся даром и тайной благословенной Мелиан, сколь бы голодрим ни желали иного).
Здесь нет трона, нет даже высокого стула — и князь стоит напротив посланника, неловко опустив вдоль тела калечную руку. Плащ подоткнут, и соединение плоти с металлом — нарушение целостности, отвратительное для всякого квэндо, — видно четко: полоса посеребренного железа охватывает край алого рукава наподобие браслета. Украшенного — подобно женскому, но разве у голодрим не перепутаны зачастую женские и мужские дела и знаки?
Чудится: сейчас князь протянет именно эту руку, сделав усилие, косо поднимая одно плечо выше другого — и придется вкладывать свиток между железок-пальцев: посмешище, и только.
Эртедир досадливо поводит лопатками, прогоняя призрак неприятной дрожи.
Сын Феанора смотрит на него будто бы безразличным, непрозрачным взглядом. Протягивает живую руку — отражением жеста посланника, из-под плаща. Шага вперед — не делает: ждет, что послание вложат ему в ладонь.
Ноздри Эртедира слегка раздуваются. Какова наглость.
Он смотрит князю прямо в лицо, слишком бледное, чересчур тяжелое, чтобы называться красивым — хотя ажурное, выставленное напоказ уродство тянет на себя взгляд.
Эртедир — королевский родич; у него здесь есть долг.
— С посланием этим, князь-предводитель Дома Феанора, Элу Тингол, король…
Он не успевает даже понять.
Мелькает резко, с плавным свистом, блестяще-гладкое — и застревает в горле «Элу Тингол, король Белериа…» — потому что из горла больше не вытолкнуть ни звука, ни вздоха.
Князь голодрим не сделал и шага — и будто бы не он даже вскинул руку, а та вскинулась сама.
Так бросается на добычу змея, прикорнувшая между корнями.
Эртедир хрипит, пошатываясь. Железная хватка на горле сжимается всё крепче, перед глазами плывет — и только неестественная неподвижность князя отпечатывается в зрачках.
Пальцы скребут по металлу — бессильный жест, некрасивый и неприкрытый. Металл тепл, почти горяч — обжигает: не отодрать, не отвести проклятую неживую руку.
Заостренные на кончиках — заточенные как будто — железные пальцы впиваются в тонкую кожу. Вот-вот — и прорвут насквозь, пронзят жилу.
Эртедир - королевский родич; изо всех сил он старается — удержаться на ногах, не приподняться на носках сапог, когда рука бесцеремонно вздергивает его за шею вверх - позвонки хрустят, но выдерживают. Старается — но у него не выходит; слишком уж высок голда. Слишком широки руки. Одна эта. Рука.
В глазах слезится и мутно-красно; грудь жжет, горит изнутри, как если бы горел лес, и благодать королевы горела с ним вместе.
И тут всё кончается.
Эртедир пытается втянуть воздух раскрытым, рассохшимся, как старая древесина, ртом - пытается встать, и тут же падает снова, не удержав равновесия: спиной и плечом назад. Заходится кашлем.
И лежит на спине, на плаще, пропитанном потом — и чем-то гораздо худшим, гораздо более позорным, — силясь сделать, наконец, горлом сколько-то глубокий вдох. Синева расплывается по шее сплошным пятном. Язык не помещается во рту, все норовит выпасть, вывалиться. Слюна стекает на подбородок и засыхает там.
Никто не смеется. Даже звука не издает; разве что князья-братья отступили на шаг — не приблизились. Тишина позора — еще хуже для Эртедира.
Эртедир приподнимается — всё же — на локте, сглатывает. Во рту мерзостный привкус. Ноги не слушаются, не прекращают дрожь.
— Так что хотел передать нам вместе с посланием король Дориата? — спрашивает князь Маэдрос, то ли поднявший свиток с резного деревянного пола, то ли подхвативший в падении.
Рука из металла, вновь безжизненная по-видимости, протянута чуть вперед. Как если бы ожидалось: Эртедир сейчас обопрется на нее, чтобы встать.
Сама мысль об этом вызывает новую тошноту.
Пальцы блестят теперь не только от светильников — на них остались пот с кожи и немного крови из самых малых, самых поверхностных жил.
— Я жду, — говорит князь, поглядывая на свою руку: так можно глядеть на пса, чересчур громко облаявшего незваного гостя.
— Король Элу Тингол, — голос у Эртедира почти не дрожит (он королевский родич, и так оно останется), — говорит, что его королевство ни в чем не нуждается. Ничего, кроме условий посреднической торговли, обсуждаться более не должно. И что вам, голодрим, следует быть благодарными уже за то, что вам дозволено жить на этой земле.
— О, мы благодарны, — говорит князь Маэдрос, с какой-то скучающей искренностью. — Так благодарны, что строим крепости и ведем торговлю, чтобы не лишиться этих не наших земель. Ты собираешься встать, посланник? Или мне помочь тебе?
Эртедир кивает — голову мотает чересчур резко на ослабшей шее — и надеется: вот сейчас он все-таки, все-таки успеет подняться на ноги сам.
9.10 - стежки, шрамы
Название: Другие шрамы
Канон: Mass Effect
Форма: текст
Категория: джен
Персонажи: м!Шепард
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: ковыряние в шрамах не вполне естественного происхождения
Ссылка: ficbook.net/readfic/8694840/22205293
читать дальшеПалец надавливает под глазом, у внешнего края. Чуть поворачивается, оттягивая кожу вниз.
На ощупь это не вполне похоже на шрамы, полученные в бою: хотя бы потому, что кожа расходится под прикосновением, но без боли. Раздражения на краях — пускай неровных, — тоже, насколько можно судить, нет. Красное — это только свечение, ничего больше.
(Любопытно: изменится ли это, когда отрастет щетина. И насколько такое состояние лица вообще скажется на бритье).
С отстраненным любопытством Шепард погружает палец немного глубже.
Доктор Чаквас говорит что-то — ее голос доносится издалека, как из-под воды. Он не вслушивается. Конкретные причины — конкретные особенности восстановительных технологий, отработавших не до конца, — его не слишком интересуют.
Из-за отсветов — оранжево-алого, жаркого оттенка — кажется: под трещинами в коже должно быть тепло. Но это не так. Они холоднее, чем остальная кожа, хотя внутри — не совсем металл, как можно было ожидать (опасаться; но это слово — не из его словаря). Впрочем, он не разбирается в этих технологиях — это, в конце концов, не оружие и даже не оснащение корабля; на ощупь то, что внутри, твердое и волокнистое, как будто покрытое оболочкой. Под которой — надо полагать — и происходит самое интересное.
(Все же надо попросить прислать себе на терминал схему — если она, конечно, не состоит целиком из черных полос, как положено засекреченному проекту).
Жировая прослойка — по контрасту — слишком неплотная, подается под пальцем; он едва успевает одернуть себя. Отсутствие болевых ощущений может быть минусом. (Как и отсутствие страха — но о последнем он знает чисто в теории).
Слишком сильно раздвигать кожу и подкожную ткань он не собирается. Пальцы — теперь уже не только средний — скользят по сетке остальных псевдо-шрамов: сначала по щеке, где линии складываются в почти узор, а следом обратно — к глазнице и выше.
Становится тихо; доктор замолчала и следит теперь за движениями руки Шепарда.
Указательным и средним пальцем он слегка потирает висок; отблеск ламп медотсека неожиданно сильно отозвался в глазах.
(Тоже — укрепленных чем-то искусственным, иначе бы сетчатка не отблескивала все тем же цветом при взгляде на металл или в зеркало).
Узкая трещина сбегает со лба на бровь, напоминая след от обычного шрама, старого: оставшегося в той жизни. Почти незаметно было бы, не помни Шепард — что там было когда-то.
Было. В прошедшем времени.
— Их можно будет свести, — говорит Чаквас. Быстрый взгляд — доктор сплетает и расплетает пальцы; нервничает, хотя не слишком. — Оборудование довольно дорогостояще, но можно уложить это в смету. Я отправлю вам на личный адрес, если вы этого хотите.
Шепард делает вдох. Опускает руку — ровно к бедру.
— Не стоит, доктор, — звучит его отстраненный, спокойный голос. — Меня сейчас вполне устраивает и так.
12.10 - одержимость.
Название: Узнавание
Канон: Warhammer (Ересь Хоруса)
Форма: текст, 486 слов
Категория: джен
Персонажи: Кирена Валантион, Аргел Тал
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: канонично одержимый персонаж
Ссылка: ficbook.net/readfic/8702932/22226205
читать дальшеОна не узнаёт его.
("Я больше не способен снять шлем", так он говорил - без отзвука вины, словно бы о чем-то совсем простом. Она узнавала голос - или так ей казалось: сквозь динамики тон любых астартес делался похожим.)
Он не отходит от нее - насколько возможно для командира, которому нужно тренировать своих воинов и надзирать за корабельной командой. Он глядит на нее так, словно она в любую секунду может исчезнуть. Вновь превратиться в иссохший труп. (И не спрашивает - что предпочла бы она сама; за это можно быть благодарной).
Ей небезопасно выходить с ним. Так он повторяет каждый раз, и она каждый раз качает головой: ей и не хочется. Не теперь.
Он обещает подобрать для нее охрану, называет какие-то имена - которых она тоже не узнаёт. Она не спрашивает о Даготале, Торгале, Малноре; в любом случае, она не узнала бы и их тоже.
Он наклоняется к ней ближе, и она дрожит. Сжимает руки коленями, но не может остановиться. Отодвигается как можно дальше, пока не упирается в стену спиной.
В линзах его шлема отражается ее лицо: дважды. (Она зажмуривается, но голова кружится всё равно, и клонится всё ниже - пока лоб не утыкается в колени).
"Прости", - хочется сказать ей, но это она - Исповедница Слова. Кто примет ее собственную вину?
Молчание тянется между ними, пока ее глаза скользят недоуменно по броне, по новым знакам различия. Как она могла позабыть, что астартес настолько огромны? Они казались ей близкими. Братьями.
Она не знает, как думать о них теперь.
("Мои братья мертвы", слышит она не свой голос - откуда-то из головы: или от двери).
Он сидит в ногах ее постели, держа между коленей копье кустодия, ее убийцы. Золотые отсветы вызывают легкую тошноту.
В дверь стучат; колотятся, воют, умоляют впустить.
Когда вопли становятся слишком сильными, он поднимается - и вот тогда...
Когда его броня идет рябью, искривляясь, прорастая шипами и костистыми выростами; когда линзы делаются раскосыми сгустками иссиня-черной тьмы, когда когти с влажным лязгом выдвигаются из пальцев - прямо в приоткрытый дверной проем...
Когда демон внутри него кричит с исступлением, и ломает кости, и разбрызгивает кровь с костным мозгом по темному полу...
Вот тогда она его узнаёт.
- Аргел Тал, - говорит она. Ее голос хриплый, ломкий. - Аргел Тал.
Он оборачивается к ней, и окровавленные когти касаются ее алого одеяния. Она помнит эти прикосновения - неуклюжее объятие этих лап, пока из нее вытекала жизнь: кашлем и кровью.
(Что с тобой сделали?)
Она кладет ладони на морду, алую и влажную, точно свежее мясо, обводит края клыкастой огромной пасти. Из горла вырывается почти ласковый рык, а следом - тихое шипение; крылья, рваные и костистые, смыкаются вокруг них обоих, точно шатер.
Он так похож на тех, кто рвал, терзал, когтил ее душу в безднах эфира. Высший хищник, вырвавший ее из чужих лап и рук - после визгливой, жестоко-игривой мелочи.
В нем - привычный и родной ужас; такой, который можно вынести, можно сжиться, и это будет почти хорошо. Почти не больно даже.
Кирена чуть ли не плачет от этого узнавания.
Ему вовсе не нужно знать, что это не вполне слезы радости.
17.10 - самотравмирование
Название: Ножей острее
Канон: Repo! The genetic opera
Форма: текст (стихи), 176 слов
Категория: фемслэш
Персонажи: Слепая Мэг/Марни Уоллес (в прошлом)
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: самоповреждение ногтями, в конце маленькая отсылка к каноничным событиям
Ссылка: ficbook.net/readfic/8715314
ногти у мэг сегодня — ножей острее: кожу царапают, только задев едва.
бледная, перед зеркалом столбенеет — красным по коже щек выводя слова.
sorry, I loved you — I love you, forever ever; в душной гримерке, сквозь беспощадный свет.
компас давным-давно потерял свой север — вот, почитай, уже два десятка лет.
как я тебя любила — порез чуть глубже, — как ты дала мне славу (отдала в плен).
камеры это, конечно же, обнаружат, но что такого сделают с мэг взамен?
зритель решит, увидев: всё часть наряда, часть представления — что возьмёшь с актрис.
мэг режет губы — и кровью поверх помады след поцелуя отыгрывает на бис.
алая сетка шрамов ползет по шее, пульс неустойчив, слабый, как будто дым.
стоило ли просить тогда: «будь моею», чтоб обе принадлежали совсем другим?..
в зеркале перед мэг тень лица и стана — из мира мертвых, из электронных глаз.
песня звучит дуэтом, пускай обманным; мэг без того одна в танце каждый раз.
как ни пляши, а только финал здесь ясен. ногти скользят чуть резче, касаясь век.
ими прорвать бы пластик и выдрать с мясом…. нет, не сегодня. позже, решает мэг.
22.10 - фобии, патологический страх
Название: Смешной страх
Канон: ориджинал
Форма: текст, 635 слов
Категория: джен, гет
Рейтинг: R(?)
Предупреждения: инсектофобия, не очень здоровые отношения (подразумеваются) спойлерубийство, общее "ойбля"
Ссылка: ficbook.net/readfic/8727563
читать дальшеОна всегда так смеялась — звонко и ненатужно, чуть запрокинув голову и блестя глазами, — когда он отшатывался со вскриком — после того, как она протягивала ему на ладони бабочку: «Ну, взгляни! Не съест же она тебя».
Он тяжело дышал, сжимая до боли в пальцах ушибленное о косяк балконной двери плечо. Ее голос сливался с колотьбой крови в ушах.
Насекомое перебирало лапками по ее пальцам, и он не мог отвести взгляда, хотя руки уже дрожали, и все тело — за ними следом, и легкие сжимало нехваткой воздуха.
А потом он оседал на пол, и она касалась его плеча — он дергался всякий раз, потому что нельзя было знать, отпустила ли она бабочку, — и в голосе у нее звучала та же снисходительная улыбка.
«Чего ты такой, а. Ну это же просто смешно. Какие они маленькие — и какой ты».
Она приходила с улицы, пританцовывая, и на подошвах ее белых босоножек оставались приставшие — такие же бледно-белые — крылья; то самое, из-за чего он избегал выходить наружу почти весь июнь.
«Боже мой, вот как оно так», — давила она смех, вытирая в уголках глаза слезы, когда он рассказывал: цветущий куст, к которому он подошел вплотную, обернулся гроздьями шуршащих крыльев, комьями, висящими на ветвях, и его просто вырвало прямо на асфальт, а потом он еще сползал на заднице с тротуара, едва не угодив под машину — потому что какая-то многоножка прошлась прямо по блевоте ему навстречу.
Она выпускала мух и ос из квартиры — даже пойманных ее рыжим котярой и пригвожденных к полу; и он спотыкался на ровном месте, когда лампа в коридоре высвечивала под стаканом, прикрытым картонкой, нечто хитиновое и копошащееся.
«Они же тоже живые. Рука не поднимается добивать». Она улыбалась, сжимала его пальцы — той самой рукой, на которой только недавно сидело это (уже достаточно, чтобы сердце начинало стучать чечетку) — и тащила его в лесопарк, переходящий через несколько километров в лес настоящий.
«Это все от того, что ты редко контактируешь с природой».
«Наверное», — соглашался он. И взвешивал в ладони металлический штырь, стоящий неприкаянным в углу прихожей — всё равно скоро шторы менять на жалюзи, — но тут же отбрасывал, стоило ей устроить голову на его плече.
«Мы со всем справимся. Ты только не бойся».
Он сглатывал и обнимал ее одной рукой.
…В черте леса так тихо. Ни звука. Только свежий, холодноватый, осенний воздух — в ноздри на вдохе.
Он моргает. Разжимает пальцы; запястье от тяжести слегка затекло.
Она лежит на ворохе желтого, оранжевого, грязно-зеленого — в белом, как бабочка на закате.
Поперек ее лба ползут несколько муравьев; парочка отворачивает и заползает в ноздрю. Он слишком ошеломлен, чтобы реагировать сразу — и, в конце концов, на муравьев у него реакция всегда была слабой, особенно издалека.
На ее пробитую глазницу садится муха, а следом еще одна, и вот тут он вздрагивает привычно, чувствуя, как застревает воздух в груди — отступает на шаг, мотая головой, чтобы смазалось зрение, — но в воздухе по-прежнему разлита тишина, и он просто с усилием отворачивается.
Выпрямляет спину; заставляет себя сделать один глубокий вдох и другой.
Абстрагируется от того, что должно бы, по логике, шевелиться у него под подошвами; раз не видно — то и ничего (так ведь, ведь так?..). Черкает спичкой в воздухе — и роняет вниз.
А потом начинает смеяться — дробно и тихо, — и так и смеется, уходя за границу лесной зоны, загребая кроссовками палую листву.
Огонь занимается за его спиной, в ритм непривычному звуку.
Какой ведь смешной был страх, в самом деле.
Что ему мешало всё это время?
Хлюпающий звук и вид серой мозговой слизи на металлическом штыре для раздвигания штор — пластиковая рукоять обернута старой тканью, он не дурак, — оказались совсем не страшными. Как и недоуменное булькание из ее рта — уже никакой не смех, — за которым последовали пузырьки крови.
Ничуть не страшнее тех картинок на всю доску (седьмой класс, биология, анатомия членистоногих), после которых ему потребовалось дышать нашатырным спиртом и вытирать парту; или того воробья — ему было тогда два с половиной — который проглотил сломанное пополам тельце и рыгнул сыто, выплевывая на асфальт два почти даже не рваных белых крыла.
27.10 - удушение, повешение.
Название: Удушье
Канон: Mass Effect
Форма: текст, 320 слов
Категория: джен, намек на гет
Персонажи: Лиара Т'Сони, труп Шепарда
Рейтинг: R
Предупреждения: мертвое тело в не лучшем состоянии, графичные мысли об умирании
Ссылка: ficbook.net/readfic/8739917
читать дальше«Пустите меня», — требует она у «церберов», сбрасывая с плеча руку этой женщины, Миранды, — когда капсула с останками раскрывается с негромким шипением.
Лиара рвется вперед — и застывает, как схваченная биотическим стазисом.
Ее горло стискивает, будто в лассо — будто слишком быстро погрузилась в морскую соленую воду и нахлебалась.
Вмерзшие в тело куски разбитой брони, раздутое и слипшееся месиво на месте одной из кистей; и лучше смотреть на шлем — потому что под ним, обожженным и потемневшим, не видно ни вылезших глаз, ни вдавленных костей, ни содранной и обвисшей кожи.
Лиара безотчетно тянется пальцами к шее Шепарда — вторая рука смыкается вокруг собственного горла, до легкой боли, — как будто бы хотела войти в слияние точно так же, как с ним-живым. Не просто увидеть — почувствовать сквозь каждый нейрон, как пугано ускоряет свой стук, а следом тут же замедляется сердце; как застывает последний выдох облачком пара на внутренней стороне стекла шлема; как распухают, охваченные удушливой неподвижностью, руки и ноги. Легкие не в силах сократиться еще раз — и рвутся, лопаются, как пузырьки полиэтилена, и сосуды разрываются тоже; зрение сжимается в точку, прежде чем угаснуть совсем.
Всё — за несколько десятков секунд, не больше.
Одиноких, таких же удушающих, как недостаток кислорода.
…Она позволяет себе вдохнуть — воздух жжет гортань и легкие, будто серная кислота, — позволяет Миранде подхватить себя под руку и вывести из операционной; и говорит о том, что, быть может, лучше бы мертвым — смертный покой, но на самом деле — на самом деле она отчаянно хочет, чтобы у Миранды всё получилось. Чтобы ее ученые восстановили все связи, все воспоминания до последнего.
Тогда она сможет всё же дотянуться до Шепарда; если только он позволит ей — разделить этот опыт, интимнее любовного акта.
Тот тесный жар внутри, не чувственный, смертный, который делает невозможность дышать еще болезненней.
В слиянии она не отпустит его, не разожмет пальцев; задохнется с ним вместе, глядя невидящими глазами в глаза.
Чтобы даже вспоминая в ночных кошмарах о своей смерти, он мог знать: он — пусть и запоздало — пережил ее не один.
26.10 - укусы, рваные раны. (просроченный)
Название: Кровь говорит
Канон: Warhammer (Ересь Хоруса)
Форма: текст, 1185 слов
Категория: джен
Персонажи: Робаут Жиллиман, Сангвиний
Рейтинг: PG-13 (на грани)
Предупреждения: кровь, глюки
Примечание: Таймлайн Империума Секундус (условно времен книги "Фарос").
Метку AU не ставлю, потому что осознанно хочу оставить "за кадром", в каких пропорциях здесь смешаны влияние варпа, собственные подсознательные импульсы (и латентные способности псайкера) Жиллимана и "темная сторона" Сангвиния.
Ссылка: ficbook.net/readfic/8741362
читать дальшеПримархи способны обходиться без сна.
Примарх Робаут Жиллиман, однако, осознаёт: сон — полезный процесс, и не только для смертных. Подсознательная обработка и структурирование информации на дополнительном уровне; перефокусировка внимания.
В его плотном графике под сон зарезервировано два часа в сутки. Реже — три.
Сновидения, впрочем, нефункциональны, и чем глубже засыпают тело и разум — тем лучше; поэтому Жиллиман мало знаком с этим феноменом непосредственно, а не по книгам.
До недавней поры.
…Улыбка раскалывает темноту перед ним — клыки и белизна; сначала ему кажется, будто он видит безумного Кёрза — окровавленного, смеющегося, облизывающего губы израненным языком.
Рука тянется к мечу на бедре.
Но меча нет (так он и понимает — ему всё снится), как нет и Конрада.
Сангвиний, брат (император), деликатно слизывает запекшуюся кровь из уголков рта; улыбается клыкасто и чуть неловко. Как если бы его застали за чем-то постыдным.
Жиллиман хмурится. Подобное неуместно (почти что отвратительно), ничуть не вяжется с Ангелом — и всё же Сангвиний перед ним такой же, как всегда.
— Ты ведь хотел узнать, что случилось на Сигнус Прайм? — спрашивает вдруг Сангвиний, протягивая руку ему навстречу. Ладонь ложится не на плечо, а на грудь, над основным сердцем.
(Псайкер, так говорят; этот его брат не чужд переменчивым, ненадежным течениям варпа, хотя никогда не пользовался ими так, как Магнус-колдун. Но все ведь бывает впервые, верно?.. Раньше предательство тоже казалось немыслимым теоретическим положением).
— Теоретически, я мог бы лучше понять тебя и твои нужды, если бы знал, — отвечает Жиллиман, не отводя взгляда. — Если бы ты не нес этот груз в одиночку.
— О, да, ты ведь всегда стремишься к полноте информации. Исчерпывающие данные — залог успешной адаптации к изменяющимся условиям. — Сангвиний цитирует ему его самого же с легкой непринужденностью. Его улыбка такая же острая, блестящая, но лишенная всякого намека на угрозу. — И можно понять, как это досадно: когда братья скрывают от тебя что-то. Если говорить более… практически.
Он наклоняет голову; венец из золотых листьев лавра блестит в таких же золотых волосах.
— Я хочу, чтобы между нами не было лишних тайн, — произносит Жиллиман решительно. — Это верно. Но я не стану принуждать моего брата, если не возникнет нужды. Хотя восстановив доверие между собой, мы могли бы с большим правом надеяться на то, чтобы восстановить и многое другое.
Сангвиний улыбается теперь холодно и печально. Его пальцы чуть сжимаются на груди Жиллимана, сгребая ткань.
— Ты лжешь себе в том, что всё возможно вернуть и восстановить, лишь только очистить фундамент от сорняков. Лжешь, избрав себе императором брата, как в древности на Терре избирали короля-Солнце, чтобы на следующий год принести в жертву. И лжешь, наконец, утверждая, что примешь всё, что бы ни открыл тебе этот брат, твой ложный император.
Голос Сангвиния меняется на этих словах. Делается острее, резче: на грани птичьего крика, смутного тревожного грая.
— Ведь ты любишь его. Ведь ты считаешь себя виноватым перед ним. Потому что даже ложь, освященная маяком надежды, не может захватить тебя целиком. И если бы ты смог облегчить его ношу… Как было бы хорошо, верно? Но что, если он не может сказать? Если его язык скован чем-то страшнее клятвы, хуже проклятия? Если он — противоположность безумному нашему брату Конраду, который не может сдержать своих мрачных пророчеств?
Жиллиман набирает воздуха в грудь, но не успевает ответить ничего.
— Хотел бы ты позволить его крови — моей крови — говорить взамен? — Свободной рукой Сангвиний легко надрывает ткань туники на плече. — Кровь щедра. Кровь всегда покажет путь тому, кто спросит. Так что же?
Слова застревают у Жиллимана в горле.
«Я не безумец»
«Я не Конрад»
«Я не ты».
Не будь это сном — он ни за что не произнес бы последнего вслух.
— Но ты примарх. — Улыбка Сангвиния вновь, как прежде, понимающая, добросердечная, несмотря на блеск клыков. — Мы приспособлены к этому. Такими сотворил нас Отец.
(На крови гадают колдуны, чуждые Истине Империума, и кровь щедро лили проклятые Несущие Слово — прямо во время боя, согласно докладам разведки, перерезая горло смертным солдатам; но он сам писал несколько заметок для своих Астартес о наиболее рациональном использовании омофагии для получения тактического преимущества — основываясь на практических данных. Где правда?
Нигде, должно быть. Это всего лишь сон).
Его собственная ладонь ложится на плечо Сангвиния — ободряющим жестом, каким положено одному брату касаться другого. В этом нет ничего… неприемлемого. Пальцы сжимаются только самую малость сильне, чем наяву.
Сангвиний, с той же самой улыбкой, молча притягивает Жиллимана еще ближе к себе.
Кожа Ангела — тонкая и будто светится изнутри, рисунок вен виден с предельной четкостью, и запах — пряный, иррационально тревожащий запах генетического коктейля, смешанного во всяком из сыновей Императора, — бьет в ноздри с неожиданной силой.
Они с Сангвинием не оказывались так близко даже во время тренировочных поединков — и Сангвиний никогда не касался его вот так: спокойно, поощряюще. Как брат, который полностью готов довериться брату.
— Ты ведь хочешь этого. Хочешь определенности. — От голоса Сангвиния шевелятся волоски на шее.
Его зубам недостает остроты, но он все же примарх; ему не занимать как упорства, так и сверхчеловеческой силы. Челюсти сжимаются сквозь сопротивление — у самой шеи.
Он прокусывает не только кожу Сангвиния, но и мышцы под ней. Вкус сырого мяса наполняет рот. Кровь выплескивается на язык, хлещет в гортань — ее неожиданно много, и Жиллиман отшатывается, закашлявшись.
Алые капли брызжут на крылья Сангвиния, растекаются по белизне, превращаясь в пятна.
Алые язвы словно бы раскрываются — зеркалом этому — на языке Жиллимана; острый аромат обращается солью, пеплом, железом.
Алые блики пляшут перед глазами — глоток, и еще один; алое зарево заливает небо, алые реки текут по земле, сливаясь в моря, и крики ярости — радости — разносятся эхом — торжествующим, освобожденным; и перья, вымоченные в крови, сплетаются с кровавыми кожистыми крыльями то ли в бою, то ли в танце, то ли в соитии. Солнце черным шаром висит в обагренной выси — и зрачки Сангвиния делаются двумя подобиями, затапливая глаза целиком.
— Я вижу только кровь, — говорит Жиллиман, задыхаясь.
— Кровь — это ответ. — Голос Сангвиния — точно колокол древнего катерического монастыря. — Прошлое, настоящее, будущее — путь судьбы есть путь крови, их нет нужды разделять. Тебе стоило бы задуматься получше: кому ты отдал трон своей лжи, Робаут.
— Но ты не мог. Не мог принять эту… тьму.
— Не нужно принимать то, что всегда с тобой.
Крылья цвета траурного заката раскрываются за его спиной, и ярость — бессильная, горькая, — вспыхивает внутри Жиллимана, так что он бросается в бой даже без оружия, вспоминая наперечет уязвимости — столь предельно малое их число, — выученные в братских спаррингах.
— Сострадание способно сдерживать долго, — замечает Сангвиний, сбивая его с ног с обидной легкостью. — Но я так устал, Робаут. А у нас… В конце концов, у всех нас общая кровь.
Сангвиний сам склоняется над ним, и вонзает клыки ему в шею, и алые крылья взмывают в темноту — пожаром, сжигающим галактику, Империум, сами звезды; пока костер, наконец, не гаснет под ливнем крови, а следом прекращается и она.
(Нет, это не он, даже с каким угодно безумным колдовством; это не может быть Ангел. Просто не может быть.)
Сангвиний вытирает рот, облизывает губы — так же деликатно и просто, как после трапезы и чаши вина.
***
Сновидения нефункциональны, лишены смысла.
В тронном зале, при свете дня, Сангвиний оборачивается, приоткрывает губы — луч из высокого окна отражается от рубиновой подвески на крыльях, отблескивает на зубы.
Может ли существовать нечто такое, что уничтожит доверие и возможность будущего, будучи раскрытым?
(Как уничтожила их — почти — ложь Отца, скрывшего от них подлинный ужас варпа).
Жиллиман твердо встречает взгляд брата — с уверенностью, которая нужна им обоим.
Исключено. Не стоит даже задумываться. То был морок. И всё на том.
@темы: Арда, Warhammer, стихи, SKU, чудовища, герои и эффект массы, фикрайтерство
-
-
02.10.2019 в 01:07местами и правда прям по живому.
за эмоцию и напряжение - отдельный респект, имхо, они цепляют больше крови.
-
-
02.10.2019 в 20:18Очень точные описания. От них прям чуть ли не физически больно. И больно за Марни — умерла, не зная правды, с ненастью к своему мужу, человеку, который потом растил их ребёнка.
И идея с браслетом интересная, иначе как там сразу же оказалась бригада из "GeneCo".
Спасибо за ещё один кусочек их истории!
-
-
02.10.2019 в 21:58Спасибо!
Ну, кровь здесь довольно вторична - то есть, будь у меня предубеждения, я бы на такой фест не писал, но психологический аспект ужаса перед неконтролируемым, внезапным, неизбежным - был важнее.
Amzatnaf,
И опять интрига с тем, чья же на самом деле Шайло дочь.
Это одна из любимых вещей для меня, чтобы поиграться с намеками. Если видели мои предыдущие тексты по этому канону, которые я писал для команды Женщин, то это очевидно
А что касается Марни - ну так справедливость в этот эпизод канона просто не положили. Я только решил повысить градус и "пиривирнуть три раза"(тм).
И идея с браслетом интересная, иначе как там сразу же оказалась бригада из "GeneCo".
Ну вот и я так подумал.
Вообще спасибо.
-
-
02.10.2019 в 22:10Да, я помню Ваши тексты, и мне тоже нравится эта неоднозначность.
Я только решил повысить градус и "пиривирнуть три раза"(тм).
Отлично получилось!
И по второму драбблу. Какой же у Вас Нейтан!
-
-
07.10.2019 в 01:26-
-
09.10.2019 в 00:21Это и есть мрачная сказка, dark fairy tale
-
-
10.10.2019 в 05:28и железной тоже*В смысле, отличные получились стремные нолдор и стремная рука. Даже жалко бедного дориатского посла (= (Маэдроса жалеть вроде бы нет повода, у него всё хорошо в обоих версиях, по-моему)
-
-
10.10.2019 в 13:53Дориатский посол не сразу понял, к кому попал
А стремные нолдор - лучшие нолдор.
(Лучше их только производственно-технические, но ведь можно и совмещать).Если в инфернальное свиноебство не ударяться.Рад, что нравится.
-
-
18.10.2019 в 00:06ПРЯМО В СЕРДЦЕ ПРЯМО В ЛОГОТИП ГЕНКО НА МОЁМ СЕРДЦЕ
пейринг сам по себе душераздирающий (и я уверен, что каноничный), а ваше исполнение сделало его просто НЕВЫНОСИМО стеклянным и прекрасным
спасибо за этот текст!
-
-
18.10.2019 в 00:11-
-
18.10.2019 в 00:25Да, я тоже считаю этот пейринг каноном, и каждый раз при мысли о Мэг в этом контексте делается очень стеклянно.
Так что больше стекла богу стекла и ангста богу ангста.
Рад, что производит впечатление.
rakugan,
О, спасибо. Очень приятно такое слышать. (:
-
-
18.10.2019 в 01:26Это прекрасно!
-
-
22.10.2019 в 23:22Прошу прощения, что вовремя не ответил.
Спасибо! Рад слышать, и рад, что в восприятие попадает.
-
-
22.10.2019 в 23:43Очень здорово, вы прямо отлично описали чувства человека, который боится всех этих насекомых.
-
-
22.10.2019 в 23:49Я сам инсектофоб, и особенный пиздец с бабочками, так что только слегка преувеличил ряд моментов. Но я никого в лесополосе не убивал, если что
-
-
23.10.2019 в 00:01-
-
28.10.2019 в 12:22-
-
28.10.2019 в 20:19Спасибо! Я, кажется, никогда не устану писать про Лиару.