Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

А здесь будет пиар.

Впрочем, когда я не пиарил у себя прелестную фройляйн  Chiora? Тем более, что после деанона наконец могу назвать ник климпейкера без всякой опаски.

Клип сделан в рамках рекламной кампании в пользу пейринга Мышь/Дот, который является моим основным ОТП в мире "Перезагрузки", и я очень доволен получившимся результатом. Особенно учитывая то, что этот клип - в отличие от предыдущего шипперского подарка (сделанного, страшно подумать, целых три года назад) - заканчивается "открытым финалом", без выхода на каноническую развязку. Пересматривать могу многократно.

Подстрочник к песне выполнен мной, с помощью остатков изучения соответствующего языка, мультитрана и такой-то матери.

Название: Свободная жизнь
Форма: клип
Пейринг/Персонажи: Мышь / Дот, отсылки к другим пейрингам с Мышью
Категория: фэмслэш (с упоминанием гета)
Жанр: драма/романс
Исходники: "A Quoi Sert De Vivre Libre" (песня из фильма "Восемь женщин"), арты boudoir, maus_trap_by_lovelovelovelace-d5ksqu6, Mouse_by_Novawuff, Turbo_Mouse_Kiss_by_Lagger2
Продолжительность и вес: 48,5 Mb; 02:10 мин.
Ссылка на скачивание: yadi.sk/d/gBp-LD9A7HXJi
Рейтинг: PG-13
Примечание/Предупреждения: очень много Мыши... и "Корабля"

Слова и перевод песни

Et moi la fille libérée Confondant le jour et la nuit Pratiquant l'amour buissonnier Comme un défi Oui moi j'éprouve quelquefois L'envie d'être apprivoisée D'arrêter mon cinéma Et de tout partager À quoi sert de vivre libre Quand on vit Sans amour J'ai eu des plaisirs d'occasion Et des projets au singulier Mais quand arrive l'addition Il faut payer Et toi qui es plus fou que moi Tu m'apprends à t'attendre À trembler de peur et de joie En espérant ton pas À quoi sert de vivre libre Quand on vit Sans amour À quoi sert de vivre libre Quand on vit Sans amour

Я - девица раскрепощенная, Перепутавшая день с ночью, И заниматься любовью в кустах - Это словно вызов. Да, я испытываю порой Желание быть прирученной. Перестать ломать комедию И всё делить с тобой. Зачем жить свободной, Когда живешь Без любви. У меня были удовольствия по случаю И встречи на один раз. Но когда приходит счет - Необходимо платить. А ты, более сумасшедшая, чем я, Ты учишь меня тебя ждать, Дрожать от страха и радости В ожидании твоих шагов. Зачем жить свободной, Когда живешь Без любви. Зачем жить свободной, Когда живешь Без любви.

@темы: моя прелестная фройляйн, видеовсякое, ReBoot

---

Задумчивое.

А не начать ли мне в определенные дни недели выкладывать фотографии Пии Доуэс? Должно ведь быть что-то прекрасное в этом мире.

Здесь должно бы быть еще полстраницы размышлений о тотальном дефиците прекрасных женщин в "фанатском" информационном пространстве в целом; причем не в контексте прона as is (там нет личностей даже в минимальном объеме, есть оболочки); а также о локальной ситуации в мюзиклофандоме - но что уж там.

Но она действительно прекрасна. Восхитительная женщина. Мимика, жесты, голос. Эмоции.

@темы: musicals, песни в голове

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Немного разобравшись с реалом, готовлюсь к ЗФБ.

Моя первая и основная команда - немецкоязычные мюзиклы. Собрались снова, что весьма приятно. Сказал бы мне кто два года назад, что я буду увлекаться чем-то подобным - не поверил бы.
Команде очень нужны участники, знакомые хотя бы с одним из предполагаемых канонов, а также зрители-читатели.
Со своей стороны могу обещать ссылки на прекрасное(ТМ) - уж сколько найду.


Кому, как не мне, выбрать именно этот иронический баннер.

И вторая моя команда, в которую я надеюсь внести посильный вклад (лишь бы нашлось время).

Да, примерно с марта этого года я играю в "Цену свободы", и это единственная игра, в которую я когда-либо вкладывал хоть какое-то число денег - что, в общем, показатель. Может быть, напишу о ней пост-другой со временем.

Также некоторые сотрудники и товарищи зовут меня в команду "Тихоокеанского рубежа", однако пока я чего-нибудь по собственной воле не сотворю на соответствующую тему - от официальной записи уклоняюсь. Очень не хочется быть рыбой-дебилом - и не хочется взять на себя обязательства, а в результате свалиться под их тяжестью.

@темы: ФБ, musicals, Цена Свободы

---

Из комментариев в одной дискуссии.

Довольно давней; просто довольно удачно сформулировал, так что пусть будет и у меня. К вопросу об "уходах из фандома", "причастности/непричастности" и т.п.

Пишет  Grey Kite aka R.L.:

11.09.2013 в 18:22

Фандом - это по определению сообщество фанатов/любителей некоего исходника/"канона". При общении в фандоме (беру за пример сеть и производные, поскольку в реале фандомного общения на систематической основе не имел и не имею) на первый план выходит именно специфическое общение по мотивам - обсуждение нюансов канона, представлений о персонажах/событиях, фидбэк на тексты и прочее творчество, а также участие в фандомных мероприятиях (фестах, конвентах и т.п.). Следовательно, ситуация, когда у двух людей, "зацепившихся языками" и взаимно подписавшихся ввиду интереса, допустим, к "ГП" или "ОЭ", не найдется других точек соприкосновения - гораздо более частая, чем обратный случай. Потому что для продуктивного общения вне сферы конкретного интереса необходима сумма еще нескольких факторов - по крайней мере, для человека, предпочитающего несколько прочных контактов, а не множество поверхностных. (ремарка - допускаю, что в мультифандоме предпочтение множества неглубоких, но продолжительных контактов, основанных на "эмоциональном согласии" и "поимении фана с...", гораздо более распространено; в первоначальном комментарии речь шла о конкретном мне). Или, как минимум, необходим интерес к личности фандомного знакомого, чтобы, так сказать, преодолеть барьер - поэтому, собственно, при "смене фандома" далеко не все читатели сразу бегут отписываться от дневника, где хозяин начинает спамить чем-то новым. (Взято в кавычки, потому что здесь еще не факт, что будет действительная смена - возможно, некий интерес только на время заслоняет все предыдущие, как нередко бывает).
Так вот. Уход из фандома, по моему мнению - это отсутствие общения (в широком смысле слова) на соответствующие темы, по крайней мере, общения, выходящего за рамки малой личной группы, внутренняя жизнь которой не становится достоянием широкого круга, и отсутствие желания такового общения - опять же, за рамками малой личной группы (если таковая имеется; вообще, под этим термином можно понимать хоть единственного близкого друга из реала). Общение, разумеется, коррелирует со степенью вовлеченности в исходник, но первым должно стоять именно оно - поскольку не бывает "фандомов", состоящих из одного человека, сколь бы сильным не был его интерес. (Да и, если подумать, некоторые ФБ-команды, как бы представляющие фандом - на самом деле представляют попытку его создания/реанимации, поскольку отсутствует именно что "постоянно функционирующее сообщество" соответствующей направленности, а группа по интересу, созданная в рамках ФБ, на данном этапе имеет, если так можно выразиться, целевое назначение). Следовательно, уйти можно только из функционирующего сообщества, оборвав с ним контакты - или же позволив им самостоятельно "отпасть". По разным причинам, на которых я не буду останавливаться.
Другое дело, конечно, что громкие заявления на соответствующую тему могут оказаться замаскированным призывом к возобновлению общения - т.е. ответом на реальный или выдуманный "бойкот" со стороны сообщества. Либо же человек уходит куда-то в другое сообщество, чтобы найти необходимое себе общение и обратную связь именно там.

@темы: копания глубоко, мнения, фандом

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Еще не знаю, буду ли участвовать...

...поскольку фактический уход из фандома такой уход.

Но информация в любом случае должна течь - тем более, что меня по-хорошему попросили.
Ко вниманию всех читающих мой дневник поклонникам "Легенды":



Лично я считаю, что данное мероприятие - затея хорошая; тем более, что правила не устанавливают жестких ограничений для кого бы то ни было (за исключением правил сайта, что логично), и со стороны администрации не заметно желания солидаризоваться с кем-то одни из фандомных группировок (мое отношение к существованию которых более-менее хорошо известно).
Безотносительно всяких ФБ и ЗФБ, собственно.

@темы: фесты-конкурсы, Легенда, новости

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Сначала надо было бы закончить публикацию драбблов...

...но в связи с датой - не могу не.

Третий текст, который я написал для команды СССР - он же последний. Текст дописывался в последний день, хотя начат был еще с намерением успеть на выкладку третьелевельных мини. И всё равно, увидев на следующий день вариант текста, опубликованный в посте, я осознал, что его необходимо допиливать напильником - что и было сделано во время поездки в Питер. Так что даже читавшим (вдруг) текст в выкладке, рекомендуется заглянуть сюда. Здесь оно должно выглядеть лучше.
И забавно, что здесь присутствует парочка "экзальтированная девушка - разумный начитанный юноша" - уже только после написания текста я меланхолично подумал, что самый первый ОТП никак не собирается меня отпускать.

Вообще говоря, этот рассказ является даже для меня вещью немного спорной, а еще - глючной и не соответствующей строгим критериям реализма; но несмотря на это, он мне нравится. Такие дела.

Название: Цвет крови
Автор: Коршун
Размер: мини, ~4000 слов (исправленная и дополненная версия)
Пейринг/Персонажи: НМП, НЖП, некая нематериальная сущность
Категория: джен
Жанр: драма, мистика, альтернативная история (будущего)
Рейтинг: R
Задание: кроссовер с fandom Originals 2013.

Пояснение

Согласно ответу оргов в ВиО, кроссовером с ориджиналами считается "пересечение двух миров — "оригинального" и "канонического". В тексте присутствуют оригинальные персонажи из современности, альтернативное недалекое будущее и узнаваемые отсылки к конкретно-историческим реалиям и событиям, составляющим сущностную основу фандома USSR.
Краткое содержание: они были готовы идти на жертвы — как и те, другие.
Примечание/предупреждение: всё началось с того, что автор зацепился взглядом за фразу, увиденную в перепосте у одного из членов команды: "Скоро молодые адепты СССР 2.0, в глаза не видевшие СССР-релиз, добровольно напитают его своей свежей девственной кровушкой. И восстанет гигант, и пожрёт вас всех." Но замысел оказался несколько шире, как оно обычно и бывает.
Присутствует специфическая романтика.
И да, мнение (некоторых) персонажей может не совпадать с мнением автора.

Сначала был шум. Далекий и мерный, как рокот волн, накатывающих на берег.
Только шум, и ничего больше. Ни верха, ни низа — бесконечное, неопределенное пустое пространство, в котором она висела, не шевелясь, пока невидимые волны бились ей в уши.
Потом появился свет. Из ниоткуда — или со всех сторон: неяркий и ровный, будто от множества старых восковых свечек, одновременно загоревшихся по углам. Она открыла глаза — а может, глаза давно открылись, просто не на что было смотреть — и, наконец, сумела повернуть голову: в одну сторону и в другую.
Под ногами теперь чувствовалась опора — что-то твердое и гладкое, вдруг напомнившее, как она однажды ездила к морю и забиралась на камни старинных развалин.
Точно. Вот, что это было такое: развалины.
Не удавалось толком их рассмотреть, сколько она ни старалась — взгляд выхватывал только куски общей картины: то обломок колонны, то рухнувшая — от удара ли, под весом ли собственной старости — массивная стена вдалеке, то фреска, изображение на которой истерлось от времени — какие-то солдаты, похоже: победа, торжественный марш... И потолок — высокий, выше еще остававшихся на месте колонн. А под ногами — и правда, плиты. Древние, как всё остальное. Уходящие в бесконечность. Кажется, между ними должна бы пробиваться трава — но нет ничего.
Пусто вокруг. Мертво.
Словно не просто в разрушенном городе каком-нибудь — словно в склепе.
Она повела плечами, стряхивая нежданную дрожь. Втянула в ноздри здешний воздух — чуть затхлый, пахнувший старинными фотографиями, дымом и черно-белой пленкой документальных фильмов; а еще, почему-то, — напряженностью и тревогой. В полумраке и тишине она казалась себе кем-то вроде мраморной статуи — потому что никого другого здесь больше не могло быть. Никого и не было.
Кроме… неё?
Она всегда видела сны. Сколько себя помнила — яркие, пугающе-четкие, пылавшие на внутренней стороне век по многу часов после пробуждения.
И всегда втайне от себя боялась однажды встать с кровати и не понять: спит она или нет.
Похоже, этот страх наконец-то сбылся.
Сбылся — плеснув холодком внизу живота и в центре груди, — но толком не испугал. Не больше, чем прошлогодние вопросы классрука: что она делала вечером, в часы, когда митингующие чуть ли не штурмовали областную администрацию. Дрожала она и вовсе не оттого; а стоять без дела не любила даже во сне.
Если, конечно, это и правда сон.
Как там: «Практика — критерий истины» — посмеиваясь, говорил ей отец много лет назад.
Перебарывая оцепенение — сковавшее кожу мраморным слоем, — она решительно шагнула вперед, едва не споткнувшись. И стоило только моргнуть, ей словно шоры сдернули с глаз: она всё-таки была (во сне? в склепе?) не одинока.
Люди появлялись со всех сторон, будто из ниоткуда: отдельные ручейки сливались в общий поток, а множество голосов — в однотонный гул, взлетавший к неразличимому потолку. Она смотрела по сторонам, пытаясь как-то проложить путь, но видела только смутные контуры — ни деталей одежды, ни выражения лиц. Слишком мало света. Слишком много людей.
Куда ни кинь взгляд — целый океан без конца и края. Тени переполняли огромный зал — ей казалось даже, что не у каждой тени есть плоть; что среди живых тут и там мелькают призраки, но никак нельзя было уверенно отличить одно от другого.
Среди колышущегося, неверного моря лиц она распознала одно знакомое — лицо парня на год ее младше. Чем больше она вспоминала, тем ясней видела: нахмуренные брови, прищуренные желтовато-карие глаза, строгий серый пиджак — всегда ходил в таком, что в школу, что на собрания, — точно такие же брюки и остроносые кожаные ботинки.
Его звали Максим, и он любил читать книги — которых прочёл за всю свою жизнь куда больше, чем она сама. И не просто каких-нибудь художественных, а самых нужных: тех, что касались философии и истории. Она немного завидовала, но никак не могла найти достаточно свободного времени, чтобы его нагнать. Да и вообще, нехорошо завидовать товарищу, если он оказался лучше в чем-то одном.
Она привстала на цыпочки, вскинув вверх ладонь — подать знак, чтобы он тоже ее заметил.
Они потянулись друг к другу — с усилием, словно сквозь воду — и всё же схватились за руки. Едва не столкнувшись лбами, когда одновременно сделали шаг вперед.
— Ты знаешь, где мы? — спросил он.
Она помотала головой. "Нет" — первая реакция, первый ответ. Но другие слова уже просачивались откуда-то изнутри:
— На развалинах, кажется. Сам взгляни.
Он кивнул, бросив пару быстрых взглядов по сторонам. Но не ответил. Похоже, задумался о чем-то — по поводу этих самых развалин.
— С тобой есть что-нибудь? Часы, мобильный? — тем временем деловито осведомилась она. Его рука автоматически метнулась к внутреннему карману пиджака — но он не завершил жест. Покачал головой, пожал плечами. Мол, сама видишь.
— А у тебя-то?
Она похлопала себя по карманам — вполне осознанно. На ней, как и на Максиме, была обычная для нее одежда, в какой она — нет, не в школу ходила, в школу положено было одеваться куда как строже — но на митингах бывала вполне, и листовки раздавала, и от "охранцев" бегала. Потрепанные, надежные джинсы и синяя, им в тон, водолазка.
— Похоже, это все-таки мой сон. — Пожала она плечами. Ничуть не удивляясь разговору с Максимом — они недавно встречались, не дальше вчерашнего; так почему бы ему не очутиться с ней рядом. Мозг, говорят, выкидывает и не такие штуки. Хотя дело еще может быть в том… Она увидела глаза Максима — и не додумала мысль. Тревожными были глаза, сосредоточенными не по-хорошему.
А он весь напрягся. Он знал, какие она видит сны — и не то чтобы верил во всякую мистику. Слишком уж был начитанным. Максим верил ей — а это слегка другое.
— О чем ты думала, когда засыпала, позволь спросить? — осторожно произнес он, подбирая каждое слово. Даже губами почти что не шевелил.
— О нашем последнем собрании. Мы обсуждали историю, помнишь. Двойственный ракурс. Ошибки прошлого и прошлое, как наш идеал... — начала она повторять затверженные наизусть фразы из доклада, как вдруг осеклась. В горле пересохло мгновенно, стоило только ей сопоставить — одно с другим — и закончить мысль, оборванную секунды назад. Обычно ей как раз снилось что-то, на чем она слишком сосредоточится — яркое, красочное, почти живое. А этим вечером она долго лежала, уставившись в потолок и раскинув руки, и страстно мечтала, мечтала, мечтала... Пока перед ее глазами не поплыли, смешиваясь, фрагменты собрания и сцены из далекого прошлого. Пока она не очнулась здесь.
Понимание пришло сразу, как вспышка молнии, обжигая до самых пяток — тут же заставив иначе взглянуть на высокий зал, на колонны, на потолок, терявшийся в вышине. И под ноги себе она посмотрела: на потрескавшиеся плиты, где из мрамора, а где из простого камня.
— Это же... не просто развалины. — Она моргнула, уставившись Максиму в лицо.
Он побледнел. Кулаки сжались — хотя толку-то: и не умел он, по сути, драться, и не с кем было. Не с кем — здесь.
— Да. Не просто. — Чужим каким-то стал его голос.
Она сглотнула.
— Это... это наше прошлое, правда? — Почему-то произнести это получилось лишь шепотом.
— То, что было Советским Союзом, — в тон ей ответил он.
То, что они обсуждали, горячо, едва не срывая голос, на собраниях, где встречались не только школьники, а люди много постарше. Но всё-таки в основном такие же, как она и Максим — старшеклассники и студенты, не видевшие никакого прошлого: заставшие только то, что сейчас лежало перед ними. И, может, на самом деле бывшие ничем не лучше других: тех, кто ни о чем таком не задумывался — кто копошился в обломках, строя из них свою, обычную жизнь.
— Но всё-таки... — снова шепотом сказала она, упрямо отвечая на собственную же мысль. — У нас есть мечта.
И показалось, что те, другие, обступившие их с Максимом плотным кольцом, тоже говорят — в унисон, разбившись на пары или на небольшие группки, эхом разнося почти одинаковые слова, — что все они, оказавшиеся сегодня у нее во сне (у нее? только у нее?..) объединены чем-то общим. Как будто со всей бывшей страны стеклись — сюда. Для единой цели.
— Да. Помнишь, я читал тебе как-то... — Максим запнулся, но процитировал: — "Ради мечты не жаль крови"?
Крови? Она подумала, что он шутит — где-то раздались неуверенные смешки, — даже подняла было руку в уточняющем жесте; но под ладонью, ненароком скользнувшей по джинсовой ткани, вдруг скрипнуло. И спустя секунду-другую — с металлическим, предвкушающим звуком — из прорванного кармана блеснул знакомый предмет.
Перочинный ножик, каким она точила карандаши, презирая всякую разновидность "строгалок" (пусть за это над ней и посмеивались несколько лет). Острый — куда острее, чем она помнила наяву.
Максиму повезло больше — или как посмотреть. У него из рукава выпал, звякнув по плитам пола, какой-то медицинский инструмент — его мать была врачом, и не из последних в N-ской области. Хирургом.
Он покрутил в руках этот... скальпель, должно быть? Кивнул, приложил к ладони, словно примериваясь. Отступил на шаг в сторону — чтобы не помешать ни ей, ни себе. И рядом с ними людское море тоже заволновалось, задвигалось — как если бы все вокруг разом поняли: да, вот она, та самая цель.
Они переглянулись.
Максим пожал плечами.
— Видимо, только это нам и осталось. Мы в большинстве, если вдуматься, просто живем... ходим на митинги, обсуждаем статьи и книги. Рассуждаем, кто в прошлом веке больше всех был неправ. Кто-то дразнит полицию. Ничего больше. Хотя я наводил справки, думал, сидел, как это можно организовать... Чтобы вышел толк. Но всё не то. Может, нам осталось только отдать себя самих. Согласиться на смерть и кровь. Сделать решительный шаг, как те, которые были до нас. А потом... может, потом получится лучше. — Он говорил словами из книг, но сам не замечал этого.
Она только дернула плечом, закатывая рукав. Не видела смысла обсуждать дальше; путь приготовлен — значит, пора на него вступить. Она и без того всегда была склонна действовать — куда сильнее, чем он.
Он же сбросил на пол пиджак — без особенных церемоний. Не вязалось это с его торжественным тоном, но она уже сосредоточилась на другом. Разглядеть, наконец, сосуды — слегка коснуться кончиком острия, наметив нужную точку — прикинуть, как глубоко должен войти нож — подготовка поглощала внимание без остатка. Ведь второго шанса не будет. Даже все прочие, остававшиеся — в склепе, мавзолее, их общем сне — отступили далеко-далеко в туман. Должно быть, готовились сами.
— Жертва, вот как. — Она безмятежно взглянула в затененный потолок, стараясь рассмотреть там хоть что-то. Какой-то знак — больший, чем чутье. — Только я всё-таки не хотела бы, чтобы так просто... без смысла. Смысл у нас есть. Я знаю. — Она прижала острие к тонкой коже. Замерла на секунду. Словно часы тикали у нее внутри, отмеряя оставшееся время. Таймер на бомбе. Она помотала головой и ожесточенно нахмурилась, злясь на саму себя. Он заметил это.
— Не бойся. — Рукав его рубашки уже свисал клочьями. — В конце концов...
— Когда это я боялась? — И она улыбнулась, разрезая руку от запястья до изгиба локтя — одним резким движением, которое видела в фильмах.
Она думала, что всё-таки будет больно — почти так же, как если срезать, задумавшись, вместе с куском батона кусочек кожи на пальце, только раз в десять хуже.
Но боль показалась какой-то далекой и ненастоящей, а куда сильнее было пьянящее, легкое чувство, — какого не было даже на митинге в честь Дня революции. Казалось — она сейчас оторвется от земли, взлетит выше — к потолку или вообще к звездам. Казалось — сможет взять эти звезды себе в ладонь, пусть даже знала, что любая звезда огромней в миллионы раз. Всё она могла сделать — и победить врагов, и дойти до далекой цели, всё, всё, что угодно — и она улыбалась, а кровь текла. По лезвию и вниз, капая на камень, который словно дышал: открывал поры, шевелился у нее под ногами.
Всех прочих она по-прежнему не видела — хотя чувствовала, как они встают рядом, плечом к плечу; чувствовала их дыхание, их прикосновения, тепло их тел. И запах крови чувствовала: яснее, чем что-либо другое.
Кровь была везде. Алая, яркая, свежая — еще недавно бившаяся упрямым пульсом в молодых жилах. От нее поднимался физически ощутимый жар, и воздух терял ясность, пропитываясь красноватым паром.
Ее ноздри затрепетали от запаха, она выгнулась дугой — ножик выпал из разжавшихся пальцев, а из горла вырвался вскрик. Какой-то миг она вовсе не ощущала тела. Только глаза оставались открыты настежь, и она видела, как другие тоже роняют что-то, тоже зажимают пальцами порезы и раны, даже падают на колени или вытягиваются без сил на каменных и мраморных плитах — но не перестают искать взглядом... что? кого?
Казалось, она знает ответ. Только вспомнить не может.
И вместо этого – сквозь кровавую пелену – она стала искать Максима.
Он по-прежнему стоял почти рядом — разве что оттеснили на несколько шагов дальше. Стоял, и кровь капала — с обеих рук, висевших плетьми вдоль тела. Спокойно резал, со знанием. Сын хирурга.
Его лицо застыло, как маска — даже глаза не жили: неподвижно, серьезно глядели сквозь нее и чуть вверх.
— Как ты? — спросила она, отчего-то тихо, дотрагиваясь до его рукава. Там отпечаталось яркое пятно — ей было просто нечем вытереть руки.
— Революция всегда пожирает своих детей, — спокойно сказал он, прилагая титаническое усилие, чтобы держаться прямо. Казалось бы, это не ответ — но она вполне поняла, что он имел в виду.
И в этот миг над ними раздался голос. Рухнул с потолка — или поднялся с пола; захлестнул, не давая не слышать гулкое:
— Вас? — Вопрос наполнил пространство, эхом отражаясь от стен. — Вас?! — еще громче, с раскатистым смешком.
Она вздрогнула, ища взглядом источник. Но голос звучал везде и нигде: будто заговорили стены и камни, на которых еще не просохли алые кляксы. Или что-то, спрятанное под ними, спящее в склепе прошлого — что-то, вызванное к жизни их кровью. Что-то — с голосом, составленным из их голосов.
— Нет, не вас — других я пожру, другие умрут, проклиная тот час, когда вы были услышаны. А вы — вы пойдете вместе со мной до конца. Товар-рищи! — Яростно-веселый раскат.
Что-то... кто-то?!
Они с Максимом снова переглянулись, потрясенные. А голос-гром продолжал звенеть — в ушах ли, в сердце, не разобрать. И все, сколько их было здесь, слушали, не двигаясь с места. Слушали, не веря — но начиная надеяться.
— Ваша кровь — чистая, смелая. Живая кровь, не косная, не застывшая, не обманная. Не убаюкивает-убивает — зовет-пробуждает. Вы звали — и вас услышали. Радуйтесь, дети убивших меня, радуйтесь, внуки переставших верить в меня, радуйтесь, правнуки тех, кто меня призвал!
Они слушали, задержав дыхание — разве что шальные улыбки рвались на волю. И тени выступали из глубины, чтобы что-то шепнуть потомкам — или обнять — или дать напутствие — или, может, это только казалось, и не было тут никаких теней. Никогда. Только они сами, живые.
Единственной реальностью оставался голос. Уверенный, властный. Но полный радости — и заставлявший радоваться вместе с собой.
— Вы отдали ее добровольно и будете отдавать еще, больше и больше — кровь свою и свой пот. Пройдете через горнило и выйдете сильнее, чем прежде. Вы — готовые, вы — отчаянные, вы — доказавшие, что не просто шлак ушедшей эпохи, а топливо новой. Вы — ценнее всех, и если вы сгорите в огне, окрасившемся в цвет вашей крови — это будет чистая смерть. Но вы ведь не боитесь гореть, мои дети, никогда не видевшие меня? Не боитесь?! — громыхнуло под потолком.
— Нет, — выдохнула она. Почувствовала, как рядом с ней шевельнулся воздух — то же самое одними губами сказал Максим. И не только он: в одном коротком выдохе она слышала каждого. Так, что почудилось на долю секунды — голос отвечает сам себе, не спрашивая их ни о чем.
— Да будет так! И всё, что можно, вы сделаете — ради будущего, ради меня и вас, потому что с этого мига мы — одно. Да будет так!
Гром сотряс ее снаружи и изнутри. Захотелось смеяться — радостно, взахлеб, раскинув руки и запрокинув голову. Кровь — отданная, но не пролившаяся на камень и мрамор, — пела у нее под кожей.
— Клянусь! — выкрикнула она, срывая связки — рассыпаясь ворохом искр — растворяясь в алом, кровавом пламени, плеснувшем в глаза, — про-сы-па-ясь...

Девушка-подросток, которую звали Дашкой, открыла глаза. Рывком. В ее спальне не горел свет — только начиналось хмурое весеннее утро, и до занятий было еще больше двух часов.
На тумбочке рядом с кроватью лежал мобильный телефон: старый, едва ли не десятилетней давности, но еще работавший. Доставшийся от отца. Голубоватый экран светился значком непринятого вызова — и номер сумасшедшего абонента, решившего позвонить среди ночи, был номером Максима.
Она моргнула. В комнате всё оставалось по-прежнему: задернутые темно-зеленые шторы, потертые обои под цвет, которые давно пора переклеить, рабочий стол, сделанный дядей из подручного материала, и притулившийся на нем ноутбук — подарок на день рождения. И кровать, на которой она лежала, само собой. Спокойные цвета, тихие оттенки. Квартиру у них всегда обставляла мать, и без того ворчавшая, что дочка растёт слишком уж "с шилом в заднице".
Ни следа того алого зарева, которое еще продолжало тлеть у Дашки под веками.
Она приподнялась на локте — на правом — и неуверенно вытянула вперед левую руку. Толком не зная даже, зачем — просто смотрела, собирая рассеянный свет расширенными зрачками. Одеяло сползло и сразу же стало зябко — но она забыла, что должна мерзнуть, что всегда мерзла, стоило ртутному столбику опуститься ниже плюс десяти. Забыла, потому что от взгляда на запястье, перечеркнутое длинным пухлым шрамом, сердце забилось в два раза громче, разгоняя по телу внутренний жар.
Шрам выглядел свежим, хотя уже затянулся. И нанесен был, видно, не слишком-то умелой рукой и не самым подходящим лезвием — как раз дашкиным ножиком, например.
Например?
Да нет же. Нет. Точно.
Она и правда видела это. Видела его — она думала это слово вот так, курсивом, потому что не знала, есть ли вообще какое-то имя у существа, говорившего с ними. Какое-то еще имя. То, другое, они и так все знали, в конце концов.
Они. Все.
Кто? Дашка не знала, да и не хотелось ей знать — те, кто стоял с ней плечом к плечу, были товарищами. Вроде людей, с которыми она шла в колонне на митингах и которым помогала против полиции — даже более настоящими. Потому что только тот, кто не боится пролить свою кровь, может быть одним из них. "Красным". Как эта самая кровь.
И Максим звонил ей не зря — а просто потому, что тоже там был. Тоже видел и тоже дал согласие. Они встретятся на следующем собрании, и она обязательно спросит... Хотя, может быть, и не надо. Может быть, достаточно просто знать, а остальное — как-нибудь будет само.
"Будет", — словно бы услышала Дашка. Откуда-то она и впрямь знала — и "что" будет, и "как": почти так же, как всегда помнила свои сны. Только, может, менее четко — но знала. Как собственный точный возраст — наверняка собьёшься на неделю-две, или даже на месяц, когда спешишь, но в главном вряд ли ошибешься хоть раз.
Наверное, ей надо было испугаться по-настоящему.
Наверное, ей надо было поклясться больше не видеть снов, тем более таких ярких — и ничего больше не обещать в этих снах.
Но она погладила шрам кончиками пальцев и улыбнулась.


*

Спустя несколько лет она лежала на снегу — точно так же, как некогда на кровати — раскинув руки и глядя в серовато-белое зимнее небо. Она уже не ощущала холода, только спокойствие и легкую, почти невесомую обиду. Снег под ней пропитался красным: точь-в-точь повязка, которую она с недавних пор носила на рукаве. Цвет крови. Их крови, как он и говорил... Их дела, их будущего… ради которого — ничего не жаль...
Вставать не хотелось, хотя сначала она еще пробовала — но без толку. Похоже, сломала плечо, когда падала — но кость не торчит, значит, перелом получился закрытый, да и не больно было почти. Так, самую малость. Может быть, потому, что она ударилась головой и потеряла сознание — на минуту-другую.
«Всё будет хорошо». Мысль пришла к ней словно бы извне, словно бы втекла в голову из холодного воздуха — и звучала не совсем ее голосом. Но она верила. Разумеется. Они победят, и всё — будет — хорошо…
Рядом слышались выстрелы — точно такие же, как тот, что сбил ее с ног. Не разобрать было, кто стреляет: наши или "не наши", тем более что — двор этот, похожий на соту шестиугольник, хорошо подходил для грамотной засады. И она — они, каждый из них, — это знали, отправляясь сюда на встречу с новым связным. Может, засад с самого начала и было две, а они — она со своей "пятеркой" — были только... только... при... ма... мысль ускользала, как что-то ненужное; ну и пусть. Ей было не жалко, лишь бы — не бесполезно. Только не бесполезно. Он говорил...
Выстрелы звучали всё тише, и хотелось бы думать, что всё окончится в их пользу. Их ведь было больше, а значит — она будет спокойна, очень спокойна, здесь ведь в снегу так тихо и хорошо... и можно никуда не бежать, потому что они — уже — победили...
Она почти засыпала, запутавшись в своих мыслях, как в теплом ласковом одеяле, но вздрогнула, услышав скрип шагов по снегу. Правда, испугаться толком не успела — сразу же распахнула глаза, откуда только силы взялись, и увидела: знакомое пальто, знакомую "звездочку" на груди (еще со старых времен, редкостная вещица). Знакомые прочные сапоги — не валенки, как у многих.
Не враг. Просто Максим. Она улыбнулась — точнее, подумала, что улыбнулась — и вновь прикрыла глаза, которые опять начал застилать прохладный туман.
Он бухнулся на колени с ней рядом. Зубами стащил перчатку, отбросил — будто бы знал, что больше не пригодится.
— Дашка... — слово вырвалось облачком пара у него изо рта. — Черт, Дашка, черт. Тебя подстрелили.
Он приподнял ей голову и поднес к ее губам фляжку — старую, отполированную множеством рук. Она вспомнила — его дед был геологом. Когда-то давно. В стране, которую они… мы…
— …возродим, — сказала она одними губами, едва только сделала глоток. Крепкий чай с какими-то травами, которые она никак не могла запомнить — Максим, похоже, унаследовал от деда не только фляжку. Потом, когда они победят, он станет хорошим специалистом.
— Да, да, — кивал он, не опуская ее. Дал сделать второй глоток, и третий, и четвертый. Затем она покачала головой: всё, не надо больше. Туман не ушел, но налился теплом — насыщенно-красноватым, как пары крови, где-то и когда-то давно.
— Я в порядке, — смогла она, наконец, произнести достаточно громко. — Всё будет хорошо.
Он кивнул, словно даже не слышал.
— Ничего, я тебя выведу. Ты не бойся.
— Когда это я боялась... — попыталась она усмехнуться. Он укоризненно покачал головой и ничего не ответил. Берег силы. Им надо будет еще пробраться к своим — хотя бы к той группе (нет, уже отряду, уже ведь идет война!..), в котором Максим был ответственным за политработу. Но стрельба вовсе стихла, и если Максим оказался здесь — значит, всё-таки не зря она и "пятерка"... не зря...
Она охнула, когда он крепко стянул ей плечо и грудь невесть откуда взявшимся бинтом — желтоватым, неновым. Толку от этих повязок было мало, но она знала — так надо. Надо потерпеть. Максим всегда правильно действовал. И сейчас...
— Знаешь, — тихо говорила она ему, пока он помогал ей подняться, — знаешь, помнишь его, я видела его — вот сейчас... так же близко. Он сказал мне... он всегда говорил, что всё будет хорошо, что наша кровь... послужит... для будущего. Для всех людей. Мы... послужим... даже если вдруг — сгорим.
— Он не лгал нам, — успокаивающе шепнул он ей, закидывая ее руку себе на плечо.
— Я знаю, — улыбнулась она бледными, бескровными губами, не открывая глаз. — Мы не умрем.
— Никогда, — тень улыбки мелькнула и на его лице.

Он медленно шел вперед, терпеливо ожидая, пока она тоже переставит непослушные ноги. Дашка дрожала — мелко, всем телом, и сквозь наспех наложенные повязки всё же сочилась кровь. Слишком много крови. Словно бы она решила стать насквозь алой — живым воплощением их общего знамени. На нее это было похоже — мало кто верил в их дело и в их победу с такой же страстью. Мало кто был таким, как Дашка, которой всегда снились правдоподобно-яркие, пугающе реальные сны, которая первая позвала, первая крикнула в бездну лет — и была услышана.
Максим и правда помнил этот их общий сон. Многие из товарищей, кто тоже был там, успели забыть — или не придали столь большого значения. По крайней мере, их низовой состав, тут, в областном центре — а что там помнили и думали москвичи, Максим никак не мог знать. Знал он — помнил — другое: сразу после той ночи что-то действительно изменилось. Сдвинулось с места, зашевелилось, плавно и исподволь — не походя с первого взгляда на то, что имели в виду под ёмким словечком "началось". И странно было: что бы ни думали те, с кем он и Дашка делили сон, у них в глазах ни разу не мелькала искорка удивления — та самая, что нет да нет, а проскальзывала у многих других. Даже старших и опытных. Как будто только они сразу знали: да, вот так — правильно. Вот так всё и должно быть.
Правда, и погибали... именно что: чаще обычного. Слишком часто.
Максим покачал головой, еще раз шепнув Дашке:
— Держись.
Она держалась. Может, на одной только своей вере — но держалась, а значит, могла еще дотерпеть до безопасности, до врача (студента, вылетевшего с последнего курса за свои убеждения, но всё-таки почти настоящего доктора, черт возьми). Только бы выбраться. Только бы успеть.
Он ничего ей больше не говорил — да и зачем? Надо было просто идти, шаг за шагом, увязая в снегу — к арке, значившей выход из соты-ловушки. Просто идти и не вспоминать о статистике — которая, как известно, сама по себе наибольшая форма лжи.
Максим слишком сосредоточился на выходе — на всё тяжелевшей Дашке, продолжавшей лихорадочно шептать что-то — и не видел, как за его спиной, чуть левее, за старым подсохшим деревом, на снег падает зеленая рукавица, и злой, отчаянный, раненый так же, как Дашка, человек — лицо которого навек осталось в тени — взвешивает в голой руке самодельный снаряд.
Он ничего не видел, но даже если бы вышло наоборот — что это могло бы изменить? Смертник-"охранитель" принял решение.
Ни он, ни она ничего не почувствовали, когда взрывом их ударило в спину — только словно бы тепло сильных рук, надежно обхвативших, приподнявших над землей. Тепло и голос — в котором смешалось множество голосов их товарищей:
"Вы же не боялись гореть — так горите ярче, до пепла".
Растрескавшиеся, почерневшие губы шепнули: "Да", раздвигаясь в последней страшной улыбке. Огненная волна прокатилась по двору, плавя снег, искривляя до неузнаваемости тела, уродуя лица, смешивая "наших" и "не наших" в одно.
Дашка и Максим умерли мгновенно. Просто откликнулись, слыша зов.
И зарево, окрашенное в цвет крови, поглотило их навсегда.

@темы: ФБ, идеи и идейное, ориджинал, кровавый_режим

---

Флэшмоб.

Он уже был у меня - если не изменяет память, то весной 2011 года; другое дело, что тогда мне оказалось несколько не до того.
Сейчас, честно говоря, тоже есть дела важнее; но две контрольные, которые нужно выполнить, к 1 декабря, вынужден признать, оказывают менее тяжелое влияние на сознание, чем квэнта и глюки.

В общем, можно отмечаться в комментариях и задавать темы по принципу "Коршун и..." на десять пунктов.

Постараюсь ответить.

Коршун и животные. (от  Айриэн)
1. Коршун в целом равнодушен к животным.
2. То есть котята, щенята и прочие детеныши у Коршуна тоже умиления не вызывают.
3. Коршун страдает инсектофобией, возникшей в возрасте двух-трех лет. Она, к глубокому его сожалению, иррациональна.
4. При этом Коршуну парадоксальным образом симпатичны трилобиты. Возможно, потому что они вымерли.
5. Первым домашним животным Коршуна был очень умный волнистый попугай по имени Гоша. Его смерть была настоящей трагедией в трех актах. И вызвала куда больше печали, чем смерть второго попугая, прожившего с нами чуть меньше года.
6. Третьим домашним животным Коршуна был белый котенок женского пола по имени Люси. Поскольку Коршуна никто не учил за ним ухаживать, а родителям было некогда, котенка через некоторое время отдали в добрые руки.
7. Четвертым и последним домашним животным Коршуна была щеглиха по имени Дина. Преисполнившись сочувствия к свободолюбивому созданию, мы с отцом весной выпустили ее в лес.
8. Коршуну нравятся змеи и хищные птицы. С эстетической точки зрения.
9. Впрочем, змей Коршун с удовольствием несколько раз трогал и фотографировал. Правда, не в живой природе.
10. А вот что действительно Коршуну интересно - так это эволюционные механизмы возникновения того, что уже есть, и возможное развитие всего этого в будущем.

Коршун и путешествия. (от  ray_nort)
1. В своей жизни Коршун не так уж часто путешествовал.
2. Первым таким опытом для Коршуна была поездка на Украину, к родственникам. Через Москву.
3. Во время этого путешествия почти-девятилетний Коршун вел путевой дневник, куда добросовестно - и порой более пафосно, чем необходимо - заносил каждодневные впечатления.
4. В следующий раз Коршун поехал в Грецию, по губернаторской программе отдыха для олимпиадников.
5. В Греции Коршун сделал энное количество фотографий, впервые подержал в руках (и потратил) евроденьги, научился нормально плавать, а также едва не сдох от жары.
6. Примерно тогда же Коршун понял, что терпеть не может организованные экскурсии, а предпочитает самостоятельные вдумчивые бродилки.
7. Это ощущение усугубилось экскурсиями по Казани во время Всероссийской олимпиады.
8. В этом октябре Коршун впервые побывал в Санкт-Петербурге. Ему очень понравилось и он хочет еще.
9. Коршун считает, что путешествовать лучше всего в приятном обществе (например, в обществе прелестной фройляйн), а если спутник еще и лучше осведомлен о месте визита - вдвойне хорошо.
10. Если Коршун и хотел когда-либо побывать в Европе - то ради посещения старых столиц и исторических центров, а не ради разрекламированных символов и потребления.

Коршун и история. (от  Meowdred)
1. Историей Коршун заинтересовался примерно в первом классе.
2. Восприятие Коршуном отечественной истории во многом обусловлено его воспитанием и разговорами, которые он вел с отцом.
3. Собственно, с самого начала преподавания отечественной истории дома у Коршуна устраивались семейные обсуждения изученного - с разборами и размышлениями.
4. По какой-то причине из зарубежных стран Коршуна в основном интересовала английская история. Следы этого интереса сохраняются до сих пор.
5. В современной всемирной истории Коршун, к сожалению, "плавает". И сознает, что надо исправлять пробел - но не доходят руки.
6. Но в целом Коршун старается хорошо знать историю, особенно историю своей страны. Несмотря на ошибки, которые порой допускает.
7. Потому что Коршун считает знание истории одним из важнейших критериев сознательности человека. Но не единственным.
8. В истории Коршуна больше всего интересует история политическая, история государства и права. Культура и быт оказываются вторичны.
9. Коршун никогда не боялся спорить с учителем истории в школе - хотя бы на бумаге. К примеру, насчет того, что в истории якобы нет законов (как утверждали школьные учебники), а только феномены.
10. У Коршуна нет исторической эпохи, в которой он "хотел бы жить". Есть только одна интересная и важная для идейного наполнения.

Коршун и Пия Доуэс. (от  Chiora)
1. Пия Доуэс - очень талантливая и потрясающе красивая женщина, певица и актриса мюзиклов, из которых Коршун смотрит/слушает преимущественно немецкоязычные.
2. Коршун может слушать песни в ее исполнении очень долго и вдумчиво. Они оказывают на него релаксирующее воздействие.
3. Она - лучшая Элизабет, кто бы что ни говорил. И единственная "правильная" в моем восприятии.
4. Коршуну очень нравится ее мимика и жестикуляция
5. Коршун, в отличие от многих в русскоязычном мюзиклофандоме, не считает ее жестокой стервой. Коршун предпочитает опираться на то, что видит в записях своими глазами и на слова ее коллег.
6. А еще она - одна вторая моего любимого дуэта, он же "белладольф IRL", он же "дрифт-совместимость IRL".
7. И нет, Коршун не шиппер.
8. И вообще не фанат. Скорее, это можно охарактеризовать словом "поклонник".
9. Хотя именно вышеупомянутый дуэт - и отдельно прекрасная Доуэс - определили увлечение Коршуна мюзиклами.
10. Коршун очень хочет "Визит старой дамы" в хорошей любительской записи. Если уж ездить в Вену Коршуну не судьба.

Коршун и герои "Mawaru Penguindrum". (от  Atanvarnie)
1. За время единственного просмотра Коршун не особенно проникся персонажами этого сериала.
2. Честно говоря, подача образов показалась Коршуну куда более сумбурно-схематичной, чем в "Утэне".
3. Но, возможно, если состоится пересмотр - будет шанс расширить грани собственного восприятия.
4. Коршун так и не понял, что такое Принцесса Кристалла и какова ее функция в сюжете.
5. Воплощение безусловной любви/принятия в лице девочки Момоки - та еще авторская находка. Мурашки по коже.
6. Вообще, у тамошних героев проблема принятия оказывается ключевой - тот, кто его не получил, будет символически уничтожен: миром или другими людьми.
7. Так что, пожалуй, Коршун в состоянии понять Табуки и Юри. Хотя они только наиболее ярко демонстрируют это - потому что у них была Момока.
8. У Коршуна было предчувствие, что для семьи Такакура всё закончится плохо, потому что судьба. Так и вышло.
9. Но сама по себе мысль о семье, объединенной не кровным родством, а чем-то еще - и то, как эта семья показана - Коршуну нравится.
10. Персонажи, желавшие изменить мир и превратить его в нечто более правильное, оказались в этой вселенной добычей "дьявола"-Санэтоси. Коршуна это удручает.

Коршун и его стихи. (от  NikaDimm)
1. Коршун пишет стихи лет с шести.
2. Своё первое стихотворение Коршун помнит до сих пор. Хотя, объективно оценивая, это наивное шестистишие недостойно никакого внимания.
3. Узнав, что ребенок "сочиняет", отец первым делом процитировал Коршуну Маяковского: про добычу радия и словесную руду, и попытался быть критиком. Проблема была в том, что отец не слишком-то разбирался в стихосложении сам по себе.
4. Коршуну повезло в определенное время попасть в SMS-чат поэтической направленности, где появилась возможность в какой-то мере отточить технику.
5. Коршуну также повезло с наличием в доме сборника "Три века русской поэзии". Примерно в том же самом смысле.
6. С какого-то времени Коршуну интересно экспериментировать с формой - хотя это может быть экспериментом только по его личному мнению.
7. В последнее время Коршун пишет меньше стихотворений, чем когда-либо. Хотя заготовки есть.
8. Причем не чисто лирические, по преимуществу, заготовки.
9. Как правило, Коршуну приходят в голову несколько строчек - от которых начинает разворачиваться всё остальное. С этим же связаны и сбои ритма в некоторых местах - поскольку идею приходится "на имеющемся уровне техники" подгонять под уже готовый фрагмент.
10. В отличие от прозаических текстов, в стихотворениях Коршуна преобладает лирика, а не сюжетность.

запись создана: 03.11.2013 в 14:35

@темы: флэшмоб, я не сошёл с ума

---

С Праздником, товарищи.

Как я писал когда-то: "...дело не только в самой дате, а в том, что она обозначает. Потому что у меня нет иллюзий насчёт того, как именно проходило 25 октября 1917 года. Но это символ того, как люди могут взять судьбу страны и собственную в свои руки - ради лучшего будущего. Символ победы убеждений, которые я сам в принципе разделяю и символ того, что даже для проигрывающей страны, находящейся чёрт знает где, всё может быть не кончено, а наоборот, начаться."
И никто не отнимет.
Потому что важно то, что в слово "свобода" вкладываю я и мои единомышленники - а не те, кого я презираю и не официальный дискурс. Потому что действительно борьба за будущее - это правильный идеал, даже если в процессе приходится сталкиваться с хренью и прочими "перегибами на местах". Потому что даже в условной "имперской" парадигме для меня важны эффективность управления, промышленность и наука, своевременная реакция на стимул (в том числе стимул "снизу"), единый для всех закон - а не сферическая "сильная рука" в вакууме. Хотя я люблю парады. Если это правильные парады, само собой. Но начал в этом году уходить "левее", чем был раньше - впрочем, итоги подводить рано.

А не в еще один извод традиционализма, как бы там ни было.

Я обещал товарищу  Ирма Банева музыкальную подборку - и выполняю обещанное. Спасибо совмюзику за наше.

Если кто-нибудь подскажет, как убрать код рекламы в плейлисте, а не в отдельной записи - буду благодарен.

А гимн СССР на трех языках я запощу как-нибудь позже - и иначе.

И подборка картин на тему революционных событий, ссылка на которую найдена в ленте: colonelcassad.livejournal.com/1288460.html . Интересно, на мой взгляд - есть и "идеологическое", и более "жизненное".

@темы: идеи и идейное, даты, политика, песни в голове

---

Подарок на день рождения.

Я человек более чем далекий от религии - и многие проявления религиозности вызывают у меня лютую идиосинкразию. Однако, часть образа персонажа игнорировать представляется затруднительным - во-первых; и в честь дня рождения можно сделать человеку приятное - во-вторых. Хотя если вдруг ошибся в переводе... соответствующих фрагментов, заранее приношу извинения.

А еще это мой первый "подход к снаряду" в плане творчества по этому фандому. За что тоже понятно, кому говорить "спасибо". Впрочем, о дальнейшем не стану загадывать.

Название: Радуйся, Мария
Переводчик: Коршун
Бета: Alre [GipsyDanger] Snow
Оригинальный текст: "hail mary" by chasmas
Размер: драббл, 575 слов в оригинале
Персонаж: Тендо Чои
Рейтинг: PG
Жанр: ангст
Аннотация: Четки у него на запястье словно наливаются тяжестью, пока он отслеживает продвижение Страйкера и Джипси к Разлому.
Примечание: переведено в подарок для замечательнейшей  Chiora, поселившей персонажа на своем чердаке.

Четки у него на запястье словно наливаются тяжестью, пока он отслеживает продвижение Страйкера и Джипси к Разлому. Крестик впивается в мякоть ладони — он чересчур уж крепко сжимает пальцы. Слишком многое необходимо сделать, слишком за многим необходимо следить, чтобы на самом деле погрузиться в молитву. Но всякий раз, когда выпадает хотя бы секундная передышка, он бормочет себе под нос. Может, не совсем подходящую к моменту молитву — но учитывая, что поставлено на карту в этой миссии, она кажется уместной.
"Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с Тобою..." — Он замечает всплеск активности на голографическом экране перед собой. — Сэр!
Герк бросается к пульту, кидает взгляд на дисплей и тянется к микрофону.
— Джипси, движение справа от вас. На три часа. На три часа!
Егеря всё идут и идут вперёд. Тендо всё следит и следит за этим, едва замечая, о чем говорят рядом с ним. "Благословенна Ты в женах, и благословен плод чрева Твоего, Иисус..." Джипси и Страйкер прыгают вниз. Тендо слышит по связи голос Чака, оповещающего, как далеко они находятся от Разлома. Но его вниманием завладевает нечто другое.
— Сигнатуры остановились!
Тендо полностью сосредоточен на том, что видит у себя на экране, готовый дать указания, как только что-то изменится. Он слышит Герка, который приказывает Страйкеру прыгать. И тогда появляются ученые. Тендо смотрит на них, на мгновение оторвав взгляд от экрана, и думает: "Слава Богу, они здесь именно тогда, когда нужно". Он оглядывается обратно, на дисплей, и... дерьмо.
— Сэр, из Разлома появилась третья сигнатура!
Герк повторяет его слова, и Тендо не может удержаться от мысли: так ли это необходимо. Но он вовремя вспоминает, где сейчас Чак. Они обмениваются взглядами — оба понимают, насколько велик третий кайздю.
— Пятая категория. — Он еще сильней стискивает четки. — "Святая Мария, Матерь Божия, молись за нас, грешных..."
И, конечно же, именно тогда всё летит к черту. Единственное, что Тендо в силах сделать — это смотреть на драку егерей с кайздю. Он сосредотачивается на показателях жизненно-важных функций пилотов, и едва сопротивляется совершенно неуместному желанию засмеяться, когда понимает, что у Джипси снова повреждена рука со стороны Райли. Бедный мальчик, вечно ему не везет. (Стресс, должно быть, наконец добрался до Тендо). Следующее, что он слышит — что у Страйкера заклинило пусковой механизм; и его сердце проваливается куда-то вниз. Он хотел бы посмотреть на Хансена — но не имеет права. Не тогда, когда нужно еще за стольким следить.
"Молись за нас, грешных... о, нет". — Оба кайдзю направляются к Страйкеру. Очень быстро!
Он не может отвести взгляда от голограммы прямо перед собой, пока слушает переговоры пилотов. "Что мы еще можем сделать, сэр?" — спрашивает Чак.
"Расчистить путь", — отвечает маршал. Тендо закрывает глаза. — "Для леди".
Он безмолвно завершает молитву. — "Молись за нас, грешных, ныне и..." — И поднимает взгляд на Герка. — Они намерены взорвать бомбу.
"Ну, мой отец всегда говорил: если у тебя есть шанс, не упускай его. Так что сделаем это". Ему приходится отвернуться, когда Герк понимает, что именно собирается совершить его сын.
"Рад был служить, сэр".
Тендо не двигается. Его ладонь почти онемела — настолько сильно он до сих пор сжимает в ней крестик. Он следит за тем, как ядерный заряд приводят в готовность. Слышит прощальные слова Мако.
"Молись за нас, грешных, ныне и в час смерти нашей."
Страйкер взрывается.
"Аминь".

@темы: моя прелестная фройляйн, изучение иностранного на практике, Pacific Rim

---

Праздничное.

В то время как некоторые несознательные элементы отмечают "день, которым заменили седьмое ноября" (он же "день народного единства" в официальном дискурсе), введенный по принципу "главное, что-нибудь праздновать рядом с праздником, который хочется чтобы забыли... Что угодно. День всемирного листового кофе, единения и согласия южноафриканских и антарктических пингвинов, день спуска на воду первого тростникового плота..."(с) - в общем, в это самое время у меня есть куда более достойный повод для соответствующего настроения.

А именно - в этот день, с разницей в один год, родились двое моих товарищей, с которыми мы плодотворно сотрудничаем уже довольно давно, и - надеюсь - будем сотрудничать дальше: товарищ  Narindol и фройляйн  Chiora.
Так что - поднимаю бокал в их честь ( ) и желаю творческих и жизненных успехов в следующем субъективном году. Особенно с учетом того, что некоторых всё-таки ждет Зимняя ФБ.

Спасибо за время, проведенное вместе - и пусть оно будет только началом.

А поскольку вы теперь оба - в разной степени - увлекаетесь "Тихоокеанским рубежом", поздравляет вас вот такая Джипси Дэнджер с Девиантарта:

@темы: арт, даты, социальное, жизнь

---

Вот о какой оргработе я говорил в посте ниже.

Идея феста принадлежит партактиву команды USSR. Сам не знаю, приму ли участие - слишком много других дел - но может быть, кому-либо из моих читателей будет интересно.
Тематика не ограничена конкретно революцией 1917 года - она несколько шире, что можно уяснить из правил.

03.11.2013 в 18:49

Пишет  #Старший Брат:

Поет ли еще революция в вашем сердце?

7 ноября - 96 лет со дня Великой Социалистической Революции

Это событие можно оценивать по-разному, но то, что оно оставило след в истории - с этим не поспоришь. Фандом СССР объявляет

Революционный Фест



Фест пройдет с 7 по 15 ноября 2013, после чего будет проведено голосование и выбраны лучшие работы. К участию приглашаются все желающие. Подробнее с правилами феста и голосования можно ознакомиться в сообществе "Наш адрес Советский Союз" по этой ссылке.

Перепост объявления приветствуется
Код:

<div align="center">Поет ли еще революция в вашем сердце?

7 ноября - 96 лет со дня Великой Социалистической Революции

Это событие можно оценивать по-разному, но то, что оно оставило след в истории - с этим не поспоришь. Фандом СССР объявляет

Революционный Фест

<a href="http://ouraddressisthesu.diary.ru/"><img src="http://firepic.org/images/2013-11/03/zisg7bctsb05.png"></a>

Фест пройдет с 7 по 15 ноября 2013, после чего будет проведено голосование и выбраны лучшие работы. К участию приглашаются все желающие. Подробнее с правилами феста и голосования можно ознакомиться в сообществе "Наш адрес Советский Союз" по <a href="http://ouraddressisthesu.diary.ru/p192896516.htm">этой ссылке</a>.

Перепост объявления приветствуется</div>

@темы: фесты-конкурсы, кровавый_режим, новости

---

Драбблы, часть третья.

А именно - два текста, написанные для команды USSR.
Они оба мне, в целом, нравятся - хотя драбблом про Новокузнецк я чисто эмоционально доволен несколько больше.

Идея текста пришла мне в голову, когда я ехал в автобусе - не помню уже, откуда именно возвращался; но скорее всего, это был тот самый день, когда я покупал гарнитуру, и еще до подхода к дверям магазина начал накрапывать дождь - который спустя некоторое количество времени, когда гарнитура уже перекочевала с прилавка ко мне в пакет, полил в полную силу. Зонта, как можно догадаться, у меня с собой не было - поскольку ничто не предвещало беды - так что пришлось, прижимая к себе пакет, быстро добираться до остановки, набирая полные сандалии воды. И вот, мокрому насквозь мне, вглядывающемуся в едва различимый за плотной стеной ливня городской пейзаж, почему-то подумалось: а не написать ли про Новокузнецк. Благо, историю города я действительно помню неплохо. Напишу, а там будь что будет. Но командой текст был принят благосклонно, и читателями на Битве - тоже.
Да, в тексте присутствует социалистическая романтика. А что до слов одного из бартерщиков: "думал, в этом городе нечто страшное теперь - ан нет, город как город"... Смотря с какой стороны посмотреть. Хотя, конечно, последнее десятилетие - не девяностые и не начало двухтысячных, по счастью.

Название: "Город будет..."
Размер: драббл, 888 слов
Пейринг/Персонажи: Новокузнецк (город)
Категория: джен
Жанр: драма, ангст
Рейтинг: PG
Краткое содержание: художественная фантазия на тему истории города
Примечание/предупреждение: очеловечивание (не в смысле облика, но в смысле мышления).

Сначала он ощущал только смутные образы, постепенно начиная понимать слова и узнавать чувства. Он еще не был городом в полном смысле — только зародышем, рабочим поселком, — но эти самые чувства, чувства множества людей, вовлеченных в единое дело, наполняли его, заставляя расти и жить. Уверенность, которую излучали они — его люди, люди нового города, — ложилась под здания самым прочным фундаментом, и однажды он понял, что он — родился.
Теперь в его имени тоже звучало новое — означая не только его самого, но и нечто большее. И город радовался этому большему, сам не зная еще, почему.
Но он быстро рос — и быстро учился.
Люди в нем и вокруг него строили не просто металлургический комбинат — они строили целую страну: для себя и своих потомков.
У молодого, невзрачного и грязного города появилось будущее. Неясное — он не мог представить, как развернется его план, куда направятся улицы и что еще раскинется вокруг его наполненного металлом сердца, — но притягательное для него так же, как и для тех, кто вдохнул в него жизнь.
Кроме будущего, у Новокузнецка появилось и прошлое. Старый Кузнецк стал его частью: в память влились триста сонных, непримечательных лет, и он теперь принимал, как свои, старую крепость и деревянные дома на правом берегу. И по контрасту с историей еще сильнее звучал неумолчный зов великой стройки – трудного пути, который городу и его людям предстояло проходить вместе.
Вскоре они дали ему еще одно имя. Имя великого человека — по крайней мере, они считали его великим, а в то, во что верили его люди, не мог не верить и он.
А им было трудно. И городу, и людям – но они протягивали магистрали, разбивали площади и устраивались здесь так, чтобы наконец стало ясно: они больше никогда не уйдут. Они останутся – и город останется тоже, потому что жизнь города неотделима от жизни его людей.
Он стал тем, что люди называли «промышленным центром», — и тихо гордился этим, словно важной деталью будущего, которое они создавали вместе. Именно ради будущего он вошел вслед за ними в войну — в это слово, наполненное людской тревогой и страхом, так часто и зло звучавшее даже у него в сердце.
Он принимал эвакуированные заводы, провожал своих людей на фронт — и вместе с ними верил в победу. Его люди трудились, не щадя себя, — и билось его сердце, поддерживая их. Город работал вместе с ними, отдаваясь им целиком, и они принимали это — спокойно, без слов, как плечо надежного друга.
Когда они победили, зелень его улиц – зелень Города-Сада – была яркой и праздничной, и он знал, что тоже не останется без награды, даже если пройдет много лет. Но город умеет ждать, особенно если люди заразили его своей верой.
И снова было строительство, снова город чувствовал, как растёт. Ему вернули первое имя, но это было не так уж важно – он почти не обратил внимания, как и на целый ряд далеких от него перемен, захваченный ощущением непривычного, спокойного счастья. Место крутой, неухоженной дороги, которую стремительно пробежали город и люди, заняла широкая колея – бурная юность заканчивалась, переходя в полную силы молодость. Еще молодость – потому что мечта никуда не делась.
Годы шли – поднимались новые дома, тянулись вдаль улицы, и новый металлургический комбинат заработал в другом конце города, словно второе сердце.
Может, город непозволительно замечтался, но стук, и гром, и малознакомое слово «забастовка», и еще менее знакомое слово «митинг протеста» обрушились на него даже внезапнее, чем Война. То, что он чувствовал в этой суматохе, ему не нравилось, и впервые за много лет – за всю свою жизнь – город ощущал неуверенность, невольно передавая ее своим жителям.
Он просто не знал, почему люди решили отвергнуть то, ради чего он был выстроен, — но город всегда живет для людей, никогда не наоборот. И нельзя было ничего изменить.
Просто звучали где-то строчки, написанные тем человеком, памятник которому украшал одну из его площадей:
«Я знаю — город будет,
я знаю — саду цвесть,
когда такие люди
в стране в советской есть!»
Его люди – город обращался внутренним взглядом во все концы и искал их, звал; но почти никто не откликался на его зов. Поднял голову уже немолодой сын одного из строителей и покачал головой; вздохнула дочь упрямой девчонки, в тринадцать лет вставшей к станку; нахмурился, уходя домой, преподаватель металлургического института – и все они были осколками прошлого, из которых не получалось больше составить яркий образ нового будущего.
Всё переменилось, а он даже не понял, как.
Больше не было «таких людей» в Советской стране. И самой страны тоже не было — было нечто другое, некто другой, к кому город еще не успел привыкнуть. Города живут дольше людей — и меняются не так быстро.
Он медленно погружался в сон, поддаваясь духу старого, уставшего от жизни Кузнецка. Его потихоньку изменяли — он замечал это, — но изменения скользили поверху, не затрагивая самого ценного.
Его сердце билось всё медленней, но упрямо не останавливалось. И дрёма только немного походила на дрёму дней без борьбы — в ней не было никакой надежды, только тяжесть прожитых лет, от которой уже невозможно избавиться. Города живут дольше людей – но даже города умирают, а в жизни, лишенной мечты о прекрасном будущем, оставалось всё меньше смысла.
Город дремал и видел смутные сны в полутьме своей дремы — словно те образы, которые помнил из времени до рождения.
Он дремал и грезил о том, как его люди возвращаются, разгоняя долгую ночь светом своей мечты и своего труда. О том, как они идут вперед — улыбаясь или хмурясь, ругаясь порой сквозь зубы, — но всё же идут, потому что не могут иначе.
И город распахивает им объятия улиц, плача от радости пропитанным испарениями заводов дождем, потому что если есть они, то и он — Новокузнецк, Сталинск, Сад-Город — есть и будет всегда.


Вот этот драббл я оцениваю несколько более противоречиво; и по нему, в самом деле, "пронзить" меня не составило бы труда - потому что в основу текста легли именно легенды семейки Б (и перечитанная распечатка отцовских воспоминаний). Хотя персонажа-репортера напрямую отождествлять с автором текста всё же не стоит - это отдельное художественное произведение, как бы там ни было. Желательно учесть.
В общем, попытка взгляда на восприятие исторического процесса - через призму профессии и истории конкретной семьи. Еще один вариант того, как это бывает. Осуждений и разоблачений не присутствует.

Название: Семейные легенды
Размер: драббл, 969 слов
Пейринг/Персонажи: НМП, упоминаются его отец и дед
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Как найти правду в семейных легендах? И нужно ли ее там искать? Может быть, такие легенды нужны зачем-то еще?
Примечание/предупреждение: возможная историческая недостоверность, что, впрочем, тоже входит в художественный замысел

Сашка всегда любил прийти к папе, плюхнуться рядом на диван и послушать, что еще папа расскажет о старых днях. Никак было не понять, повезет ли на этот раз — они с папой могли говорить по нескольку часов и о чем угодно, но про старые дни он начинал рассказывать не всегда. Только если придется к слову, но если приходилось — Сашка устраивался поудобнее и слушал в оба уха, честно стараясь запоминать.
Теперь-то он понимает, что запоминал плохо.
Нельзя винить ребенка за кашу в голове. И всё же, всё же.
Сашка папе верил — без всяких «но», потому что кому еще можно верить? Александр Александрович уже знает, что истина скорее напоминает кристалл: одной-единственной грани вряд ли достаточно.
Но всё-таки — упрямый Сашка внутри него вскидывает голову, смотрит исподлобья. Осуждает маловера, как может осуждать только десятилетний мальчишка, еще незнакомый с научным методом и понятием «компромисс». Зато знакомый с папиными рассказами.
Особенно теми — про деда.
Сейчас Александр Александрович удивляется, почему даже не попробовал выудить из отца чуть побольше фактов. Хотя бы позже, не в десять лет — когда примерно определился с профессией. Для Сашки истории о деде оставались легендами — чем-то, в чем можно было искать уверенность и обещать, серьезно кивая: да, я тоже буду таким. Смелым человеком, верным своим убеждениям.
Александр Александрович постукивает кончиком карандаша по столу. Убеждения — роскошь для исследователя, особенно выбравшего непростую эпоху. Отделять домыслы — деликатная работа. И недавнему выпускнику надо быть особенно осторожным.
Вот зачем он сидит за столом и пытается вспомнить, чертя карандашом на бумаге что-то невнятное. Вспомнить рассказы, которые имеют значение — а не слегка приукрашенную отцовскую молодость. Хотя она тоже может потребоваться; там можно разглядеть зерна развала системы, а это совершенно особый, больной вопрос.
Он вспоминает про деда, отрывочно и неполно, пытаясь понять, где же истина.
Дед работал на заводе, и когда началась война, завод эвакуировали с Украины в Сибирь. Папа рассказывал Сашке, что деду дали заключенных на какие-то работы, не требовавшие особой квалификации. Заключенных кормили плохо даже по меркам войны, и они плохо работали — но дед решился на хитрость. Он записывал, что заключенные выполняют норму и даже чуть больше — это было не так, но кормить их начали лучше, и постепенно они действительно стали работать, как надо. В итоге приписок больше не требовалось — нормы были выполнены и перевыполнены без того. Заключенные тоже хотели послужить Родине.
Когда какой-то высокий чин из Москвы приехал с проверкой, ничего уже нельзя было скрыть. Наверное, все там думали, что наказние неизбежно. Но когда проверяющего спросили, что делать с дедом, он потребовал результаты. Посмотрел-послушал, усмехнулся и сказал: «После войны разберемся», — а потом уехал.
Сашка считал это смелостью и солидарностью. Александр Александрович думает, что мотивы бывают сложными. Как в истории о том, что дед отказался — уже после войны — от места директора завода, за которое требовалась малость: закрывать глаза на бракованную продукцию, которую будут отпускать за наличные. Ему уже говорили, что дед мог проявить здравый смысл: кто захочет подводить себя и семью под серьезную статью, спрашивается?
Сашка внутри него фыркает. Мол, это же разные случаи — и Александр Александрович даже не спорит: разные. И во второй поверить куда как легче, тем более, что — какой там мог быть высокий чин? Почему ни дед, ни отец не называли ни должности, ни фамилии? Он еще попробует отыскать конкретный завод и выйти хоть на какие-то документы, но заранее готов ко всему.
А всё-таки — дед был принципиальным. Сашка запомнил, что в той истории с директорством дед уже не на своем заводе работал. Завод в Сибири остался, а дед вернулся на Украину. Тяжелая была работа, простая — мостил дороги. Можно было и про возможную опасность забыть — Сашка многих знал, кто на такое решился бы.
И тогда, когда были репрессии, дед не стеснялся приходить к местным чекистам и спрашивать: а почему вот этого взяли? В чем дело? Папа рассказывал, что однажды и за дедом пришли, пытались бить — но дед от товарищей не отступился, и его отпустили; а потом и ситуация переменилась, когда наступил другой год.
Александр Александрович выворачивает наизнанку память, как Сашка выворачивал карманы, чтобы найти завалявшуюся конфету: там – обрывок фразы, тут – осколок быта, здесь – неожиданный интерес к политике и страх за будущее социализма. Мелочевка. Не факты.
Дед вышел из партии в семидесятых. Так рассказывал папа. Рассказывал, что дед однажды просто взял — и заявил, что партия предаёт то, ради чего была создана. Что их уже нельзя назвать коммунистами. И положил партбилет на стол. У деда был громкий голос, по словам папы — и жесты резкие; это папа уже стал «технической интеллигенцией», а дед себя по-старому причислял к рабочим.
Сашка слушал, приоткрыв рот, и представлял: как его дед встает, как остальных собравшихся накрывает оглушительная тишина, и как громко в этой тишине опускается на стол ладонь с зажатым в ней партбилетом. Спокойно и с болью – одновременно.
Сашка потом спросил: а что было дальше? Ничего особенного, пожал папа плечами. Очереди на холодильник, помнится, ждали чересчур долго, ну и нескольких льгот лишились. И всё? И всё. Сашка даже рассмеялся — ну надо же.
И да, добавил потом папа, дед до самой смерти называл себя коммунистом.
Дед умер в восемьдесят девятом. Уснул — и не проснулся. Ему повезло.
А Сашка родился спустя полтора года.
Александр Александрович смотрит на лист — несколько разрозненных предложений, стрелки, знаки вопроса. Можно представить, что он никогда не узнает подлинной правды. Впрочем, дедовского партбилета действительно не было у них дома, в завале папок, документов и пожелтевших фото. Единственное, что можно точно сказать.
Но его привели туда, где он сейчас, именно легенды – к старым книгам и научному методу. И к тем убеждениям, которые он носит внутри, под строгим пиджаком — на лацкане нет значка ни одной из существующих партий. Или партий прошлого. Он все-таки хочет будущего и собирается стремиться к нему, ища в прошлом корни ошибок и отблеск надежды.
Убеждения — роскошь для исследователя. Особенно если он — недавний выпускник, которого едва начали называть по имени-отчеству. Но он все-таки позволяет их себе, понемногу, уравновешивая ими холод фактов, которых должен касаться.
Пока — достаточно этого. А потом… возможно, однажды для него все-таки найдется подходящий значок.
Александр Александрович улыбается уголком губ.
Сашка внутри его головы в кои-то веки ни с чем не спорит.

@темы: идеи и идейное, ориджинал, кровавый_режим

---

Драбблы, часть вторая.

Написанное для команды The Sims. Меньше, чем в прошлом году - но в том числе потому, что в этом году вместо четвертого левела был макси-квест. Ну и парочка работ, как это водится, осталась среди недописанного.

Здесь я был почетным дедлайнером - дописывал в последние часы и с дикой головной болью (потому что нельзя просто так взять и проспать четыре часа в не самое удобное для сна время, да еще и под двойной дозой чая). Хотя мне помогло то, что текст - как обычно у меня - уже был готов "внутри головы", и оставалось только перенести его на бумагу, т.е. в Ворд. Опять-таки, первая идея из пришедших мне в голову в этом году - спасибо заявочному треду; жаль, другие две идеи, за которые треду благодарен, осуществить не удалось.
И тем более удивительным оказалось то, что драббл получил ворох положительных отзывов, да еще и попал в "Рекомендованное" на Инсайде. Впрочем, вспоминая опыт прошлогоднего "Бассейна" - люди любят читать про страдания невинных симов под гнетом Юзера.

Название: Паранойя
Размер: драббл, 820 слов
Пейринг/персонажи: НМП
Категория: джен
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: по заявке с Инсайда: "что-то с легким оттенком крипоты и паранойи. Про то, как персонажу все время кажется, что за ним кто-то следит, что кто-то контролирует его действия, как он замечает, что в доме сама по себе меняется обстановка и т. д. Можно сделать контраст между периодами, когда игрок управляет персонажем, и когда он живет сам по себе (ну, "свободная воля" и все такое)."

Здравствуй, дневник.
Ты — единственный, кому я могу доверять. Ты точно не будешь смеяться и крутить пальцем у виска, и не пошлешь меня к психиатру. Знаешь, видел я как-то этого психиатра. Может, провал стремления — или, как это по-научному, депрессию — он и лечит, спорить не стану. Но я ему не верю. У него лицо, словно он оживший предмет, а не сим вроде нас (*). Нет, такому точно нельзя ничего рассказывать.
Когда я с тобой разговариваю, я чувствую себя свободным. Это очень редко бывает. Я езжу на работу, или в Даунтаун с друзьями, но даже если я заработаюсь или много выпью... это совсем другое. Без тебя я давно бы забыл, смирился. Перестал обращать внимания. Мурашки по коже, когда я думаю, что остальные могут... или могли... что с ними — всё то же самое. Просто у них нет тебя, или они забыли, как заводить дневник. Или им так легче, или психиатр убедил их, что им всё кажется.
Но я-то знаю, что прав.

Мной кто-то управляет. Да, я читал про симов, которых зовут "параноиками": они пишут в газеты о голосах, отдающих приказы, или о том, что инопланетяне следят за ними через каминную трубу. Но даже если я сижу в углу, поджав ноги, и пишу при мерцающем свете торшера, который давно пора починить, и боюсь, как бы Он не нашел способ добраться даже сюда, — я нормальный. Не такой, как они.
Просто я чувствую, что перестал быть хозяином своих мыслей. Я не слышу никаких голосов, но уже несколько раз, когда я шел посмотреть телевизор или проглотить чипсы, я попросту не мог это сделать. Послушно отправлялся играть в постылые шахматы или до одури читать книжки по механике. И в тот раз, когда набрался смелости позвонить цыганке — может, найдет мне девчонку повеселей и посимпатичней, — остался вечером на диване. Таксист едва не надорвался сигналить — а я всё лежал. Словно кусок мяса в холодильнике.
Иногда мне кажется, что Он еще позволяет мне друзей только потому, что друзья помогают добиваться повышения на работе. Если я — мясо, то вершина карьеры — то, что Он хочет из меня приготовить.
А потом... я превращусь в объедки.

Нет, дневник. Нет. Конечно, раньше было не так. Раньше я ещё мог не заметить, что купил в магазине какую-то странную одежду, какую вовсе никогда не стал бы носить. Или мог споткнуться в кухне о коврик, который в упор не помню, чтобы стелил. Со всеми бывает. Даже с теми, которых никто не собирается называть "параноиками" — с нормальными симами вроде моих коллег.
Раньше бывало такое, но всё, что по-настоящему важно, я делал сам. Даже уборку по дому — для геймера я очень чистоплотный. Мог кроссворд поразгадывать или пускать во дворе самолетик, сделанный из той же газеты.
Теперь я чаще всего стою в коридоре, словно детская кукла, пока Он не решит, что дальше надо делать со мной. Тот случай, с провальным свиданием, был только разминкой. Кажется, будто мою свободную волю вовсе отрубили — одно нажатие кнопки, и всё, словно я попал в одну из супер-навороченных игр.
Но я еще говорю с тобой. Меня еще не совсем лишили свободы. Так ведь, если я должен написать что-то унылое о прошедшем дне, а вместо этого пишу про Него?
Но только...руки трясутся от мысли: а если вдруг Он просто позволяет мне это?

Я никого не смогу предупредить. Теперь мне точно понятно.
Может, если бы я вовремя обратил внимание… Это ведь правда был Он, его пристальный взгляд прямо в спину. Но я еще ничего не подозревал. Мы просто шутили с приятелями и читали эти газеты, в которых про "параноиков". Теперь я всё знаю, вижу всю правду, но никого не смогу предупредить. Только тебя. Тебя найдут, если со мной что-то случится.
А дом Барнсов сгорел. Вчистую.
Джим Барнс был с научным стремлением — любил телескопы и сложные машины, я иногда, интереса ради, с ним разговаривал. Наверняка, Джим тоже начал догадываться о Нем. Ученые, они такие — если они настоящие, а не шарлатаны, а Джим был не шарлатан. Им обязательно надо сообщить во весь голос, если они что-то открыли.
А Он просто взял — и убил его. И Джима, и его старых родителей.
Всё бессмысленно. Я прав, я прав, но у меня есть только ты, а дневники тоже горят, как и симы, правда?..

Я стал замечать, что временами наш мир погружается в темноту. Всё замирает — птицы, облака, симы. Я тоже — не так, как под Его управлением, а полностью, будто умираю. Только смерть — она один раз, а это я уже видел трижды.
Все сказали бы, что я сумасшедший — совершенно сбрендивший параноик. Только не ты. Если бы не ты, всё могло бы кончиться раньше. Может быть, так было бы лучше — но я сам не хотел идти к психиатру, не хотел строить карьеру и действовать по указу, а ты… ты меня поддержал. Вот и всё. Я сам виноват в том, что случится дальше.
Возможно, я больше тебя не увижу. У меня чувство, что когда мир потемнеет в следующий раз, Он лично придет за мной. Вырвет отсюда — и всё, словно меня и не было. Ни в районе нашем, ни вообще в Симлэнде.
Не знаю даже, останешься ли ты тут. Если Он догадался или с самого начала всё знал — тебе тоже конец, как и мне.
Но я хотел бы надеяться.
И всё же прощай, дневник.
Большое спасибо.


* - Терапевт в Sims 2 действительно является объектом, а не "нормальным" NPC.


А дальше начинаются тексты по каноническим персонажам. Из-за которых, собственно, по игре в принципе и пишу.
Два по Стренджтауну, два по Плезантвью. Рейтинг и не рейтинг. Своеобразная справедливость.

В "Притяжении" есть небольшая пасхалка для тех, кто хорошо знает игровой канон - упоминание загадочной Глэйб, которая непонятно кем приходится отцу троих братьев-ученых. Когда-нибудь, возможно, я даже изложу собственную версию этой истории. А так - типичный образец преканона, в котором пред-знание читателя несколько портит флаффную атмосферу.

Название: Притяжение
Размер: драббл, 370 слов
Пейринг/Персонажи:Паскаль Кьюриос
Категория: джен
Жанр: общий
Рейтинг: G
Краткое содержание: еще ребенком Паскаль смотрит на звезды.
Примечания/предупреждения: преканон.

Завтра ему идти в школу, и если он плохо выспится — могут снизить оценку; но Паскаль лежит на кровати, раскинув руки и уставившись в потолок. Сна ни в одном глазу.
Сегодня вечером он снова смотрел на звезды.
Он и сейчас бы смотрел, но отец заметил его и едва ли не за ухо стащил с крыши. Паскаль не понимает, почему так злится его обычно добродушный отец — и сейчас, и когда Паскаль случайно нашел в шкафу фотографию красивой рыжей женщины, подписанную на обороте "Глэйб". Женщина была очень похожа на них — в смысле, на Паскаля и его братьев, и особенно на их сестру Дженни. Но отец просто отобрал снимок и отказался что-либо объяснять.
Паскаль не понимает. Зачем-то ведь есть на крыше эта смотровая площадка, и телескоп — старый, купленный по дешевке, но настоящий — у них есть тоже. Но отец не разрешает. Не лезть туда, не заходить сюда, а вот здесь — только под его, Гларна, личным присмотром.
Последнее — это как раз про звезды. Но ведь это нелогично. Неправильно.
Паскаль смотрит в потолок, словно может разглядеть что-то. Но там только темнота, и даже она — ненастоящая. Не ночная.
Сегодня над домом — удивительно ясное небо. Звезды ярко горят на нем и зовут Паскаля. Зовут прикоснуться к себе, посмотреть и понять получше.
Паскаль чувствует дрожь, когда вскакивает с постели. Но он уже не может остаться. Паскаль послушный и тихий мальчик, только вот звезды — совсем другое дело.
Он не включает свет, хотя плохо видит даже в очках. На ощупь, на слух, он пробирается мимо спален отца, братьев и Дженни. Дженни не выдала бы, Паскаль знает — она тоже всегда слышала звезды — но сестра давно спит, и ее не надо будить.
Вот в следующий раз он точно возьмет с собой Джении. А эта ночь — его собственная.
На смотровой площадке прохладно. Паскаль в одной пижаме, босые ноги уже начинают мерзнуть — но сверху на него светят звезды, и он мигом забывает обо всём прочем. Они большие и очень далекие, но как раз поэтому ничем не могут навредить Паскалю.
Звезды — друзья. И однажды, когда Паскаль уже будет знаменитым ученым, они подарят ему что-нибудь потрясающее. Позволят раскрыть какую-нибудь из тайн.
Звезды подмигивают ему в ночной темноте и зовут стать стать ближе. Паскаль поднимает руки вверх, привстает на цыпочки и улыбается.
Он чувствует их притяжение.
И однажды оно обязательно оторвет от Земли его ноги.


Что сказать... Достижение разблокировано: написал про Готов. ;J Мейнстрим, как он есть, но внести разнообразие в выкладку захотелось. Тем более, что данный пейринг мне всё-таки нравится.

Название: Ожидание
Размер: драббл, 409 слов
Пейринг/Персонажи: Мортимер Гот, упоминаются Мортимер/Дина и Мортимер/Белла
Категория: гет
Жанр: общий, романс
Рейтинг: PG
Краткое содержание: у Мортимера впереди еще один день, который можно посвятить ожиданию.
Примечание/Предупреждения: нет

Рано утром Мортимер выходит на лужайку перед особняком. Потягивается, разминая затекшие мышцы. На плетеном столике уже ждет стакан с Эликсиром Жизни, наполненный услужливым Серво — личный робот, все-таки, очень удобен в хозяйстве. Мортимер неторопливо пьет, щурясь на не по-утреннему яркое солнце.
Еще немного времени, выигранного у Смерти.
Еще один день, который можно посвятить ожиданию.
Особняк еще дремлет — не спит только старый хозяин. Мортимер Гот, которого в другом городе звали бы "безумным ученым", а в Плезантвью зовут "чудаком". Мрачный старик с большим запасом симолеонов, мечта всех юных и меркантильных невест.
Одна из них даже думает, что добилась своего. Мортимер не мешает ей — Дина Кальенте, сейчас сладко спящая у него в постели, неплохо может скрашивать ожидание. Она говорит, что любит его самого, а не только деньги.
Мортимеру всё равно.
С тех самых пор, как исчезла Белла, он становится равнодушнее с каждым днем. Краски тускнеют, и даже лаборатория не радует так, как прежде.
Так бывало еще в детстве — он мог просто сидеть в траве и мастерить очередной «хитроумный агрегат», пока черноволосая девочка в красном платье беззаботно качалась на качелях неподалеку. Порой она ему улыбалась и даже кричала что-то, а он отвечал — когда мог расслышать.
Потом ее звали домой, потому что ее родители тревожно относились к дружбе с "этими Готами". И то, что казалось таким ярким и интересным, становилось совершенно обыкновенным. Он продолжал делать всё то же самое, вот только желание пропадало куда-то.
Поэтому Мортимер и начал мечтать, чтобы Белла жила с ним вместе. Именно с этого всё и началось.
— Ты дождешься меня? — серьезно спрашивала девочка.
— Обещаю, — так же серьезно кивал в ответ бледный мальчик.
Это был ритуал. На самом деле она всегда возвращалась.
И в детстве, и позже, когда она стала сначала невестой, потом — женой. Но она всегда спрашивала: "Дождешься?" — как будто мог быть иной ответ. Как будто она не знала той власти, которую всегда имела над ним. Такой власти, которой не сможет добиться никакая другая женщина, даже если ее Мортимер тоже назовет женой.
Белла ушла в никуда. Но она всегда возвращалась — и этот раз ничем не отличался от прочих, разве что пройдет больше времени. Или же Мортимер совсем не знал женщину, рядом с которой провел всю жизнь.
Каждый день на плетеном столике ждет стакан с его самым полезным изобретением. Каждый день он немного отдаляет встречу с Мрачным Жнецом, даже зная, что за это придется чем-то платить.
Но Мортимер непременно дождется Беллу. Где бы она ни была.
Пожалуй, это единственное, во что Мортимер Гот — безумный ученый, мрачный старик — вообще когда-либо верил.


А следующий взгляд на данное семейство уже гораздо более мрачный. Я действительно был на англоязычном анонимном кинк-фесте на ЖЖ, разыскивая фики для нашего командного переводчика, и наткнулся на невыполненную заявку такого рода. Теперь думаю, не передать ли текст Альре для обратного перевода на английский язык, дабы опубликовать уже там.
И, в общем-то, данный вариант событий считаю AU-шным (опустив то, что в каноничной игре вообще недопустим инцест - но инсиминатор всегда способен приблизить ваш игровой процесс к жестокой реальности.

Название: Копия
Размер: драббл, 655 слов
Пейринг/Персонажи: Мортимер Гот/Кассандра Гот, упоминается Мортимер/Белла и Кассандра/Дон Лотарио
Категория: гет
Жанр: ангст
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: написано по заявке с англоязычного кинк-сообщества. Безысходность(ТМ).
Примечание/предупреждение: вертикальный инцест

Кассандра не может сказать, в какой момент всё пошло не так.
«После того, как исчезла Белла» — самый легкий, самый очевидный ответ; но его простота — только видимость. Она привыкла смотреть в глубину — она, сим с научным стремлением, доставшимся от отца.
Кассандра прижимается горячим лбом к оконному стеклу — смотрит на Александра, играющего в шахматы во дворе. Александр унаследовал от отца куда больше. Александр не интересует Мортимера — точно так же, как ни одна копия не заинтересует оригинал. И к лучшему; если бы всё это касалось брата, Кассандра уже могла бы сбежать. Куда угодно — к Даррену Дримеру, в Стренджтаун, на рога к чёрту — лишь бы только защитить Алекса; но он в безопасности — он может сколько угодно играть в шахматы сам с собой и возиться с запчастями для Серво. Он — мальчик, слишком похожий на своего отца.
Она — совершенно другое дело.
Быть может, всё пошло не так именно в тот момент — когда все впервые заметили, сколько наследственных черт Белла Гот передала своей дочери. Старые фотографии с какого-то праздника: они обе в одинаковых красных платьях — и с почти одинаковыми улыбками, хотя у Кассандры никогда не получалось улыбаться так же непринужденно. А еще, если присмотреться, на этих фотографиях девочка уже близоруко щурится, хотя никому не может в этом признаться.
Через два года нос Касси Гот украсили первые в ее жизни очки — круглые, с толстыми стёклами, сразу делавшие ее на пару пунктов серьезней и на год старше.
Она помнит, как отец подходил к ней, гладил по голове и осторожно — очень, очень осторожно и аккуратно — снимал эти очки. Его лицо тут же расплывалось перед ней, но Кассандра знала: отец смотрит на нее нежно и ласково.
— Ты так похожа на мать, — слышала она его голос. — Красавица. Ее маленькая копия.
Тогда Кассандра тихо радовалась его словам.
Она не знала, что однажды настанет время — и она будет проклинать своё сходство. Оставшись одна в своей спальне, в оглушительной тишине, давящей на уши — она будет стоять, замерев и зажмурившись, судорожно дыша сквозь зубы. И проклинать, проклинать, проклинать — свои черные волосы и темные глаза, свою смуглую кожу с едва заметной родинкой у левой ключицы (и то, как Мортимер нежно касается языком этой родинки, прежде чем спуститься дорожкой поцелуев к соску), а еще — склонность к опасностям, которой Кассандре вовсе не досталось от матери. Но которая привела Беллу Гот к Дону Лотарио и сестрам Кальенте — увела от мужа, сына и дочери — и за которую Кассандра готова ненавидеть мать сильнее, чем ее похитителей.
Она готова — но всё-таки не способна, потому что ей тоже нужно чем-то заполнять пустоту. Кассандра не в силах ненавидеть отца и мать, потому что она могла — и до сих пор может — отказаться, уехать, сбежать подальше. Но она остаётся здесь и опускается на пол, глядя на кольцо Дона на своем пальце — на жалкую дань легенде о правильной, добродетельной Касси Гот, — слишком пустая изнутри, чтобы плакать.
А на следующий день Мортимер вновь снимает с нее очки — аккуратно и осторожно, с двойной нежностью отца и любовника — и Кассандра видит размытое пятно вместо его лица. Возможно, так даже лучше — возможно, она вправе представлять кого-то другого, когда ладонь Мортимера скользит по ее волосам, пропуская между пальцев отдельные пряди — когда он расшнуровывает ее платье и проводит ладонями по плечам, помогая стянуть липнущие к коже черные рукава.
Но ей некого представлять и некуда скрыться.
Кассандра запрокидывает голову, позволяя развести свои ноги, позволяя ласкать себя языком и шептать имя своей матери — этот шепот в темной спальне кажется громче крика. «Белла, Белла» — мечется внутри стенок ее черепа, и Кассандра прикусывает губу до крови, чтобы не закричать.
Когда Мортимер нависает над ней, прежде чем войти, она испытывает искушение зажмурить глаза.
Если бы она только хоть раз зажмурилась — всё могло бы пойти иначе.
Если бы она еще в детстве хоть раз отказалась снимать очки.
Но миг проходит. Остаются только размеренные движения внутри ее тела и голос, один на двоих, повторяющий слова, лишенные смысла — словно поминальная служба в склепе, где похоронен призрак, не желающий их отпускать.
Кассандра делает судорожный вдох, замирает и больше не чувствует ничего — совсем ничего, кроме всплеска мертвящего холода: когда отец всё-таки кончает в неё.


Следующий драббл опять-таки был спровоцирован чтением заявок на англоязычном фесте, хотя ни одной из них не соответствует. Но мои мысли всё-таки повернулись в данном направлении, откуда и получилась очередная невеселая история о взаимоотношениях парочки безумных ученых с их подопытным кроликом. Жаль Нервного - ну а поведение Локи логически продолжает то, что было написано прошлым летом. Я всё-таки считаю, что он искренне заблуждается, но не думаю, что кому-то здесь надо объяснять, почему подобные "ожидания" ведут совсем не к тому.

Название: Их вещь
Размер: драббл, 763 слова
Пейринг/Персонажи: Локи Бикер/Нервный Объект, Цирцея Бикер/Локи Бикер, упоминается Нервный Объект/Паскаль Кьюриос
Категория: слэш, соло, гет
Жанр: драма
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Локи не выпустит Нервного из дома на Тесла Корт, 1 - но, впрочем, Цирцея не возражает.
Примечание/предупреждение: вуайеризм, изнасилование. В некотором роде, может читаться, как продолжение драббла "Воспитательный процесс", написанного на прошлой ФБ.

— Уйти задумал?!
Локи Бикер кричит так, что дребезжит стакан, оставленный на журнальном столике.
— Податься к этому Кьюриосу, чтоб его алиены еще раз побрали?! Да кем ты себя возомнил, ублюдок?
Он подгребает к себе Нервного за воротник рубашки, сминая ткань жесткими пальцами и едва не оторвав пару пуговиц.
— Твоё место — здесь, — слюна брызжет на лицо Нервного сквозь стиснутые зубы Локи. — Ты даже не сим, понятно тебе?! Понятно?!
На лице Нервного, как обычно, не отражается ничего. Только где-то в глубине матово-черных глаз плещет страх. Привычный, впитанный с детства.
Нервный молчит.
Он никогда не отвечает. Никогда — если с ним решает заговорить Локи.
Локи отвешивает ему пощечину. Голова Нервного мотается в сторону на хлипкой шее, но из тонкогубого рта по-прежнему не выходит ни слова.
А Локи не отказался бы узнать, что такого нашел Паскаль Кьюриос в их с Цирцеей Объекте — этот хлюпик, вбивший себе в голову, что ученый не должен позволять себе быть жестоким.
Локи еще раз встряхивает Нервного.
— Проси прощения, ублюдок. Проси как следует.
С ненавистью глядя на впалые щеки и выбритый череп — на сжатые губы, из которых от страха не вырывается ни единый звук — Локи знает, что всё равно не стал бы слушать никаких объяснений. Внимательно вслушиваться в несвязный, полуребяческий лепет — это всё равно что признать, будто бы у Нервного Объекта есть личность.
Но это не так. Нервный — не сим; Нервный — кукла, напичканная инстинктами. Они с Цирцеей доказали это еще пятнадцать лет назад.
Нервный — их вещь.
И Локи Бикер может делать со своей вещью всё, что угодно.
Он бросает Нервного на поверхность стола — стакан падает и разбивается с жалобным звоном.
Кто знает, отчего — но всякий раз, когда Нервный вновь выводит хозяина из себя, кровью наливается не только лицо Локи, но и его член.
Конечно же, Локи этим пользуется. Мало какой другой способ так прост — и так эффективен.
Локи коротко усмехается, сдергивая с Нервного серые мешковатые штаны, и наотмашь бьет его по ягодицам. Раз, другой, третий. Тот вздрагивает — едва заметно, — но не делает даже попытки вырваться.
Вещь. Кукла.
Локи тянет вниз «молнию» своих брюк, наваливается на Нервного сверху. Привычные, быстрые движения — и вот, он уже толкается внутрь, и это выходит словно бы легче обычного: не иначе, с Кьюриосом ублюдок не только за ручку держался. Тем хуже.
Нервный судорожно всхлипывает — если прислушаться, можно различить звуки, беспомощные, жалкие и чересчур тихие для нормального сима, которого без всяких церемоний трахают в задницу. У которого — не в первый и не в последний раз — вообще не считают нужным спрашивать о согласии.
Локи прикусывает губу, сверля взглядом затылок Нервного и не прекращая злых, ритмичных движений.
В глубине чего-то вроде души Локи еще смутно надеется, что однажды кукла, отродье, поганый ублюдок отреагирует на его жестокость — по-настоящему.

*
Цирцея стоит за углом и смотрит, неосознанно играя с пряжкой ремня на брюках. Ей хочется расстегнуть пуговицы и гладить себя, стремясь не упустить ни секунды, пока ее муж всё еще яростно совокупляется с "подопытным кроликом".
В этом есть что-то животное, в самом деле.
Впрочем, они с Локи еще пятнадцать лет назад доказали: Нервный — не сим. Значит, с ним можно делать всё, что угодно.
Только она просто остановилась на этом, используя результат по мере необходимости. А ее муж — он словно из раза в раз доказывает бесчувственность Объекта себе самому.
Хотя Цирцея не возражает.
Даже сейчас она зачарованно смотрит, как Локи рычит, наклоняясь сильнее — кажется, что он сейчас вцепится Нервному в шею и будет пить еще теплую, почти симскую кровь. С судорожным вздохом Цирцея всё же проскальзывает ладонью под джинсовую ткань.
Ее пальцы остервенело трут чувствительный бугорок, будто она сама себе любовница — жадная и грубая, неспособная на утонченную ласку. Она не пытается переменить позу или положение пальцев — просто смотрит и двигает ладонью в такт ускоряющимся движениям Локи.
Им удаётся кончить почти одновременно — Цирцея успевает заметить, как неуловимо изменилась поза ее мужа — понять, что это должно значить; и тут же сама прикусывает губу, чтобы не вскрикнуть чересчур громко и не выдать себя.
Спустя несколько суматошных секунд она снова может ясно видеть реальность.
Нервный трясущимися руками натягивает штаны и уходит — почти уползает, припадая на одну ногу, — в сторону своей подвальной клетушки. Локи стоит, отвернувшись в сторону, и даже не смотрит вслед.
Цирцея знает: ее муж никогда не отпустит Нервного из дома на Тесла Корт. Однажды ей придется взять дело в свои руки — если уж для нее объект всегда был только объектом, и ничем больше. Однажды. Но еще не сейчас.
В конце концов, ей приятно смотреть. И пользоваться тем, что Локи в подобных случаях никогда не остается удовлетворен полностью.
— У тебя ведь еще осталось что-нибудь для жены? — с усмешкой спрашивает Цирцея, неслышно подходя к нему со спины и скользя ладонью по влажному от пота плечу.
Локи слегка поворачивается и криво улыбается ей в ответ.

@темы: симы-такие-симы, фикрайтерство

---

Драбблы, часть первая.

Написанные и переведенные для команды Utena & Penguindrum (в которой я был причастен к творчеству только по первому канону - то есть по "Утэне").

Этот драббл - первое, что я придумал конкретно для команды. Долго не зная, как подступиться к фантворчеству по "Утэне" - а это на самом деле не так-то просто, как писать по мотивам некоторых других произведений, - решил начать с довольно простого сюжета. В целом, если бы меня спросили, о чем эта зарисовка, я ответил бы: о стереотипах. Но не о гипотетической "массовой культуре, заставляющей видеть в дружбе секс", как написал в отзыве один бартерщик - а о тех, которые просто существуют в голове, как социально одобряемые конструкты и/или "а что такого". Думаю, мало кто станет спорить, что великую любовь к Сайондзи Вакаба именно что сконструировала; что же касается чувств к Утэне - они куда искреннее, даже спрятанные за шумовой завесой и путаницей. В общем, немного грустная история - на мой взгляд.
Приятно было видеть этот драббл в треде "Рекомендованное" на инсайде.
А сама Вакаба, как персонаж, мне нравится - всё-таки под этой кашей в голове у нее скрывается много толкового, хотя она и простая девушка, не причастная к "великим свершениям" господ дуэлянтов и примкнувших к ним.

Название: Обыкновенная
Размер: драббл, 702 слова
Пейринг/Персонажи: Синохара Вакаба/Тэндзё Утэна (односторонний)
Категория: пре-фем
Жанр: драма
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Она никогда не делала ничего необычного.
Примечание/Предупреждения: нет

Совершенно обычное дело — обожать подругу, ну правда же?
Почти каждая девчонка вам скажет, что когда-то обожала свою одноклассницу или кого-то из старших школьниц. Всей разницы, что они прошли через это чуть раньше, но у Синохары Вакабы никогда раньше не было настоящей подруги. По правде сказать, у нее вообще не было никакой подруги — только дразнилки-насмешки в начальной школе, да безразличное молчание в средней.
Но теперь, когда это осталось в прошлом, совершенно нормально, если Вакаба напрыгнет на Утэну — самую-лучшую-в-мире-и-единственную-для-Вакабы-подругу — и повиснет на ней, вцепившись ногами и руками, улыбаясь, словно наевшаяся сметаны кошка.
А Утэна опять будет — в сотый, пятисотый, тысячный раз — говорить, что стыдно так себя вести, что они, в конце концов, нормальные девушки, но по голосу будет слышно, что она совершенно не сердится. Да и правда — на что сердиться? Вакаба знает, что ни разу не делала ничего необычного: ну крикнула пару раз на весь коридор о вечной любви, но ведь точно так же поступала та героиня манги, прочитанной полгода назад. Если Вакаба постарается, то даже вспомнит автора и название.
И, конечно, девчонки часто пробуют целоваться между собой. Обычное дело: никому не хочется ударить в грязь лицом перед мальчиком, а подруга — на то и подруга, чтобы поддержать и не посмеяться.
Вот и она как-то предложила Утэне попробовать. Не то чтобы Вакаба всерьез думала, что такой блестящий парень, как Сайондзи-сэмпай, взглянет на нее даже раз — но девушке ведь надо мечтать о чем-нибудь?
Мечтать о недостижимом красавце-принце — абсолютно нормально, если даже Утэна рассказывает всем, кто захочет слушать, про это своё кольцо. Когда-нибудь у нее будет нормальный парень, она сама говорит. Но сейчас у Утэны есть только Вакаба, а Вакабе вполне хватает их дружбы.
Она заранее нашла пустой класс, куда можно забраться после уроков — посидеть сначала на подоконнике, болтая ногами, и спросить, принести ли завтра обед. Готовить надо, чтобы быть хорошей женой — путь к сердцу мужчины, и все дела, — но Утэне обеды Вакабы тоже нравились.
Вакаба надеялась, что всё это пройдет не хуже, чем обычный ланч во дворе.
Целоваться было мокро и очень странно. А еще постоянно мешал язык, с которым ни Утэна, ни Вакаба толком не знали, что делать.
Она обняла Утэну за шею, чтобы было удобней — просто привыкла вот так цепляться, напрыгивать и не отпускать. Утэна держала ее за талию, будто парень, и Вакабе могло бы даже стать стыдно, но она слишком сосредоточилась, чтобы сделать всё в точности, как в любовных романах.
Их «взрослый» поцелуй кончился как-то внезапно, сам собой, так, что Вакаба даже и не заметила — просто они с Утэной уже стояли в паре шагов друг от друга и молчали, соображая, что дальше можно сказать.
— Ну, э-э-э... — Утэна завела руку за голову и принялась, по обыкновению, чесать в затылке. — Это... всё, вроде как? — Она выглядела смущенной, словно знала нечто особенное о том, чем они сейчас занимались.
Вакаба неловко кивнула.
— Ну, тогда… — Утэна показала на дверь, быстро подхватывая портфель на плечо. — Мне еще тебя проводить, как договорились.
— Ага, — второй раз кивнула Вакаба и потянулась за собственным, брошенным на парту портфелем.
— Слушай, а тебе понравилось? — спохватившись, на ходу спросила она, уже выбегая из класса.
Утэна дернула плечом.
— Даже не знаю. Ничего особенного нет в этих поцелуях, по-моему. — При этом она вовсе не смотрела на Вакабу.
Утэна уже давно забыла про тот вечер, наверное. Вакаба вспоминает, но только когда думает, не сочинить ли ей рассказ про любовь. Про девушку, которая встретила однажды в школе прекрасного принца. Он прощал ее глупости и помогал на контрольных, а она угощала его домашней едой. Она была совершенно обыкновенная, но он выбрал именно ее из всех остальных — и с тех пор они всегда были вместе. Всегда-всегда.
У ее героя будут голубые глаза и светлые волосы, но это только чтобы сохранить тайну. Все всё поймут, если Вакаба напишет про настоящего парня, о котором мечтает. Обычная хитрость — Синохара Вакаба вообще не делает и не чувствует ничего необычного. Честное-пречестное слово.
Даже если сердце мучительно сжимается, стоит ей подумать — где же сейчас Утэна и с кем; даже если на душе тяжелеет при взгляде на Химэмию Анфи, и порой хочется, чтобы Утэна не занималась непонятными делами со Студсоветом, а просто сидела рядом и решала домашнюю работу, а потом взяла бы за руку и потащила гулять — даже если Вакаба чувствует всё это, вместе и сразу, то что в этом такого?
Нет, ну в самом деле, а что?


Название: Обряды невинности
Оригинал: Ophelia Coelridge, "Ceremonies of Innocence"
Размер: драббл, 168 слов
Пейринг/Персонажи: Каору Мики, Каору Кодзуэ
Категория: гет
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Мики у дверей, Кодзуэ на лестнице. И многое сказано без помощи слов.
Примечание/Предупреждения: инцестный мотив

Сегодня среда. У Мики по средам уроки фортепиано. Он встает в дверном проеме, не выпуская ноты из рук.
— Ну так что? — Кодзуэ замирает на лестничной клетке и наклоняется вперед, облокотившись на перила, подперев рукой подбородок. — Что ты думаешь?
Вырез ее форменной блузки ничем не прикрыт — она не повязала свой школьный галстук. Мики невольно замечает, как ее небольшие, упругие груди выпирают из-под распахнутого воротничка. Лифчик из черного кружева и атласа делает ее кожу еще более бледной и гладкой на вид.
— О чем? — осторожно спрашивает Микки.
— О моей помаде, глупыш, — резко отвечает Кодзуэ. Ее поджатые бантиком губы влажно мерцают — поразительно-ярким алым цветом.
— Она делает тебя...
Дешевкой.
— ...старше. — Глаза Кодзуэ ярко и пронзительно смотрят из-под томно опущенных век. Она выглядит так, словно что-то знает. Так, словно у нее есть секрет, запретная тайна, принадлежащая темному и загадочному миру взрослых.
Она лукаво улыбается.
Горло Мики отчего-то сжимается: наверное, от чувства потери, а может быть, от страстного желания — и он отворачивается.


Название: Доппельгангер
Оригинал: septimalShenanigans, "Doppelgänger"
Размер: драббл, 100 слов
Пейринг/Персонажи: Каору Мики, Каору Кодзуэ
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: она уже грязная; она ничего не имеет против грязной работы.
Примечание/Предупреждения: упоминаются сексуальное насилие и суицид

Кодзуэ кое-что видит. Но только потому, что знает, куда смотреть.
Мики даже не вздрагивает, когда учитель музыки обнимает его за плечи. Он всегда был любимчиком учителей музыки; откуда бы ему знать? Он видит чересчур восторженную похвалу, а не попытку соблазнить и желание обладать. Он пропустил слухи о другом мальчике, который занимался фортепиано и пытался покончить с собой.
Он видит нечто сияющее; она видит тени.
Именно потому, что она их видит, ее долг — всегда защищать его. Один из них останется чистым.
Не так уж трудно заманить учителя на верхнюю площадку лестницы, и... ой!


Название: Ганимед
Оригинал: Etrangere, "Ganymede"
Размер: драббл, 400 слов
Пейринг/Персонажи: Кирю Тога, Отори Акио
Категория: преслэш
Жанр: общий
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: "Можно украсть тебя на минутку?"
Примечание/Предупреждения: нет

— Можно украсть тебя на минутку?
Автомобиль красный — до неприличия, и мужчина в нем выглядит столь же непристойно. Вроде бы ничего особенного — но наклон головы, ленивая улыбка с намеком, и то, как его ладонь ласкает колесо... Про себя Тога вынужден признать, что впечатлён.
Еще он знает, что этот человек исполняет обязанности председателя. Об отказе даже не стоит думать.
Огни фонарей проносятся мимо в гипнотическом мерном ритме, словно падающие звезды.
— Признаться, вы меня заинтриговали, Кирю-кун.
— И чем же? — Тога хорошо обучен тому, чтобы его голос оставался прохладным и вежливым.
— Все вы получали письма, предлагавшие исполнение любой вашей мечты. Однако лично тебя интересует нечто другое. Нечто более ясное.
— Откуда вы знаете? — Он распахивает глаза. — Это были вы! Вы — Край Света.
Мужчина за рулём только улыбается. Автомобиль движется быстрее.
— Власть — вот то, чего ты хочешь.
Столько всего висит на волоске.
— Я не из тех, кто гоняется за химерами, — произносит Тога. — От этого нет никакого толка.
Мужчина смотрит на него.
— Разумеется. — Он выглядит довольным. — Ты не такой, как остальные.
Тога улыбается:
— Поэтому вы и говорите со мной?
— Тебе нравится астрономия?
Когда-то, давным-давно, они с Сайондзи ночевали под открытым небом и вместе смотрели на звезды.
— Не особенно, — отвечает Тога.
— Я хотел бы показать тебе мой планетарий. Есть одно созвездие, которое напоминает мне о тебе.
— Действительно?
— Водолей. Виночерпий богов.
Они едут еще быстрее. Свет фонарей сливается в одно размытое пятно.
Тога смеется.
— Виночерпий?
Он чувствует раздражающе-теплую ладонь у себя на бедре. Тога не краснел уже много лет, не собирается делать этого и сейчас.
— Юноша столь прекрасный, что он был слишком хорош для мира смертных. Так что владыка богов унес его прочь и взял себе в услужение.
— Вы хотите, чтобы я служил вам.
Пальцами другой руки мужчина изучает очертания его лица.
— Тебя ждет вознаграждение.
«Как же он при этом ведет машину?» — между делом удивляется Тога. Он не собирается говорить «нет». — Власть?
— Власть, знания, связи. Что-то, стоящее твоих отличий.
Мужчина улыбается, приблизившись к нему вплотную, и Тога может почувствовать запах его дыхания — кисло-сладкий аромат роз. Дыхание Тоги учащается. По-настоящему исключительный случай — встретить человека, у которого есть, чему поучиться.
— Да.
Автомобиль движется еще быстрее. Всё вокруг тонет в темноте. Тоге кажется, что он начинает слышать треск скорлупы своего мира.


Название: Nephropidae
Оригинал: Thorne, "Nephropidae"
Размер: драббл, 674 слова
Пейринг/Персонажи: Сайондзи Кёити, Кирю Тога
Категория: преслэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: "Из семи источников рождаются сновидения. Из увиденного, услышанного, испытанного, того, что желали испытать и что вынуждены были испытывать, из воображения, а еще из того, что скрыто в исконной природе тела".
Примечание/Предупреждения: слово в названии - латинское наименование омаров.

Проснувшись, он рывком вскакивает и рефлекторно вскидывает руку перед лицом, как будто бы отводя удар. Еще несколько секунд он таращится на собственную руку, не до конца очнувшись ото сна.
— Сайондзи.
Голос Тоги — глубокий и низкий, довольный и слишком уж спокойный для такого... а который, в общем-то, час? Сайондзи бросает взгляд на стену, но там нет никаких часов. Только картина, изображающая дерево с раскидистыми ветвями. Странно; ему казалось, что раньше здесь висела другая картина, с бабочкой, — но, может, и нет. В темноте ничего нельзя разобрать.
Голос Тоги... вашу мать. Он снова спал вместе с Тогой.
— Тога, — произносит он, укладываясь обратно. Он чувствует, как рядом с ним кто-то двигается, поудобней устраиваясь на кровати. В комнате темно, но его глаза постепенно привыкают к недостатку света, позволяя разглядеть черты лица Тоги, а память помогает сфокусироваться и воссоздать то, что еще скрывается в темноте. Зрачки Тоги так расширены, что глаза кажутся почти черными.
— Ты задремал, — невозмутимо говорит Тога.
— Как ты проницателен, — резко отвечает он и отворачивается. Теперь он смотрит вверх, на балдахин, нависающий над кроватью Тоги. Он не любит, когда над головой во время сна что-то есть — он чувствует себя погребенным заживо.
— Что тебе снилось? — спрашивает Тога. Он лениво протягивает руку и скользит ладонью по груди Сайондзи. Сайондзи терпит это, потому что, хоть кровать и большая, подвинуться на ней совершенно некуда. Должно быть, они сначала лежали на разных половинах (вроде как равноправие), но Тога посреди ночи как-то перебрался на его сторону. Ничего удивительного.
Ему приснилось, что он был на кухне и что-то готовил. Тога вошел в комнату, и Сайондзи повернулся, чтобы что-то ему сказать. Тога что-то ответил. У Сайондзи на руках были прихватки — смешные, в форме омаров, — и Тога смеялся над ним и над его прихватками. Сайондзи снилось, что он тоже смеялся.
Всё это уже привычно; в последнее время он, кажется, спит больше, чем когда-либо, хотя даже не устает. Просто ложится на кровать и просыпается спустя несколько часов. Что-то ждет впереди, и ради этого ему нужно набираться сил. Его сны — живые и яркие; проснувшись, он смущается и путается в них, но внутри сновидений всё исполнено смысла. Хотя его сны — только отдельные осколки, они кажутся ему частью чего-то цельного и намного большего — словно бы где-то там он проживает другую жизнь. Возможно, именно так и есть. Возможно, в другой жизни у него есть работа, которой он наслаждается, но которую не любит — и, возможно, он дает уроки кэндо по выходным, и вот это он действительно любит. Возможно, Тога тоже там и зарабатывает на жизнь чем-то странным, только для того, чтобы досадить отцу. Они живут вместе, потому что могут это себе позволить — в квартире с неподходящей мебелью, но очень большой кроватью. Они едят много готовой еды на вынос, но готовят по выходным — в основном рамен, потому что это дешевле.
Может быть, пожалуй, наверное в этой жизни они счастливы.
— Омары, — наконец говорит Сайондзи, потому что Тога всё еще ждет. Он смотрит на стену; всё-таки на той картине именно бабочка.
— М-м-м... — отзывается Тога и с наслаждением потягивается, задевая коленом бедро Сайондзи. Сайондзи не шевелится — чтобы не свалиться с кровати. На ней совсем нет места, и в то же время между ними — бесконечные мили пустого пространства. — Ты когда-нибудь видел омаров, сваренных в кипятке?
— Нет, — отвечает Сайондзи.
Голос Тоги становится отстраненным.
— Они корчатся. Говорят, что они не чувствуют боли; не понимают ее. А эти их движения — всего лишь рефлекс. — Он убирает руку с груди Сайондзи. — Спокойной ночи, Кёити.
Если прищуриться, то можно превратить картину с изображением бабочки в размытое подобие какой-нибудь фигуры. Возможно, даже омара. Он закрывает глаза, прежде чем картина изменится на что-то еще.
В конечном счете он засыпает снова и уже не помнит, что ему снится.


Закончив с переводом глючного текста про омаров и Сайондзи, я решил посмотреть, что еще интересного написал данный автор - и наткнулся на следующий драббл. Правда, перевести его успел только на внеконкурс. Хотя сам текст мне очень нравится.

Название: Не бывает мертвых детей
Оригинал: Thorne, "there are no dead children"
Размер: драббл, 561 слова
Пейринг/Персонажи: Анфи Химэмия, Тида Мамия, Содзи Микагэ
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Есть разница между умершими и ушедшими, или, может, нет вовсе никакой разницы.
Примечание/Предупреждения: нет

Свет заходящего солнца выплескивается сквозь окно и течет по рукам Анфи, напитывая их алым.
Наконец, она отнимает подушку от лица мальчика: его кожа теперь сравнялась цветом с этой самой подушкой, а волосы, напротив, рассыпались вокруг головы невиданным венцом, созданным из мрака. Мальчик не слишком долго сопротивлялся. Его дыхание напоминало звук вскипающего чайника, только задом наперёд: сочетание резкого негромкого сопения и свиста, со временем совершенно сходящее на нет.
Анфи убирает волосы у него с лица и берет его за руку. Он садится, бессловесный и безымянный. С ее помощью у него получается подняться с кровати. Когда он перестаёт шататься, ему удается даже стоять без посторонней поддержки, привалившись к стене.
— Теперь продолжай, — говорит она ему.
Сквозь окно ей видно людей, которые за ней наблюдают. Их больше, чем обычно. Она насчитала до сотни детей, не отводящих от нее взгляда, но все их лица одинаково единообразны: они расплываются, словно фотография, выцветающая с годами. Насквозь мокрый, как из реки, мальчик прижимает к стеклу влажные ладони, с которых струятся потоки воды. Дальше, за ним, два других мальчика с каменно-торжественными лицами и мечами в руках. Они не волнуют Анфи; они пока что не родились.
Раньше там была девочка в порванном красном платье, но теперь и её больше нет.
— Продолжай.
Мальчик по-прежнему молчит, тяжело опираясь на стену. Только его пальцы бессмысленно тянут и дергают за развязанный пояс домашнего халата, свободно висящего у мальчика на плечах.
Ей нужно еще застелить кровать. Часть простыней съехала, а покрывало слегка помялось. Пока она разглаживает все складки, чтобы добиться сносного результата, мальчику всё-таки удаётся покинуть комнату. Она мысленно составляет карту его продвижения — по мере того, как нарастает тишина во всем доме: от холла, по лестнице, до дверей, а затем и в сад — где, как думает Анфи, он и останется.
Тот молодой человек, который прежде держал за руки лежавшего в постели мальчика, сказал бы, что ничто и никогда по-настоящему не прекращает существовать, и продолжил бы объяснять это, черкая мелом по доске и бросаясь словами наподобие «энтропия», «энергия» или «вечность». И он прав — потому что завтра он придет в гости, и встретит мальчика, и возьмет его за руку. Он поверит, что мальчик существует, — и мальчик будет существовать.
Есть разница между умершими и ушедшими, или, может, нет вовсе никакой разницы.
Дети за окном растворяются в сумраке, словно остаточные изображения после фотовспышки, расплывающиеся на темном заднике. Анфи увидит их снова: в разное время, в разных местах. Большинство останется близко, хотя порой они не задерживаются на том же месте. Карта обрывается за школой, закручиваясь по краю; здесь водятся чудовища.
Постель теперь почти идеальна. Анфи проверяет ее кончиками пальцев и отодвигает подушку чуть-чуть вправо. Вот так. Сюда.
Она ложится на кровать. За окном — отдаленный шум: стук велосипедных колес и мечей для кэндо, плеск воды, треск пламени, голоса, становящиеся слышней, а затем понемногу стихающие. Ветер громче шумит среди роз.
Что-то может исчезнуть, но ничто и никогда не пропадает бесследно. Не бывает мертвых детей — ни здесь и сейчас, ни когда бы то ни было.


И логическое продолжение переводного "Ганимеда" - уже с третьего левела. Давно хотелось написать что-то в таком духе: с сохранением канонической атмосферы и структуры отношений (не заменяя ее стандартным слащем, от которого сводит зубы) - и первоначальный образ двух пауков, один из которых попал в паутину к другому, сразу стал смысловым "ядром" текста. Но на реализацию в одиночку меня не хватило - так что текст писался в соавторстве с  Chiora, за что ей полагается благодарность с занесением в личное дело. В итоге, здесь от нас двоих примерно поровну.

Название: Паук
Размер: драббл, 835 слов
Пейринг/Персонажи: Отори Акио, Кирю Тога
Категория: джен/слэш
Жанр: драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Цели достигнет только один — одна упорная жертва, но если убивший дракона становится драконом — что будет с тем, кто займет место паука? Если паук, конечно, позволит.
Примечание/Предупреждения: психоделика

Полог колышется. Почти невидимый полог — на неощутимом ветру, и Тога лениво думает, что как никто другой испытывает на себе призрачную сущность Академии Отори. Тоже исключительность в своём роде — которая даже могла бы выглядеть лестной.
В голове легко и практически пусто — словно лёгкая узорчатая ткань вьётся там, внутри, и постепенно перетекают друг в друга оттенки: розовое, пурпур и рыжина. Как волосы той девушки, с которой у него было вчера свидание — он не помнит, как её звали, — освещённые солнцем. Какое-то время он бесцельно и безуспешно пытается вспомнить имя — пока расправленный ветром полог не становится розовым. Розовая роза — белая роза. Розовая — У-тэ-на. Белая — А-ки-о. Каждый слог на каждую волну, которая проходит по ткани. «Такие разные, — думает Тога, — но почему-то очень похожие. Уверенные в себе. Готовые ни на кого не опираться».
В руках у Акио — жизни добровольных марионеток; их потные ладошки цепляются за другой конец нитей, сорваться с которых — всё равно, что смерть. Он даже не кукловод — он бог, направляющий и дающий защиту.
Утэна смотрит на окружившие ее нити с недоумением и проходит насквозь, будто не замечая. Будто ей под силу вечно оставаться вовне, не выбирая ни один из вариантов.
Тога давно не питает таких иллюзий.
Нить мыслей обрывается за одно мгновение — повисает, двигаясь в такт колыханию полога: то ли над головой, то ли в голове.
Акио не подходит — просто оказывается рядом, словно всё это время был здесь. Внимательно смотрит в глаза, обводя губы Тоги легчайшим прикосновением пальца.
— Ты помнишь Край Света? — Голос его будто относит ветром — так странно он звучит.
— Да. Покажи мне его снова, — просит Тога.
— Он всегда со мной. Смотри. — Ветер, ветер с Края Света взметает полог, срывает с креплений и несёт высоко в закатную высь — вот, он становится там воздушным змеем — хищной птицей — неразличимой точкой, — а синева пропитывает небо пролитой тушью, и по обе стороны вверху летят фонари, постепенно сливаясь в две бледно-жёлтых ленты, вплетенные в развевающиеся под ветром волосы Акио.
Тот склоняется ниже, прижимая запястья Тоги к простыням.
Губы и волосы его пахнут вовсе не розами, как предчувствует Тога — это лёгкий, сладковато-травяной аромат.
Мак.
Сегодня Акио — мак, яркий и дурманящий.
Он отпускает запястья Тоги, заявив своё право, и нарочито-медленно распахивает уже расстёгнутый мундир. Неторопливо проводит кончиками пальцев сверху вниз — от шеи к паху. Прикасается губами над поясом по прежнему застёгнутых форменных брюк. Коротко усмехается в ответ на нетерпеливое движение бедрами.
— Край Света далеко. Видишь?
Молочно-белый диск спиральной галактики поворачивается в небесах, бережно неся в себе недоступное сияние.
Тога вздрагивает, вдруг понимая, что не заметил — как и когда Акио успел освободить его от одежды. Впрочем, теперь он не удивился бы, даже точно зная, что китель и брюки могли исчезнуть просто по одному его мысленному желанию.
Акио легко подхватывает его под колени, разводя их, прикасаясь к внутренней стороне бедер, пробуждая внутренний жар.
Галактика в вышине расслаивается на нити, ничуть не похожие на молоко — белесые, становящиеся всё тоньше и сплетающиеся в единый прихотливый узор. Уже почти не спираль — только ее остатки: отдельные полупрозрачные линии, связующие между собой все прочие. Удерживающие от распада круглую, почти идеальную сеть из света и матовой белизны, где горят каплями росы отдельные звезды.
Абсурд. Даже скудных знаний хватает, чтобы понять нереальность раскинувшейся над ним картины. Но любой уже мог бы усвоить — если бы мог бывать здесь так же часто, как он, — что на этом небе нет и не было вообще ничего реального.
Акио плавно проводит снизу вверх, от ягодиц к головке члена, открытой ладонью, а затем убирает руку — и Тоге едва удаётся не тянуться за ней, приподнимая бёдра.
Небо продолжает плавиться, течёт — и вот, линии уже не плетут, а рисуют ими. Невидимый карандаш — серебром по холсту цвета индиго; минута спустя — и высокие башни, остроконечные крыши, резные флюгера обретают цвет и подобие плотности, а звёзды оседают цветными огнями на шпилях. Замок, опрокинутый над головой — пойманный в паутину — нет, оставленный в ней, как приманка.
Голова Акио заслоняет это немыслимое зрелище, серебристые волосы сплетаются перед взглядом Тоги с нитями паутинного света — сияющим нимбом.
Бог — паук — повелитель всех насекомых этого мира — ждущий в тени, на краю. Его темная, опасная туша — его жвала, его искусные суставчатые лапы — не видны там; только нечто сияющее — прекрасное — вечное — схожее с целым миром, которым хочется обладать.
И драгоценная жертва — муха в тонких одеждах прекрасной бабочки, в ало-зелёном шёлке — манит попавших сюда, заставляя взбираться по паутинным нитям: всё выше. Цели достигнет только один — одна упорная жертва, но если убивший дракона становится драконом — что будет с тем, кто займет место паука? Если паук, конечно, позволит.
Столько вариантов — он видит их с каждой волной удовольствия, проходящей по телу.
Но для него нет секрета в полупрозрачных плетениях, даже если сам он работает и работал не так искусно. Даже если сам он замахнулся на добычу не по зубам — даже если сам едва не превратился в добычу. Даже несмотря на всё это — он такой же паук, младший страж, который должен охранять паутину, потому что без нее — без видения, распахивающегося над головой каждый раз, когда он остается наедине с пауком-хозяином — для него невозможна жизнь.
Он давно не строит иллюзий.
Пауки ожидают. Сеть изготовлена. Ничего нельзя изменить.
Тога запрокидывает голову, закрывая глаза — позволяя усмехающимся, знающим всё наперёд губам Края Света поймать его стон.

@темы: SKU, изучение иностранного на практике, фикрайтерство

---

ФБ-2013: итоги.

Здесь будут, в первую очередь, ссылки на деанон всех моих команд (раз уж я всё лето и кусок осени отсутствовал, даже не прорекламировав выкладки должным образом - быть может, кто-нибудь сходит прочитать и оставить комментарий; хотя надежды подобного рода, конечно, как правило беспочвенны). А также - мои впечатления.

ReBoot

...и еще энное количество достижений

Немного незаслуженная ачивка - хотя старались, старались.




Моя основная команда на этой Битве - маленькая, но гордая, идея сбора которой появилась прошлой осенью, ровно год назад. Просто потому, что я очень люблю "Перезагрузку", а перед началом Битвы еще и впервые посмотрел ее в оригинальной озвучке (оригинальный звук - лучший выбор, как бы там ни было). Так что участие в ФБ - способ обеспечить мелкофандом энным количеством креатива, которого без соответствующего повода просто не было бы. В том числе - и с моей стороны, несмотря на вышеупомянутую любовь.
Действительно, верхняя ачивка красноречивей всего описывает наше положение. Несмотря на это, мы выступили довольно-таки хорошо, хотя "сдали" ближе к концу третьего левела и на макси-квесте, что имело свои последствия. По крайней мере, от руководства командой остались исключительно положительные впечатления - можно сказать, что на своем посту, по сравнению с прошлым годом, я отдыхал. Тем более, что несмотря на камерный состав, в команде подобрались умельцы на все руки - особенно стоит отметить артеров:  Mike the MadTV (по совместительству флэшера) и многостаночницу- Владлена, кое-что из работ которых я планирую даже транслировать к себе на дневник - разумеется, со всеми копирайтами. Были у нас и авторы, и переводчики, и крафтеры, и оформитель. Напряженности и конфликтов вспомнить не могу, взаимодействие оказалось в общем и целом приятное. Отдельным открытием был приход в команду уважаемого  V-Z - автора нескольких весьма нравящихся мне фиков по "Звездным войнам", который написал для команды хорошие дженовые тексты (думаю, в том, что Коршун любит сюжетный джен, нет никакого секрета). Также в дженовом направлении отметился товарищ  Narindol, которого на Ребут я и Альре Сноу подсаживали в процессе и с которым скурили ретеллинг канона в антураже Гражданской Войны в России.
В следующем году идем очень вряд ли. Но хотелось бы думать, что мы оказали противодействие тому, чтобы исходник канул в бездну забвения.

Utena & Penguindrum

SKU я начал смотреть в конце 2010 года, и с тех пор эта вещь остается одним из моих любимых художественных произведений, но в качестве "фандома" для себя я ее не рассматривал. И тем не менее всё-таки записался на ФБ, даже загодя. Что же, благодаря участию в команде я понял, что у меня есть, что сказать по "Утэне" в плане текстов. Кое-что даже осталось ждать своей окончательной реализации в следующем году. А еще я посмотрел второй канон команды (поскольку она составная) - "Mawaru Penguindrum" ("Пингвиний барабан"), не в последнюю очередь потому, что товарищи со-участники своими работами пробудили некоторый интерес. Особенно отмечу тексты  Atanvarnie с их символическим рядом, образами и аллюзиями - что по "Утэне", что по MP.
Пребывание в команде сопровождалось еще одним пересмотром канона (казалось бы, можно ли с каждым разом находить в произведении всё больше и больше?..), размышлениями по мотивам и некоторым повышением переводческого скилла - за что в том числе хочется сказать спасибо редактору (и по совместительству кэпу)  forion, как и  Alre [GipsyDanger] Snow. Правда, несколько не хватало возможности что-нибудь поорганизовывать - но несмотря на дедлайны, ни одна выкладка не была пропущена, в чем несомненно заслуга руководства.
По итогам - хочется писать в дневнике и по SKU тоже, хотя бы время от времени. И в следующем году пойду. Уже решено.

Sims

Сюда я просто не мог не пойти. Тем более - звали. Тем более - на этот раз - официально замкэпа.
В конце концов, The Sims 2 - любовь, которая не ржавеет, даже если я так и не установил игру на отремонтированный компьютер (время всё-таки не позволяет). Впрочем, это относится ко всей вселенной в целом - хотя я знаю третью часть только по англоязычной викии и пересказам. Те, кто считают, что у данной серии игр нет канона - глубоко заблуждаются, скажу еще раз.
В этой команде нас было еще меньше, чем в команде ReBoot. В этом отличий от прошлого года заметно не было, за исключением того, что артер у команды на этот раз был другой -  Simply.Hao. - с не менее хорошими работами, одна из которых нарисована по моей идее. Так что пришлось делать многое - сочинять визитку, писать тексты, делать паззлы с помощью освоенной в прошлом году программки, печь перашки. Правда, на этот раз команда не дошла до конца - срезалась на макси-квесте. Жизненные обстоятельства не дали автору дописать - бывает. Жаль, но в целом не могу сказать, что это было зря. Разве что бродят мысли устроить фест - но где взять участников.

USSR

Авторский профайл

В эту команду я был намерен идти с самого начала - но так исторически сложилось, что "линия партии" к концу весны стала вызвать всё больше и больше вопросов. Поскольку лично я шел в команду за "положительным образом" - но тренд (как мне казалось) склоняется, вопреки первоначальным декларациям, в несколько другую сторону. (А подход "додать всем любой ценой" - в отличие от подхода "по мере сил соблюдаем биологическое разнообразие" - я не считаю настолько уж оправданным). Впрочем, как оказалось, мои опасения были во многом преждевременны: в команде нашлось место сосуществованию разнонаправленных творческих и политических позиций, и знай я это заранее, мог бы сделать больше. Хотя РПС в рейтинговой выкладке всё-таки было... чересчур, на мой взгляд; этот вид творчества мной в фандомах без исключения наиболее нелюбим. Но и без того поучаствовал в генерации идей, в обсуждениях выкладок и в создании челлендж-работ (всё те же паззлы) - а в процессе получил полномочия замкапитана. Участвовало, впрочем, в самой деятельности меньше людей, чем записывалось - здесь я вижу некоторую слабость оргработы, но заниматься ей надо было более решительно с самого начала; а учитывая, что и я в прошлом году начинал с нуля, негатива к капитану - тем более, человеку нефандомному - не испытываю. Отдельно хочется отметить одного из артеров -  Einar Lars, нарисовавшего "Договор", аллегорический арт на тему советского атомного проекта, и другие не менее интересные работы - чего стоит только хьюман!Чернобыль/хьюман!Припять в рейтинговой выкладке. И с неожиданной стороны - как автор макси-текста - показала себя одна из моих ПЧ и сокомандница -  Сильвара среброволосая.
В следующем году решили идти, а пока что создать сообщество. Посмотрим, что из этого получится. Обещать пока что ничего не хочу - хотя планы у кровавой гэбни в моем лице имеются. Из нереализованного.

@темы: ФБ, симы-такие-симы, SKU, кровавый_режим, ReBoot